— Розанна, я зналъ, что вы должны быть прекрасны, но вы блестящи, вы ослѣпительны, вы упоительны.
— Алонзо, какое счастье слышать это отъ васъ. Я знаю, что это неправда, но я такъ рада, что вы это думаете! Я знала, что у васъ должно быть благородное лицо, но грація и величественность дѣйствительности превзошла бѣдное созданіе моей фантазіи.
Бёрлей опять услышалъ дождь жужжащихъ поцѣлуевъ.
— Благодарю, моя Розанна, фотографъ прикрасилъ меня, но вы не должны думать объ этомъ. Милая?
— Я, Алонзо.
— Я такъ счастливъ, Розанна.
— О, Алонзо, никто до меня не зналъ, что такое любовь, никто кромѣ меня не узнаетъ, что такое счастье. Оно носится надо мной, какъ роскошное облако, безграничный сводъ волшебныхъ, восхитительныхъ восторговъ.
— О, моя Розанна! Вѣдь ты моя, неправда ли?
— Вся, о, вся твоя, Алонзо, теперь и навсегда! Весь день и всю ночь, сквозь мои мирные сны, я слышу одну только пѣсню, и пѣсня эта полна великой прелести: «Алонзо-Фитцъ Кларенсъ, Алонзо-Фитцъ Кларенсъ, Эстпортъ, штатъ Мэнъ!»
— Будь онъ проклятъ, я узналъ теперь его адресъ, по крайней мѣрѣ! — зарычалъ Бёрлей и вышелъ изъ комнаты.
За ничего не подозрѣвавшимъ Алонзо стояла его мать, представлявшая изъ себя статую изумленія. Она была такъ съ ногъ до головы закутана въ мѣхъ, что ничего не было видно у нея, кромѣ глазъ и носа. Она была настоящимъ аллегорическимъ изображеніемъ зимы, тѣмъ болѣе что вся была осыпана снѣгомъ.
За ничего незамѣчавшей Розанной стояла «Тётя Сусанна», другая статуя удивленія. Она была настоящимъ изображеніемъ лѣта, въ своемъ легкомъ одѣяніи, съ вѣеромъ въ рукахъ, которымъ она обмахивалась, стараясь согнать выступившую на лицѣ ея испарину.
У обѣихъ женщинъ были слезы радости на глазахъ.
— Итакъ, о! — воскликнула миссисъ Фитцъ Кларенсъ, — теперь объясняется, почему цѣлыя шесть недѣль никто не могъ вытащить тебя изъ комнаты, Алонзо!..
— Итакъ, о! — воскликнула тётя Сусанна, — теперь объясняется, почему въ послѣднія шесть недѣль вы были настоящей затворницей, Розанна!
Молодые люди въ одну секунду вскочили на ноги; сконфуженные, они стояли, какъ пойманные на мѣстѣ преступники, ожидающіе исполненія закона Линча.
— Благославляю тебя, мой сынъ! Я счастлива твоимъ счастьемъ! Приди въ объятія своей матери, Алонзо!..
— Благославляю васъ, Розанна, ради моего дорогого племянника. Придите въ мои объятія!
Затѣмъ послѣдовалъ союзъ сердецъ и слезъ радости между Телеграфной Горой и Истпортъ-Сквэромъ.
Въ обоихъ домахъ были позваны слуги. Въ одномъ былъ отданъ приказъ: «Растопить какъ можно ярче этотъ огонь и принести мнѣ кипящаго лимонада!»
Въ другомъ отданъ приказъ: «Затушить этотъ огонь и принести мнѣ два пальмовыхъ вѣера и кувшинъ ледяной воды!»
Затѣмъ молодыхъ людей попросили отойти и на ихъ мѣсто встали старшіе поговорить объ этой милой неожиданности и обсудить свадебные вопросы.
За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ мистеръ Бёрлей выскочилъ изъ отеля на Телеграфной Горѣ, ни съ кѣмъ не простившись и никого не встрѣтивъ. Невольно подражая народному исполненію изъ любимой мелодраммы, онъ шипѣлъ сквозь зубы: «За него она никогда не выйдетъ! Прежде, чѣмъ Великая Природа сброситъ съ себя зимніе горностаи и облечется въ изумрудные весенніе ковры, она будетъ моею!»
Прошло двѣ недѣли. Дня три, четыре кряду чуть не ежечасно являлся къ Алонзо очень почтенный и набожный, съ виду, священникъ. Судя по его карточкѣ, онъ назывался «Преподобный Мильтонъ Харгрэвъ изъ Цинцинати». Онъ сказалъ, что оставилъ службу изъ-за состоянія своего здоровья. Если бы онъ сказалъ «по болѣзни», то, вѣроятно бы, ошибся, по крайней мѣрѣ, судя по его крѣпкому сложенію и здорову виду. Онъ изобрѣлъ усовершенствованный телефонъ и надѣется заработать себѣ на пропитаніе продажей привилегіи на пользованіе имъ. «Въ настоящее время, — говорилъ онъ, — всякій можетъ задѣть за проволоку, проводящую звуки пѣсни или цѣлаго концерта изъ одного штата въ другой, прикрѣпить къ ней свой частный телефонъ и мошеннически прослушать пѣніе. Мое изобрѣтеніе уничтожитъ все это».
— Хорошо, — отвѣчалъ Алонзо, — но вѣдь исполнитель музыки ничего не теряетъ отъ этого похищенія, такъ что же ему за дѣло?
— Ему и нѣтъ никакого дѣла, — сказалъ его преподобіе.
— Ну, такъ въ чемъ же суть? — спросилъ Алонзо.
— Представьте себѣ,- отвѣтилъ преподобный отецъ, — что вмѣсто музыки подслушивается любовный разговоръ, самаго секретнаго и священнаго свойства?
