МАРК ТВЭН
Романъ Алонзо-Фицъ Кларенсъ и Розанны Этельтонъ
Было уже довольно поздно; стоялъ холодный, зимній день. Маленькій городокъ штата Мэнъ, Истпортъ, утопалъ въ только-что выпавшемъ, глубокомъ снѣгу. На улицахъ недоставало обычнаго движенія. На всемъ протяженіи ничего не было видно, кромѣ мертвенно-бѣлой пустоты и полнѣйшей тишины, т. е. виноватъ, тишину было не видно, а слышно. Тротуары казались глубокими, длинными канавами, съ валами снѣга по обѣимъ сторонамъ. Время отъ времени слышалось слабое, далекое шарканье деревянной лопаты и, если вы быстро умѣете схватывать вещи, то замѣтите мельканье то появляющейся, то исчезающей въ одной изъ этихъ канавъ черной фигуры; по движеніямъ ея вы легко можете узнать, что она выбрасываетъ лопатой снѣгъ. Но смотрите скорѣй, иначе вы не увидите этой черной фигуры, такъ какъ она скоро броситъ лопату и пойдетъ домой согрѣваться, потирая окоченѣвшія руки. Да, было такъ жестоко-холодно, что ни снѣго-сгребальщики, ни кто бы то ни было, не могли дольше оставаться на улицѣ.
Скоро небо потемнѣло; поднялся вѣтеръ и началъ дуть сильными, безпокойными порывами, вздымая цѣлыя облака снѣгу. Однимъ такимъ порывомъ загромоздило всю улицу, какъ могилами, поперечными рядами сугробовъ; черезъ минуту, другой порывъ покатилъ ихъ въ другую сторону, срывая съ ихъ острыхъ верхушекъ тонкую снѣжную пыль, какъ буря срываетъ пѣну съ морскихъ валовъ; третій порывъ сметалъ все чисто на-чисто, какъ ладонь вашей руки. Это была шалость, это была игра, но каждый порывъ вѣтра подсыпалъ немного снѣгу въ тротуарныя канавы, и это было дѣло.
Алонзо-Фитцъ Кларенсъ сидѣлъ въ своей уютной и элегантной маленькой гостиной, въ красивомъ, шелковомъ темно-синемъ халатѣ, съ искусно вышитыми обшлагами и отворотами изъ малиноваго атласа. Передъ нимъ стояли остатки завтрака, и дорогой, изящный столовый сервизъ вполнѣ гармонировалъ съ граціознымъ, богатымъ и красивымъ убранствомъ комнаты. Посрединѣ горѣлъ веселый огонь.
Яростный порывъ вѣтра встряхнулъ окошко и большая волна снѣга разбилась объ него съ мокрымъ шумомъ, если можно такъ выразиться. Красивый молодой человѣкъ проговорилъ:
— Это значитъ, что сегодня выйти невозможно. Что же, я очень доволенъ. Только какъ мнѣ быть съ обществомъ? Мама, тетя Сусанна? Это все прекрасно, но вѣдь онѣ, какъ бѣдные, всегда при мнѣ, а въ такой мерзкій день, какъ сегодня, хочется чего-нибудь новаго, какого-нибудь свѣжаго элемента, чтобы подострить какъ-нибудь тупость этого печальнаго плѣна. Хорошо сказано, но ровно ничего не значитъ. Пожалуй, гораздо лучше не острить его, а какъ разъ наоборотъ.
Онъ взглянулъ на свои красивые, французскіе каминные часы.
— Часы опять врутъ. Они никогда не знаютъ, который часъ, а если и знаютъ, такъ врутъ, что сводится къ одному. Альфредъ?
Отвѣта не было.
— Альфредъ!.. Хорошій слуга, но такъ же неаккуратенъ, какъ часы.
