Причесанный Штирлиц с букетом роз и во фраке входит в дом номер 15. Дверь за ним закрывается. Штирлиц нежным голосом зовет в темноту: «Евочка!.». И падает, поскользнувшись на натертом оливковым маслом полу. При падении он задевает за веревочку, и на него падает небольшая пудовая гиря. Большую Борман достать не смог. Двухпудовую, правда, он видел у Геринга, но тот, обозленный проделкой с чернильницей, выставил Бормана за дверь.
Итак, как только гиря падает на Штирлица, дверь автоматически запирается, срабатывает часовой механизм, и открывается газовая камера.
— Хы, хы! — зашелся от смеха Борман и осекся. — А что если Штирлиц не поймет, что такое «Е. Б».?
Борман задумался.
— Штирлиц тогда никогда не пойдет по этому адресу…
Партайгеноссе представил, как в дом никто не входит, гиря не падает, газовая камера простаивает. А ведь на ее испытание Борман угробил половину 6 барака концлагеря «Равенсбрюк»!
С досады Борман чесал лысину до тех пор, пока его не осенило. Он снова обслюнявил карандаш, зачеркнул слово «Штирлицу» и подписал «Штирлицу от Евы Браун».
— Теперь все в порядке!
Да, эта шутка должна была стать самой веселой шуткой Бормана.
Партайгеноссе встал и взглянул на часы. Пора было ехать на званный вечер, организованный Штирлицем.
Борман сел в машину, щелчком по макушке дал шоферу понять, что надо ехать. Машина поехала.
Подкатив к церкви, Борман открыл дверцу и, уже занося ногу на тротуар, обнаружил, что забыл письмо на столе.
«Вовремя вспомнил, — похвалил он себя, — грех еще жаловаться на память».
Ему пришлось вернуться за письмом, и поэтому он опоздал.
Штирлиц нервничал. Его настораживало отсутствие Бормана, который был ему необходим для начала задуманной операции. Рядом с задумчивым Штирлицем сидел Мюллер, проверяя на свет кружку с пивом.
— Что бы вы не говорили, Штирлиц, — скептически сказал он, — а баварское пиво в три раза лучше жигулевского.
— Ясный пень, — буркнул Штирлиц, — но где же Борман? Небось опять задумал очередную гадость!
— Ежу понятно, — согласился Мюллер, — он без этого не может.
«Причем здесь еж?» — задумался Штирлиц. Это слово он уже где-то слышал. И тут он догадался. Ведь «еж» — по-немецки «игель»! А «Ёжики» — «игельс»! А именно так называлась таинственная операция вермахта, над разгадкой которой он так долго бился. Штирлица сбило множественное число.
«Что-то связано с Ёжиками! Ну, теперь я у них все выпытаю».
— Ежу? — переспросил Штирлиц.
— Да, да, этому, с иголками…
— Кстати, Мюллер, а как же тогда размножаются Ёжики?
— Спросите у Кальтенбруннера.
— А он скажет?
— Никто не знает, что скажет Кальтенбруннер, — философски изрек Мюллер, — а все-таки, Штирлиц, что бы вы не говорили, баварское пиво даже в шесть раз лучше жигулевского.
— Ясный пень, — буркнул Штирлиц и замолчал.
Вокруг Штирлица кругами бродил восхищенный адъютант Гиммлера Фриц, старательно прислушиваясь к каждому слову своего кумира.
— Ясный пень, — конспектировал он.
Английский агент фотографировал из-за алтаря странички записной книжки Фрица.
В зале было довольно-таки мало офицеров. Большинству захотелось попробовать себя в роли исповедников, и они разбрелись по комнаткам вместе с прихожанками пастора Шлага.
Остальные развлекались как умели.
Геринг и Геббельс раскачивали за руки за ноги Шелленберга, а Гиммлер считал:
— Айн, цвай, драйн!
Чем-то недовольный Шелленберг, крича, что он готов жизнь отдать за великого Фюрера, перелетел через алтарь и оседлал английского агента.
— Н-но! — заорал Шелленберг. — Эскадрон, за мной!
Английский агент для конспирации сделал вид, что он ничего не заметил.
Геринг и Геббельс оттащили Шелленберга от агента, и снова послышалось:
— Айн, цвай, драйн!
Агент предусмотрительно шмыгнул за портьеру.
Айсман и Холтофф поглощали огромный торт, запивая его коньяком.
— А!!! — раздалось над ухом Штирлица. Ни один мускул не дрогнул на лице русского разведчика. Ну, конечно же, это был Борман.
«Пора уходить», — подумал Штирлиц. Ему осталось увести Мюллера и пастора Шлага, и можно было взрывать.
Ковыряя в зубах, Борман позвал:
— Штирлиц, мне надо сказать вам нечто интересное…
— Борман, а как размножаются Ёжики?
