Марк Твен - Том Соуер за границей

Вы полагаете, что Томъ Соуеръ успокоился послѣ всѣхъ этихъ приключеній? Я разумѣю тутъ приключенія, которыя мы пережили на рѣкѣ, въ то время какъ освобождали негра Джима и Томъ Соуеръ былъ раненъ въ ногу. Нѣтъ, онъ ни мало не успокоился. Это только подзадоривало его еще болѣе. Вотъ и вся полученная прибыль! Видите-ли, когда мы всѣ трое возвратились рѣкою изъ нашего долгаго странствованія и, такъ сказать, окруженные славой, и жители встрѣтили насъ цѣлымъ факельцугомъ, и говорили намъ рѣчи, и всѣ кричали: ура! и вопили, причемъ многіе и напились, — все это возвело насъ въ герои, чего Томъ Соуеръ и добивался всегда. Въ продолженіи нѣкотораго времени это его удовлетворяло. Всѣ имъ восхищались и онъ, задравъ носъ, расхаживалъ по нашему селу такъ, какъ будто все оно ему принадлежало. Нѣкоторыя лица звали его «Томъ Соуеръ-путешественникъ», и онъ чванился этимъ до того, что совсѣмъ уже зазнался. Напримѣръ, онъ ставилъ себя гораздо выше меня и Джима, потому что мы поплыли внизъ по рѣкѣ на плоту, и только воротились пароходомъ, а Томъ ѣхалъ на пароходѣ въ оба конца. Мальчики порядочно завидовали мнѣ и Джиму, но положительно падали ничкомъ въ грязь передъ Томомъ.

Конечно, я не знаю навѣрное… можетъ быть, все это и удовлетворило бы его, не будь стараго Ната Парсона, нашего почтмейстера. Это былъ крайне худой и долговязый добрякъ, глуповатый, оплѣшивѣвшій отъ старости, и притомъ болтливѣйшее старое животное, какое мнѣ только приходилось видать. Въ теченіе тридцати лѣтъ онъ былъ у насъ въ селѣ единственнымъ человѣкомъ съ репутаціей, — я хочу сказать, съ репутаціей путешественника, — и, понятное дѣло, онъ страшно тѣмъ гордился; всѣмъ было извѣстно, что, въ теченіе этихъ тридцати лѣтъ, онъ разсказывалъ объ этомъ своемъ путешествіи милліонъ разъ, и всякій разъ съ наслажденіемъ. И, вдругъ, является теперь мальчишка, которому нѣтъ еще полныхъ пятнадцати лѣтъ и заставляетъ всѣхъ разѣвать рты и восторгаться его путешествіемъ. Не мудрено, что это такъ возмущало бѣднаго старикашку. Онъ выходилъ изъ себя, слушая Тома и возгласы окружающихъ: «Скажите на милость!..» «Возможно-ли!..» «Господи, помилуй!» и другое все въ томъ же родѣ. А уйти ему отъ этой пытки было некуда, все равно какъ мухѣ, попавшей заднею лапкою въ патоку. И когда Томъ умолкалъ, бѣдняга старикъ начиналъ выскребать свои старыя похожденія, выставляя ихъ поэффектнѣе, но они порядочно уже повылиняли и упали въ цѣнѣ, такъ что даже жалко было смотрѣть. А Томъ принимался тотчасъ выкладывать опять что-нибудь свое; но только что, бывало, онъ замолчитъ, старикъ опять начинаетъ, и такъ они одинъ за другимъ, одинъ за другимъ, цѣлыми часами, все стараются перещеголять другъ друга.

