Геринг обиженно сопел, не поворачиваясь назад. Он боялся Штирлица.
— Да, этот Геринг — изрядная свинья, — поддержал Штирлиц любимого Фюрера и дал Герингу звонкий подзатыльник.
Мимо проносились берлинские улицы, а Штирлицу снова стало скучно. «Ностальгия», — подумал он, откинувшись на пахнущее крокодилом кожаное сидение.
Но это была его работа. И, вздохнув, он заставил себя думать о Победе, о русских танках на улицах Берлина, а также о том, как плохо ему здесь, среди скотов, без радистки.
Встреча с новой радисткой была назначена на пляже. Предыдущая радистка Штирлица неожиданно ушла в декрет и ее отправили на Большую Землю. Штирлицу очень недоставало радистки, и в Центре было решено прислать ему новую.
Чтобы не привлекать внимания, Штирлиц не стал ходить по пляжу в мундире, а разделся и решил искупаться. Жаркое солнце поливало землю своими лучами, как кипятком, и от одной мысли о купании уже становилось легко и приятно на душе. Зажав двумя пальцами нос, Штирлиц нырнул в воду. Вода была теплая, прозрачная, и он несколько минут позволил себе понежиться. Штирлиц лежал на спине и слегка шевелил пальцами. Через час, посмотрев на часы, он вылез из воды, зашел в кабинку, выжал свои семейные трусы и причесался.
Он шел по пляжу, насвистывая, как было условленно с Центром, «Интернационал» и среди многих девушек пытался найти русскую радистку, полагаясь на свою интуицию. Интуиция Штирлица никогда не подводила.
Русская радистка стояла у пивного ларька в броско-красном купальнике со звездой на левой груди. В одной руке она держала газету «Правда», а в другой — чемоданчик с рацией и ситцевое платье.
Штирлиц три раза обошел вокруг пивного ларька. Слежки не было. Он не мог рисковать новым агентом.
Радистка Штирлицу понравилась.
— Вы не скажете, который час? — спросил он. Это был пароль.
— Я оставила часы в Москве, — с готовностью ответила радистка.
Штирлиц взял ее под руку, и они прогулялись по пляжу.
— Позагораем?
Радистка кивнула.
Они сплавали до буйков, позагорали, поговорили о погоде в Москве, отослали радиограмму в центр об успешном прибытии радистки, Штирлиц рассказал пару скользких анекдотов. Она деликатно посмеялась, и Штирлиц пригласил ее в ресторан.
— Одну минуту, я только переоденусь.
Штирлиц заехал домой и ровно через минуту вышел в черном, только что постиранном фраке. Этого с ним не случалось с 39-го года.
Когда цивильный Штирлиц с радисткой зашли в ресторан, по залу пронесся удивленный стон.
На полусогнутых подскочил развязный официант с еврейской физиономией.
— Вам как всегда, господин штандартенфюрер? Графин водки и банку тушенки?
Штирлиц наклонился к радистке:
— Хочешь тушенки?
Та отрицательно покачала головой.
— Наглец, — вскипел Штирлиц, — ты что, скотина, не видишь, что я с дамой?
Чтобы загладить свой промах, официант подхалимски захихикал и мерзким голосом спросил:
— У вас опять новенькая?
— Да. Новая радистка, — сказал Штирлиц. Он взял у дамы меню и грязным обгрызенным ногтем отчеркнул добрую половину. — Нам этого… И еще…
— Понимаю, — понимающе ухмыльнулся официант и побежал на кухню.
— Что ты понимаешь, мерзавец? — закричал Штирлиц вдогонку, — коньяку мне и шампанского даме! И чтоб сию минуту! — он повернулся к радистке, — официанты в Германии такие свиньи, вы уж его извините.
И Штирлиц поцеловал радистке руку.
Весь зал сидел с отвисшими челюстями. Пакистанский шпион снимал это невиданное событие на киноаппарат. Агент гестапо ковырял пальцем в носу: «А что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?»
Двое эсэсовцев, ожидая драки, достали недавно отлитые кастеты. Все находились в томительном ожидании.
Штирлиц заказал вальс «Амурские волны» и пригласил радистку на тур.
«Ну, сейчас начнется!» — потерли руки эсэсовцы. Теперь им было все ясно.
Но вальс кончился, Штирлиц проводил даму на место, а драки все не было и не было.
Завсегдатаи были совсем шокированы когда Штирлиц заплатил по счету и, подав даме руку, направился к выходу. Эсэсовец сказал, что это был не Штирлиц, а кто-то другой, агент гестапо возразил, и через минуту началась драка.
Машина Штирлица остановилась у дома, в котором Штирлиц снял квартиру для своей новой сотрудницы. Штирлиц помог даме выйти и они поднялись на третий этаж.
— Куда деть это? — спросила радистка, приподняв тяжелый чемодан с рацией.
— Положите на антресоль, — нежно сказал Штирлиц, — а я сварю кофе.