Борман опешил.
— Ну, это… — он сделал неопределенный жест руками, — еж приводит ежиху, и это… — Борман повторил свой жест.
— Понятно, — кивнул Штирлиц, — вы тоже не знаете. А как вы думаете, где Ёжики размножаются быстрее, в России или в Германии?
— Да не волнуйтесь вы, Штирлиц! Вывезут их всех из России! Уже эшелон едет.
Штирлиц откинулся в кресле.
«Эшелон! Вывезут из России! Да, но ведь тогда в России нарушится биологическое равновесие, и мы, русские, умрем с голоду!»
— Штирлиц, — бубнил Борман, — отойдем, мне надо сказать вам что-то важное…
— Отстань, — отмахнулся Штирлиц.
В его голове шла огромная мыслительная работа. Штирлиц понял, что спасти Ёжиков намного важнее, чем уничтожить кучку пьяных офицеров, которые и так когда-нибудь умрут.
Борман, видя что Штирлицу не до него, огляделся вокруг и заметил Фрица.
«Адъютант Гиммлера», — подумал он и позвал:
— Фриц! На минуточку!
И схватив пальцами за медную пуговицу на мундире адъютанта, жарко зашептал:
— Фриц! Вы хотите помочь Штирлицу?
— Ясный пень! Это мой лучший друг. Я с ним даже пил на брудершафт.
— Понимаете ли, у Штирлица связь с Евой Браун…
— Понимаю, — кивнул Фриц.
— А об этом проведал сам Кальтенбруннер. Может случиться беда. Надо спасти Штирлица!
— Я готов, — вытянулся Фриц.
— Передайте Штирлицу это письмо.
Борман оторвал пуговицу на мундире Фрица и тайком сунул ему за пазуху конверт.
Штирлиц пробирался к выходу.
Окрыленный Фриц догнал его только около двери.
— Господин штандартенфюрер, я должен…
— Ничего вы мне не должны! — оттолкнул его Штирлиц, — пьяная свинья.
На улице к Штирлицу пристал патруль.
— Позвольте документы, господин офицер! — сказал плешивый капрал.
— Да пошел ты… — Штирлицу было некогда.
Капрал открыл русско-немецкий разговорник.
— Похоже, что это Штирлиц, — произнес он, глядя вслед уходящему разведчику.
«Я — пьяная свинья?» — удивился Фриц, прислонясь к портьере. У него стали заплетаться мысли.
Английский агент внимательно следил за происходящими событиями. Он вышел из-за портьеры и, оправляя передничек, кокетливо позвал:
— Господин адъютант Гиммлера, не могли бы вы уделить мне несколько минут.
— Извините, фройлен, мне надо спасти Штирлица.
Ударом профессионального боксера «фройлен» свалила адъютанта на пол. Потирая ушибленный кулак, агент присел над бездыханным телом и привычно ознакомился с содержимым карманов. Кроме письма, он прихватил двадцать пфеннигов, коробок спичек и гаечный ключ.
Прочитав письмо, агент поздравил себя с повышением и удачно проведенной операцией в Берлине. Не зря он столько дней был переодет женщиной.
На Штандарт-штрассе, агент быстро нашел дом номер 15.
— Вот и все, — сказал счастливый агент и зашел в дом.
Дверь за ним закрылась.
Это была самая удачная шутка Бормана…
Штирлиц лежал на пригорке, на развилке железной дороги, и смотрел в бездонное голубое небо. Этот день мог стать последним днем в его жизни. Но Штирлиц был спокоен, потому что знал, что выполняет свой долг, долг не только перед Родиной, но прежде всего перед самим собой.
Штирлиц прикурил последнюю «Беломорину», смял пачку и протер ею ствол крупнокалиберного пулемета.
На горизонте показался эшелон с Ёжиками.
— А я так и не успел бросить курить, — вздохнул Штирлиц и щелкнул затвором.
Паровоз поравнялся со Штирлицем, и Штирлиц бросил первую гранату.
За окном шел дождь и рота красноармейцев.
Иосиф Виссарионович отвернулся от окна и спросил:
— Товарищ Жуков, вас еще не убили?
— Нет, товарищ Сталин.
— Тогда дайте закурить.
Жуков покорно вздохнул, достал из правого кармана коробку «Казбека» и протянул Сталину. Покрошив несколько папирос в трубку, главнокомандующий задумчиво прикурил от протянутой спички.
Через десять минут он спросил:
— А как там дела на Западном фронте?
— Воюют, — просто ответил Жуков.
— А как чувствует себя товарищ Исаев?
— Он опять совершил подвиг, — печально сказал Жуков.
— Вот это хорошо, — сказал Сталин, — я думаю, что его стоит повысить в звании.