Но надо разсказать о путешествіи Парсона. Когда его назначили почтмейстеромъ и онъ былъ совсѣмъ еще вновѣ на службѣ, приходитъ сюда письмо, отъ кого, неизвѣстно, и адресованное на имя такого лица, какого во всемъ мѣстечкѣ нѣтъ. Онъ рѣшительно сталъ втупикъ: что дѣлать съ этимъ письмомъ? Такъ письмо и лежало, одну недѣлю за другой, пока, наконецъ, отъ одного вида его у Парсона стали колики дѣлаться. И письмо было не франкированное, что составляло новую бѣду; получить десяти центовъ было не съ кого, а правительство, Парсонъ понималъ это, возложило бы отвѣтственность за недоборъ на него и, чего добраго, смѣстило бы его даже за то, что онъ не взыскиваетъ всего, съ кого слѣдуетъ. Ему становилось не въ моготу, наконецъ. Онъ не могъ спать по ночамъ, пересталъ ѣсть, исхудалъ такъ, что только тѣнь отъ него оставалась, но все же не рѣшался посовѣтоваться съ кѣмъ-нибудь, боясь, что этотъ человѣкъ измѣнитъ ему и донесетъ правительству о письмѣ. Онъ запряталъ письмо подъ полъ; но и это не помогало: увидитъ онъ, бывало, что кто-нибудь стоитъ именно на этомъ мѣстѣ, и его дрожь такъ и пройметъ, осадятъ его тотчасъ всякія подозрѣнія, и онъ просидитъ до поздней ночи, выждетъ, чтобы стемнѣло совсѣмъ и все стихло, и тогда прокрадется въ контору, вынетъ письмо и схоронитъ его въ другомъ мѣстѣ. Само собой разумѣется, что всѣ стали его избѣгать, качали головами на него глядя и перешептывались, потому что, судя по виду его и страннымъ поступкамъ, всѣ начинали думать, что онъ убилъ кого-нибудь или совершилъ, кто его тамъ знаетъ, что… Будь онъ съ чужой стороны, не здѣшній, съ нимъ расправились бы даже, навѣрное, судомъ Линча.

Какъ я уже сказалъ, ему стало не втерпежъ и онъ рѣшился поѣхать въ Уашингтонъ, къ самому президенту Соединенныхъ Штатовъ, съ тѣмъ чтобы выяснить ему все дѣло, не утаивая ни крошечки, потомъ выложить письмо передъ всѣмъ правительствомъ и сказать: «Вотъ оно вамъ… расправляйтесь со мной, какъ-хотите; но беру небо въ свидѣтели, я неповиненъ и не заслуживаю всей кары законовъ, и безъ меня семья моя умретъ съ голода, а у нея и теперь-то ничего нѣтъ; истинно говорю это и могу присягнуть».

Сказано-сдѣлано. Чуточку самую проѣхалъ онъ на пароходѣ, чуточку въ дилижансѣ, а всю остальную дорогу верхомъ, и ему потребовалось три недѣли, чтобы добраться до Уашингтона. Видѣлъ онъ пропасть всякихъ мѣстъ: множество поселковъ и четыре города; пробылъ въ отсутствіи около восьми недѣль, но когда воротился, то уже сталъ знаменитѣе всѣхъ въ нашемъ мѣстечкѣ. Это путешествіе прославило его даже во всей округѣ, ни о комъ столько не толковали, какъ о немъ, люди пріѣзжали изъ-за тридцати миль, чтобы взглянуть на него, — даже изъ самыхъ отдаленныхъ захолустьевъ въ Иллинойсѣ пріѣзжали, — глазѣли на него, розиня ротъ, а онъ-то и принимался болтать. Не увидать другой разъ ничего подобнаго!

Трудно теперь было рѣшить окончательно, кто болѣе великій путешественникъ: одни стояли за Тома, другіе за Ната. Всѣ соглашались въ томъ, что Натъ обозрѣлъ большее въ смыслѣ долготы; за то нельзя было не признать, что если Томъ отсталъ отъ него по долготѣ, то пересилилъ его въ отношеніи широты и разныхъ климатовъ. Словомъ, не знали, чья взяла. Вотъ имъ обоимъ и приходилось выставлять на видъ самыя опасныя изъ своихъ приключеній, чтобы доказать этимъ путемъ свое преимущество. Нату Парсону особенно вредила эта пуля, что поранила Тома въ ногу; онъ ратовалъ противъ нея какъ умѣлъ, но при неблагопріятныхъ условіяхъ, потому что Томъ не оставался на одномъ мѣстѣ, пока Натъ разсказывалъ, что было бы, правду сказать, честнѣе съ его стороны, а расхаживалъ кругомъ, сильно прихрамывая въ-то время, какъ старикъ росписывалъ случай, происшедшій съ нимъ въ Уашингтонѣ. Надо замѣтить, что Томъ продолжалъ представляться колченогмъ и послѣ того, какъ его нога совсѣмъ зажила, онъ упражнялся въ этомъ по ночамъ дома и поддерживалъ эту штуку, точно она только что съ нимъ приключилась.