Радистка прошла в комнату, переоделась в форму лейтенанта войск связи, села к столу, достала наган и, разобрав, начала его чистить.
Вошел Штирлиц с подносом кофе и сел напротив.
Попив кофе, они послушали Чайковского.
— Ну мне пора, — заторопился Штирлиц. Ему не хотелось уходить, и он тянул время.
— Ну я пошел.
Радистка вздохнула.
— А может еще кофе? — спросил Штирлиц, робкий, как школьник.
Радистка кивнула, и он остался.
— Как вас зовут, — поинтересовался Штирлиц.
— Катя.
— Катюша, значит! Хорошее имя. Чисто русское. А меня Штирлиц.
И он пошел варить кофе.
ГЛАВА 13. ШТИРЛИЦ УСТРАИВАЕТ ВЕЧЕРИНКУ
«Операция «Игельс». Что, черт возьми, они имели ввиду? Что эти гнусные рожи задумали?»
Штирлиц сидел у себя дома, у камина, и курил трубку. На его коленях лежал томик Сталина, открытый на 57 странице. Штирлиц для конспирации делал вид, что читает. Никто не должен был знать, что он сейчас погружен в раздумья.
«А что если в войну должна вступить Япония или Уругвай?»
Штирлиц набил новую трубку, взял из камина уголек и, прикурив, стал пускать колечки. Он знал, что без его участия родине будет плохо.
«Эти негодяи что-то задумали и от меня скрывают. Даже Мюллер молчит. Надо их всех убрать, и все будет в полном порядке. А для этого надо собрать всю верхушку Рейха вместе, например, в церкви у Шлага, приманить их наличием женщин и водки и взорвать! Динамит у меня есть…»
В голове Штирлица нарисовался четкий план. Теперь он знал, что делать.
«А потом я узнаю, что такое операция «Игельс» и доложу Центру».
В дверь позвонили.
— Кто там?
— Свои!
«Айсман», — подумал Штирлиц.
Горничная открыла дверь.
— Здравствуй, милашка, — сказал Айсман и, похлопав ее по щеке, устремился в туалет. Из туалета донесся его облегченный голос:
— Между прочим, вы не слышали, Штирлиц, Борман налил в чернильницу Герингу серной кислоты, и тот испортил докладную Фюреру!
Айсман вошел в комнату, поправляя подтяжки.
— Понаставили, сволочи, платных сортиров за 10 пфефингов, я и думаю, дай зайду к Штирлицу, — следуя примеру Штирлица, который никак не мог запомнить слово «пфенниг», все в Рейхе, и Айсман первый, называли мелкие монетки «пфефингами», «пофингами» и «фенингами». — Где тут у тебя «Беломорчик»?
Штирлиц кивнул на сервант.
Айсман выдвинул ящик, положил пачку «Беломора» в карман мундира и достал папиросу из уже открытой пачки.
Горничная, прекрасно зная привычки господина штандартенфюрера, внесла поднос с кофе.
— Айсман, — спросил Штирлиц, — как вы относитесь к женщинам?
— Я к ним не отношусь, — сострил Айсман. — А когда?
— Например, в четверг.
— А где?
— В церкви моего пастора.
— В церкви? — с сомнением спросил Айсман.
— А что? — сказал атеист Штирлиц, — он к четвергу ее переоборудует, пригласим еще кого-нибудь, чтобы потом не было сплетен.
— Бормана будем приглашать?
— Обязательно. Без него скучно.
Айсман составил списки, кого приглашать, а кого не надо. Штирлиц одобрил оба списка, прекрасно зная, что те, кого не пригласят, явятся сами.
Когда Айсман ушел, Штирлиц снова потянулся за томиком Сталина.
— Интересно, что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?
Часы пробили одиннадцать. Через пять минут к нему постучалась горничная, хорошо знающая привычки Штирлица.
ГЛАВА 14. КАК РАЗМНОЖАЮТСЯ ЁЖИКИ
Хитроумный Борман слюнявил химический карандаш и почерком Евы Браун писал послание Штирлицу.
«Дорогой Штирлиц! Я вами весьма интересуюсь. Приходите сегодня по адресу Штандарт-штрассе, 15. Нетерпеливо жду. Е. Б».
— Краткость — сестра таланта, — порадовался Борман и, повизгивая от восторга, написал на конверте «Штирлицу».
Борман все тщательно обдумал. Эта шутка должна была стать апофеозом его творческой деятельности, его лебединой песней. По указанному адресу все было устроено так, что обратно Штирлица принесли бы на носилках. Борман тихо хрюкнул и представил в уме эту картину.
Причесанный Штирлиц с букетом роз и во фраке входит в дом номер 15. Дверь за ним закрывается. Штирлиц нежным голосом зовет в темноту: «Евочка!.». И падает, поскользнувшись на натертом оливковым маслом полу. При падении он задевает за веревочку, и на него падает небольшая пудовая гиря. Большую Борман достать не смог. Двухпудовую, правда, он видел у Геринга, но тот, обозленный проделкой с чернильницей, выставил Бормана за дверь.