Алонзо дотронулся до пуговки электрическаго звонка, въ стѣнѣ, подождалъ съ минуту, затѣмъ опять прижалъ ее, опять подождалъ нѣсколько минутъ и сказалъ:
— Батарея не въ порядкѣ, безъ сомнѣнія. Но разъ ужъ я принялся за дѣло, то узнаю, который часъ.
Онъ подошелъ къ телефонной трубкѣ, у стѣны, дунулъ въ свистокъ и позвалъ: «Матушка!», повторивъ это два раза.
— Безполезно! Матушкина батарея тоже не въ порядкѣ. Внизу ничего не добьешься, это ясно.
Онъ сѣлъ къ бюро розоваго дерева, оперся о его лѣвую сторону подбородкомъ и произнесъ, какъ будто въ полъ: «Тетя Сусанна!»
Тихій, пріятный голосъ отвѣтилъ: «Это ты, Алонзо?»
— Да. Мнѣ здѣсь такъ хорошо и внизъ идти лѣнь; но я въ ужасномъ положеніи и, повидимому, помощи не дождусь.
— Боже мой, въ чемъ же дѣло?
— Дѣло, могу вамъ сказать, важное!
— О, не томи меня, голубчикъ, какое же дѣло?
— Я хочу знать, который часъ.
— Ахъ, ты отвратительный мальчишка! Какъ ты меня напугалъ… и это все?
— Все, клянусь честью. Успокойтесь. Скажите который часъ и примите мои благословенія.
— Ровно пять минутъ десятаго. Благословенія можешь оставить при себѣ.
— Благодарю. Они не сдѣлали бы меня бѣднѣе, тетушка, и васъ не могли бы обогатить настолько, чтобы вы могли прожить безъ другихъ средствъ. — Онъ всталъ изъ-за конторки, бормоча:- Ровно пять минутъ десятаго (онъ посмотрѣлъ на свои часы). А, — сказалъ онъ, — вы теперь идете лучше обыкновеннаго. Вы отстаете только на тридцать четыре минуты. Посмотримъ мы, посмотримъ… тридцать три и двадцать одна будетъ пятьдесятъ четыре; четыре раза пятьдесятъ четыре будетъ двѣсти тридцать шесть. Вычитаемъ одинъ — остается двѣсти тридцать пять. Теперь вѣрно.
Онъ началъ переводить стрѣлки часовъ до тѣхъ поръ, пока они дошли до двадцати минутъ перваго часа. Тогда онъ сказалъ: «Теперь попробуйте идти вѣрно, хоть нѣсколько времени… или я, васъ разобью вдребезги!»
Онъ опять сѣлъ къ конторкѣ и сказалъ:
— Тетя Сусанна!
— Я, голубчикъ!
— Завтракали?
— Да, конечно, часъ тому назадъ.
— Заняты?
— Нѣтъ — шью. А что?
— Есть кто-нибудь?
— Нѣтъ, но кое-кого жду въ половинѣ десятаго.
— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ко мнѣ пришли. Я такъ одинокъ. Мнѣ хочется разговаривать,
— Ну и прекрасно, разговаривай со мной.
— Но это слишкомъ секретно.
— Не бойся, говори. Здѣсь никого нѣтъ, кромѣ меня.
— Я просто не знаю рѣшиться мнѣ или нѣтъ, но…
— Но, что? О, не останавливайся! Ты знаешь, что можешь мнѣ довѣриться, Алонзо, знаешь, что можешь.
— Я чувствую, тетушка, но дѣло очень серьезное. Оно глубоко затрогиваетъ меня; меня и всю семью и даже весь приходъ.
— О, Алонзо, скажи мнѣ! Я не выдамъ ни одного слова. Въ чемъ же дѣло?
— Тетушка, если бы я смѣлъ…
— О, пожалуйста, продолжай! Я люблю тебя. Скажи мнѣ все. Довѣрься мнѣ. Что же это такое?..
— Погода.
— Провались твоя погода. Я не понимаю, какъ ты можешь такъ издѣваться надо мной, Лонь.