Случай, бывшій съ Натомъ, былъ не хуже пули, — и я долженъ признаться, что онъ умѣлъ о немъ разсказать. Когда онъ принимался за это повѣствованіе, то у всѣхъ морозъ по кожѣ подиралъ, лица блѣднѣли, дыханіе спиралось въ груди, а иныя женщины и дѣвушки не выдерживали и лишались чувствъ. Насколько могу припомнить, приключеніе состояло вотъ въ чемъ:

Онъ прискакалъ въ Уашингтонъ, пристроилъ своего коня и отправился съ письмомъ къ дому президента. Ему сказали тамъ, что президентъ въ Капитоліи и собирается тотчасъ же отправиться въ Филадельфію;- если Натъ хотѣлъ видѣть его, то долженъ былъ дорожитъ каждой минутой! Онъ чуть не упалъ, до того это его сразило. Лошади при немъ не было и онъ просто не зналъ, что дѣлать. Но какъ разъ въ эту минуту ѣдетъ негръ-извозчикъ съ полуразвалившейся старой кареткой. Парсонъ видитъ спасеніе, выскакиваетъ изъ подъѣзда и кричитъ:

— Полдоллара тебѣ, если доставишь меня въ полчаса въ Капитолій, и четверть еще, если въ двадцать минутъ!

— Ладно! — отвѣчаетъ негръ.

Натъ вскочилъ въ экипажъ, захлопнулъ дверцу и они помчались, трясясь и подскакивая по самой сквернѣйшей дорогѣ, какую только можно себѣ вообразить, и съ такимъ грохотомъ, что это одно уже наводило ужасъ. Натъ продѣлъ руки сквозь петли и висѣлъ такъ въ избѣжаніе смерти, но каретка вдругъ наткнулась на большой камень, подпрыгнула кверху, а дно у нея провалилось и ноги у Ната очутились при этомъ на землѣ; онъ понялъ тотчасъ, что подвергается страшной опасности, если не будетъ поспѣвать за каретой. Онъ былъ перепуганъ до нельзя, но напрягалъ всѣ свои силы, чтобы держаться за петли и перебирать ногами быстрѣе. При этомъ, онъ оралъ во все горло, приказывая извозчику остановиться; то же кричали ему и прохожіе, замѣтившіе, что подъ каретою мелькаютъ чьи-то ноги, а внутри ея, какъ было видно черезъ окна, болтаются чьи-то плечи и голова. Всѣмъ было понятно, что Натъ подвергается большой опасности, но чѣмъ неистовѣе кричали всѣ, тѣмъ отчаяннѣе вопилъ самъ негръ и тѣмъ сильнѣе нахлестывалъ онъ лошадей, повторяя:- Не безпокойтесь! Я обѣщалъ доставить его туда во время, и доставлю… сами увидите! — Дѣло было въ томъ, что онъ принималъ все за понуканье ѣхать скорѣе, словъ же, понятнымъ образомъ, нельзя было ему разслышать изъ-за грохота экипажа. И скачка продолжалась тѣмъ же порядкомъ… прохожіе холодѣли и цѣпенѣли, глядя на нее; за то, когда карета остановилась, наконецъ, у Капитолія, то оказалось, что никто и никогда еще такъ быстро не ѣздилъ; всѣ это даже засвидѣтельствовали. Лошади такъ и растянулись, Натъ свалился на землю совсѣмъ разбитый; его вытащили всего въ пыли, оборваннаго, босоногаго, но онъ все же не опоздалъ, прибылъ какъ разъ во время, поймалъ президента и передалъ ему письмо. Все дѣло отлично уладилось: президентъ простилъ Ната тутъ же на мѣстѣ и Натъ далъ негру двѣ четверти доллара, сверхплатныхъ, вмѣсто обѣщанной одной, потому что видѣлъ хорошо, что не попадись эта карета, онъ не поспѣлъ бы никакъ во время, даже очень опоздалъ бы навѣрное.