Алонзо вздрогнулъ съ ногъ до головы.
— Сэръ, это безцѣнное изобрѣтеніе, — сказалъ онъ, — я долженъ пріобрѣсти его во что бы то ни стало.
Но изобрѣтеніе совершенно неожиданно остановилось гдѣ-то но дорогѣ изъ Цинцинати. Сгорающій отъ нетерпѣнія, Алонзо едва могъ ждать. Мысль о томъ, что милыя слова Разанны перехватываются какимъ-нибудь распутнымъ воромъ, была для него невыносима. Преподобный отецъ приходилъ очень часто, сѣтовалъ на отсрочку и разсказывалъ, какія мѣры онъ принимаетъ, чтобы ускорить дѣло. Это немного утѣшало Алонзо.
Разъ какъ-то пасторъ вышелъ на лѣстницу и постучалъ къ Алонзо. Отвѣта не было. Онъ вошелъ, съ любопытствомъ оглянулся кругомъ, тихонько затворилъ дверь и подбѣжалъ къ телефону. Изысканно нѣжная, отдаленная мелодія «Скоро, скоро, милый…» пронеслась по инструменту. Пѣвица, по обыкновенію, понижала пять нотъ, слѣдующихъ за двумя первыми въ припѣвѣ, когда преподобный отецъ, голосомъ, совершенно сходнымъ, съ голосомъ Алонзо, только съ чуть замѣтнымъ нетерпѣніемъ, прервалъ ее:
— Милая?
— Я, Алонзо.
— Пожалуйста не пой этого больше на этой недѣлѣ. Попробуй что-нибудь современное.
На лѣстницѣ послышались легкіе шаги, всегда соотвѣтствующіе веселому настроенію. Преподобный отецъ съ дьявольскою улыбкой отскочилъ къ окну и спрятался за тяжелыя занавѣси. Алонзо вошелъ и подбѣжалъ къ телефону.
— Розанна, дорогая, мы споемъ что-нибудь вмѣстѣ?
— Что-нибудь современное? — спросила она съ горькой ироніей.
— Да, если ты предпочитаешь современное.
— Пойте сами, если хотите!
Этотъ брюзгливый тонъ удивилъ и обидѣлъ молодого человѣка. Онъ сказалъ:- Розанна, это на тебя не похоже.
— Такъ же похоже на меня, мнѣ кажется, какъ ваши вѣжливыя слова похожи на васъ, мистеръ Фитцъ Кларенсъ!
— Мистеръ Фитцъ Клареннъ! Розанна, въ моихъ словахъ не было ничего невѣжливаго.
— О, конечно! Я, вѣроятно, не поняла васъ и должна смиренно просить прощенья, ха, ха, ха! Нѣтъ сомнѣнія, что вы сказали: Не пойте этого больше сегодня.
— Не пойте чего сегодня?
— Пѣсню, о которой вы говорили, конечно. Какъ мы вдругъ сдѣлались тупы!
— Я никогда не говорилъ ни о какой пѣснѣ.
— О, не говорили!
— Нѣтъ, не говорилъ.
— Я принуждена замѣтить, что вы говорили.
— А я обязанъ повторить, что не говорилъ.
— А! Новая грубость! Довольно, сэръ, я никогда вамъ не прощу. Все кончено между нами.
Затѣмъ послышались сдерживаемыя рыданія. Алонзо поспѣшилъ сказать:
— О, Розанна, возьми эти слова назадъ! Тутъ какая-то ужасная тайна, какая-то безобразная ошибка. Я совершенно искренно и серьезно говорю, что ни слова не поминалъ ни о какой пѣснѣ. Я бы ни за что въ мірѣ не сталъ оскорблять тебя… Розанна, дорогая… О, отвѣть же. мнѣ! Или не отвѣтишь?
Наступила пауза. Затѣмъ Алонзо услышалъ, что рыданія дѣвушки раздаются все дальше и дальше и зналъ, что она вышла изъ комнаты. Онъ всталъ съ тяжелымъ вздохомъ и поспѣшно вышелъ изъ комнаты, повторяя про себя: «Пойду искать матушку, среди ея бѣдныхъ; она убѣдитъ ее, что я никогда не хотѣлъ оскорбить ее».
Минуту спустя его преподобіе подкрался къ телефону, какъ кошка, предугадывающая дѣйствія своей добычи. Ему пришлось ждать недолго. Нѣжный, дрожащій голосъ, полный раскаянія и слезъ, сказалъ:
— Алонзо, дорогой, я была неправа. Ты не могъ сказать такую жестокую вещь. Кто-нибудь, вѣроятно, поддѣлался подъ твой голосъ изъ злобы или ради шутки.
Его преподобіе холодно отвѣчалъ голосомъ Алонзо:
— Вы сказали, что все между нами кончено. Пусть будетъ такъ. Я отвергаю ваше позднее раскаяніе и презираю его!
И онъ, сіяя злобнымъ торжествомъ, ушелъ навсегда изъ этой комнаты, унося съ собою, свое воображаемое изобрѣтеніе.
Черезъ четыре часа послѣ этого Алонзо возвращался съ своей матерью изъ ея любимой поѣздки по бѣднымъ и преступникамъ. Они позвонили въ Санъ-Франциско, но отвѣта не было. Они сѣли ждать передъ безгласнымъ телефономъ и ждали очень долго.
Наконецъ, когда въ Санъ-Франциско садилось солнце, а въ Нупортѣ было уже 3 1/2 часа, какъ наступила темнота на безпрестанно повторяемый окликъ:
— Розанна! — послышался отвѣтъ. Но увы, говорилъ голосъ Тети Сусанны:
— Меня цѣлый день не было дома. Только-что вернулась. Сейчасъ отыщу ее.