— Ну, ну, тетенька, миленькая! Я раскаиваюсь, клянусь честью, раскаиваюсь, я не буду больше. Вы прощаете меня?
— Да, потому что ты кажешься такимъ искреннимъ, хотя чувствую, что не слѣдовало бы прощать. Ты опять одурачишь меня, какъ только я забуду этотъ разъ.
— Нѣтъ, я не буду, честное слово. Но эта погода, о, эта погода! Вы принуждены поддерживать въ себѣ бодрость искусственно. Снѣгъ, вѣтеръ, вьюга и жесточайшій холодъ! У васъ какая погода?
— Теплая, дождливая и грустная. Печальные прохожіе идутъ по улицамъ; дождь льется цѣлыми потоками съ каждаго прута изъ распущенныхъ зонтиковъ. Передъ глазами моими, вдоль улицы, тянутся двойные нескончаемо-длинные, сплошные навѣсы изъ зонтиковъ. Я развела огонь для развлеченія и отворила окошки для свѣжести. Но все напрасно, все безполезно: въ нихъ врывается только благоухающее дыханіе декабря, противный, насмѣшливый ароматъ цвѣтовъ, царствующихъ снаружи и наслаждающихся своимъ беззаконнымъ изобиліемъ, въ то время, какъ человѣкъ падаетъ духомъ, они бросаютъ ему въ лицо свое радостное, роскошное одѣяніе, когда душа его облечена въ прахъ и вретище и сердце его разбито.
Алонзо открылъ было ротъ, чтобы сказать:
«Вамъ бы слѣдовало напечатать это и вставить въ рамку», — но сдержался, услышавъ, что тетка съ кѣмъ-то говоритъ. Онъ отошелъ въ окну и посмотрѣлъ на зимнюю картину. Буря гнала передъ собой снѣгъ яростнѣй, чѣмъ когда-нибудь; ставни хлопали и трещали; покинутая собака, съ опущенной головой и отставленнымъ отъ службы хвостомъ, искала убѣжища и защиты у навѣтренной стороны; молоденькая дѣвушка, по колѣна въ снѣгу, пробиралась по сугробамъ, съ головой завернувшись въ капюшонъ своего ватерпруфа и отвертываясь отъ вѣтра. Алонзо вздрогнулъ и сказалъ, со вздохомъ: «Нѣтъ, ужь лучше грязь и пронизывающій дождь и даже дерзкіе цвѣты, чѣмъ это!»
Онъ отвернулся отъ окна, ступилъ шагъ и остановился, прислушиваясь. Слабые, милые звуки знакомой пѣсни поразили его слухъ. Онъ стоялъ съ безсознательно вытянутой впередъ головой, упиваясь мелодіей, не шевеля ни ногой, ни рукой, едва дыша. Въ исполненіи пѣсни былъ маленькій недостатокъ, но Алонзо, казалось, что онъ придавалъ особенную прелесть пѣснѣ, а не только не портилъ ея. Недостатокъ состоялъ въ замѣтномъ пониженіи третьей, четвертой, пятой, шестой и седьмой ноты припѣва или хора. Когда пѣніе кончилось, Алонзо глубоко вздохнулъ и сказалъ: «Ахъ, я никогда не слышалъ, чтобы такъ пѣли, скоро, скоро, милый!»
Онъ быстро подошелъ къ конторкѣ, прислушался съ минуту, затѣмъ сказалъ осторожнымъ, конфиденціальнымъ тономъ: «Тетушка, кто эта божественная пѣвица?»
— Эта гостья, которую я ждала. Живетъ со мной мѣсяца два. Я тебя представлю. Миссъ…
— Ради Бога, подождите немного, Тетя Сусанна. Вы никогда не думаете о томъ, что дѣлаете!
Онъ полетѣлъ къ спальнѣ и черезъ минуту возвратился, съ замѣтнымъ измѣненіемъ въ своемъ наружномъ видѣ и замѣтилъ брюзгливо:
