Спор о том, что лучше, угас сам собой.
Поздно вечером Стрылько позвонил моей жене и сказал по секрету, что я не «у директора на совещании», а у Верочки Целовальниковой дома.
Жена ахнула и дала мне пощечину, хотя я был при ней. Потом успокоилась и сказала:
— Позвони старому лгуну и скажи… — Она подумала секунду. — Скажи — его племянница рожает!
— Но у него нет племянницы!
— Звони!
Я набрал номер. Стрылько долго не подходил, чуя неладное. Потом осторожно спросил:
— Алё?
— У тебя племянница того, — заорал я, как на пожаре, — рожает!
— Какая племянница?! — рявкнул Стрылько. — Рехнулся?
«Узнал!» — понял я и бросил трубку.
— Спокойно! — сказала жена. — Без паники.
Ночью не спалось. Мерещились чьи-то племянницы и выговор с занесением. Среди ночи позвонил Стрылько. Трубку взяла жена.
— Чего ему? — шептал я, отодвигаясь подальше.
— Спрашивает, где рожает…
Жена сунула мне трубку и шепнула:
— Скажи, в Петровске.
— В Петровске! — повторил я и добавил: — Двойню! — и швырнул трубку. Сидел на кухне и слушал сердцебиение. Оно усиливалось час от часу.
Утром Стрылько попросил у директора три дня без содержания и улетел в Петровск.
Не помню, что я делал эти три дня, как выжил. Предместкома собрала по рублю на пеленки. Я дал три рубля. Трошкин сочинил поздравление в стихах и собирал подписи. Я расписался в уголке.
Вернулся Стрылько с отмороженными ушами. Пеленок не взял, стихи порвал. Подал на меня в суд.
Там я с ней и встретился. С «племянницей»! Молоденькая, с ребеночком, даже как будто двумя. Суд признал отцовство Стрылько и определил с него алименты. Меня оправдали.
— Стрылько туда ездил в прошлом году в командировку! — объяснила мне жена. — Я вычислила.
— Если позвонит еще, скажи…
Я выскочил, не дослушав. В Опочинск Стрылько тоже ездил. Я стал считать… В Иваново, Кострому…
«Только бы позвонил! Только бы…» — мне не терпелось.
Но Стрылько больше не звонил.
Никишин вышел, зевая, из комнаты смеха и купил билет на цепную карусель. Больше в парке ничего не было, если не считать «чертова колеса» — стояло оно без дела, скрипучее и старое, как сухостой в зеленой роще.
— Ты один? — спросила бабка у входа на карусель. — Одного не катаю. Жди!
— Стой! — гаркнула она, едва Никишин сделал шаг назад к кассе. — Не вздумай сбежать. Ты у меня один за цельный день. Так что, милок, пока не обслужу — не отпущу!
Солнце встало в зенит. В парке ни души.
— Жена-то где? — спросила бабка.
— Дома, с детьми.
— Вызови. Пущай тоже катается.
— Как вызвать-то?
— Телефоном!
— Не пойдет, у нее голова и без карусели кружится!
— Если мужа любит, на все пойдет!
Домой Никишин звонил из комнаты директора парка.
— Катюша, хочешь на карусели прокатиться?
— Спасибо! — сказала жена и повесила трубку.
В комнату вошла директор парка и строго поглядела на скучающего Никишина. Он снова набрал номер:
— Выручи, Катя, прокатись на карусели для финплана, иначе меня не отпускают из парка!
— Детей пущай захватит и соседей! — приказала директор.
— Детей приведи и родственников! — сказал Никишин слабым голосом.
— Да что с тобой? — тихо спросила жена и заволновалась.
Ее привезли на «неотложке». Зато комплект на карусель был полный, аншлаг. Бабка запустила агрегат и села считать выручку.
Дети на карусели освоились, соседи пробовали что-то спеть, жена успокоилась, шептала, прижавшись, к Никишину:
— Теперь не станешь без меня в парк ходить?
— Конечно, отдыхать надо только вместе с детьми и соседями!
Жена счастливо улыбалась. В парке стало весело, впервые за сезон. Благодаря Никишину. Даже директор вышла на воздух и помахала отдыхающим рукой.
Вдруг карусель пошла быстрее. Никишин вцепился в перильца, чуть не вылетев.
— Заяц! — металась внизу бабка. — Без билета влез!
Никишин оглянулся: все мелькало и кружилось.
— Соседи норовят за мой счет прокатиться! — прокричал он сердито сквозь свист ветра.
Жена отвернулась:
— Ты ведь их сам пригласил! Скажи спасибо…
— Стой! — крикнул Никишин бабке. — Я больше не могу. Я сойду.
— Пущай сначала заяц сознается, тогда остановлю!
Карусель прибавила оборотов и стала похожа на центрифугу. Директор прокричала в мегафон:
— Вам хорошо, товарищи, вы тут отдыхаете, а мы работаем! Не покладая рук…
Взошла луна. На скамейке целовались влюбленные.
— Милый, кто там летает вокруг луны? — томно шептала она.
— Похоже люди. Везет же! — вздыхал завистливо он. — К утру на Марсе будут. Судя по скорости, второй космической.
Бабка надела боты и повязала платок:
— Катайтесь, голуби, утром приду проведать…
Соседи на лету устраивались спать. Никишин взвыл и прыгнул в темноту. Летел он долго, распластав руки, и ткнулся носом в репейник на цветочной клумбе.
— Бабка, давай посчитаем снова, может, ты ошиблась? — он стоял на четвереньках, не доверяя ногам.
— Давай! — бабка прицепила к носу очки.
На рассвете сосчитали. Сошлось до копейки.
Карусель остановилась.
— Домой не приходи! — сказала жена, держась за сердце. Ее шатало.
Никишин остался с бабкой в парке.
— Хочешь, на «чертовом колесе» покатаю? — спросила она. — Там один уже есть, билет купил вчера, ждет комплекта…
Никишин вздохнул и пошел к «чертову колесу». Отдыхать так отдыхать! Что еще оставалось делать…
СИДОР СИДОРЫЧ И ЕГО СОВЕСТЬ
Однажды к Лосеву, начальнику ремстройконторы, записалась на прием гр-ка Совесть. Ничего особенного — старушка, как все, вела себя скромно, чихала в вышитый платочек.
— Будь здорова, баушка! — прониклась симпатией с первых же минут секретарша Сидора Сидорыча. — Ты чья будешь, откуда?
— Спасибо, деточка! — прошамкала старушка. — Местная я, Сидору Сидорычу родная…
— Неужели? — подхватила радостно Ниночка. — Родная мамаша?
— Не мать, совесть я его!
Ниночка сделала круглые глаза.
— Ждите, гражданка. Когда надо, вас позовут!
— Долго ждать-то?
Ниночка капризно повела плечиком:
— Не знаю. Все ждут.
Совесть сидела час, второй, третий, потом заговорила.
— Давай, давай, бабуся! — поддержали в очереди. — Наводи порядок.
Видимо, они плохо знали Сидора Сидорыча. Принял он Совесть только на третий день.
— Наконец-то! Бабуся, где ты пропадала?
Сидор Сидорыч усадил ее в кресло, дал воды. Очередь заглядывала в кабинет, одобрительно шумела:
— Хорошо, когда человек совесть имеет!
— Нашлась-таки!
— Заговорила!
— В добрый час!
Лосев в глаза старушке заглядывает, сигаретой угощает.
— Я же совесть твоя! А ты мне сигаретку.
— Да, да, — Сидор Сидорыч погасил сигаретку. — Надолго к нам, то есть ко мне?
— Не волнуйся, долго не наживу! Проститься приехала.
— И на том спасибо, — взбодрился Лосев. — Очень рад! Проститься.
Сидор Сидорыч поднес платок к глазам и сделал положенную паузу.
— Все там будем… Не переживайте.
— Тебя переживешь?! Эвон загривок-то… А ведь одногодки мы! Вместе на свет родились, вместе должны бы и умереть!
Сидор Сидорыч испуганно задрожал.
— Нет уж! Сначала ты, а я потом.
— Нельзя. Не может человек на свете жить без совести!
Сидор Сидорыч руками замахал.
— Может, бабушка, да еще как! Мой зам Лоскутов давно сменил свою совесть на персидский ковер.
— Продешевил твой Лоскутов! — Старушка вздохнула: — А сам-то ты, хорош гусь! Что со мной вытворил?
Сидор Сидорыч смутился.
— Я тебя потерял. Со всяким может стать. Закрутишься, на вокзале, в сутолоке…
— Чемодан-то не потерял, а меня…
— По молодости, бабуленька. Не в тот поезд вскочил. Но я ведь нашел тебя, отыскал!
— Не ты меня, а я тебя, через адресный стол.
— Да, да, спасибо. Строгая ты у меня, чистая, ничего не прощала, одергивала.
— Чего ж опять сбежал?
— Не я, бабуленька, ты сама запропастилась. Помню, в Сочи, на пляже. Лежу, здоровье поправляю. Выходит, на мою беду, из воды русалка…
— Жена твоя?
Сидор Сидорыч потупился.
— Нет. Вот тут ты меня с ней и оставила, наедине с русалкой!
— Бессовестный! Сам меня прогнал, слова не дал сказать!
Сидор Сидорыч вскочил.
— Хватит! Кто старое помянет, тому… Теперь я без тебя ни шагу. Надо ведь и совесть иметь!
Очередь потекла рекой. Люди входили к Сидору Сидорычу озабоченные, выходили успокоенные, с легкой душой. Все делал Сидор Сидорыч, забыв про долгий ящик. На совесть работал, и совесть его от того силой наливалась, хорошела, молодела на глазах.
