Я уже сказал чуть раньше, что был в тот вечер покладист и тих. По собственной воле я бы никак не стал участвовать в игре, но и вставать на уши, чтобы только отказаться, я бы тоже не стал. Джо ушел в дом, сопровождаемый по пятам эскортом из мал мала меньше, и следующие двадцать минут мы с Ренни пуляли друг в дружку мячиком. К счастью — потому что я, как правило, не люблю выглядеть неумехой — я в футболе не новичок; с Джо мне, конечно, не равняться, но бросить так же точно, как Ренни, и чтобы мяч на лету не вихлялся — это было вполне по моим силам. Ей, судя по всему, особо нечего было мне сказать, мне тоже, так что за эти двадцать минут на лужайке были слышны: легкий шорох, когда рука толкает мяч, во время перебежек тихое шуршание пружинящей под ступнями травы, мягкие шлепки приемов и тяжкое наше дыхание. Ничего приятного в этом не было, неприятного тоже.
Наконец с крылечка нас окликнул Джо, и мы пошли обедать. Морганы снимали половину первого этажа. В квартире было очень чисто; мебель исключительно модерновая, в жестком функциональном стиле, и ее было очень немного. А поскольку комнаты были относительно велики, выглядели они едва ли не голыми. Ни ковров на деревянных полах, ни занавесок, ни штор на вымытых до блеска окнах и ни единой мебелюшки сверх необходимого минимума; кушетка, два шезлонга, две лампы, книжный шкаф и письменный стол в гостиной; маленький обеденный стол и четыре складных стула на кухне; двухъярусная кровать, два бюро и рабочий стол со скамейками в единственной спальне, отведенной под детскую. И стены, и потолки были белые, а потому от лившегося сквозь поднятые жалюзи солнечного света гостиная буквально сияла. Мне пришлось прищуриться: в этой комнате, на мой вкус, было слишком много света.
Мы выпили по стакану пива; дети тем временем ушли в ванную, сами там разделись и сами же, безо всякой посторонней помощи, искупались в ванне, которую Джо уже успел для них наполнить. Я выразил удивление — такая самостоятельность в три и в четыре года. Ренни пожала плечами.
— В том, что касается чисто физических навыков, мы их поблажками не балуем, — признался Джо. — Какого черта, в Новой Гвинее дети учатся плавать раньше, чем ходить, а в возрасте Джои уже гребут по морю на бамбуковых бревнах. Мы решили, что чем меньше они будут от нас зависеть, тем лучше мы с ними поладим.
— Не думайте, что мы их слишком уж заездили, — сказала Ренни. — Нам в общем-то все равно. Оно как-то само собой выходит.
Эту ее последнюю реплику Джо выслушал с особым интересом.
— Почему ты сказала, что тебе все равно? — спросил он.
Ренни слегка всполошилась, подобного вопроса она явно не ожидала.
— В смысле… я имею в виду в конечном счете. В конечном счете, так или эдак, не все ли равно, разве нет? Но вот именно здесь и сейчас это действительно важно, потому что, если они не научатся быть самостоятельными, нам придется пройти через весь этот бардак, через который проходит большинство семей, и мальчики будут зависеть от такого количества всяких костылей и подпорок, что даже и подумать страшно.
— В конечном счете вообще ничего слишком важного не существует, — провозгласил Джо. — Но вот то, что важно в данный момент, важно на все сто.
— Я именно это и имела в виду, Джо.
— Что я пытаюсь сказать: мы не должны считать ту или иную ценность менее реальной оттого, что она не является ценностью абсолютной, поскольку никаких других нам попросту не дано. Вот что твоя фраза про в общем-то все равно в действительности означала.
Так, теперь пас Ренни — я наблюдал за ними поверх стакана с пивом, как если бы то было на лужайке перед домом, — но матч был прерван: звякнул таймер в кухонной плите. Ренни пошла накрывать на стол, а Джо вытер мальчиков полотенцем и помог им надеть пижамы: застегивание кнопок на спине, судя по всему, не входило в список обязательных физических навыков.
— А почему бы вам не приучить их застегивать друг другу кнопки? — вежливо поинтересовался я. Ренни бросила на меня из кухни несколько растерянный взгляд — она как раз раскладывала рис по тарелкам, неловко, потому что ложка была слишком маленькая, — но Джо с готовностью рассмеялся и расстегнул на мальчиках пижамы, чтобы они могли поупражняться. Сработало.
Стульев на кухне было только четыре, а потому Ренни, мальчики и я ели за столом, а Джо — стоя у плиты. Шезлонг у стола все равно бы не встал, а на то, чтобы съесть порцию отварного риса с креветками и выпить стакан пива, времени особо много не требовалось. Мальчики — крепенькие пацаны с наклонностью к хорошим манерам — задавали за столом тон, и им это явно было не впервой; суеты и шума, как от любых других не слишком заторможенных детей их возраста, от них хватало, вот только эти были и впрямь куда более ловкими и умели держать себя в руках. Как только мы закончили есть, они прямиком отправились в спальню, хотя на улице было еще светло. И больше я их не слышал.
У Морганов была договоренность с соседями по первому этажу, и если одной из пар хотелось вдруг вечером пойти прогуляться, они просто открывали настежь дверь, соединявшую обе квартиры, чтобы слышно было и своих детей, и соседских. Чем мы и воспользовались, перемыв предварительно тарелки, и пошли пешком через засеянное клевером поле за домом и через маленькую сосновую рощицу. Гуляли Морганы весьма энергично, что не слишком отвечало моей внутренней умиротворенности, но и отказываться составить им компанию мне тоже не хотелось. Ренни, юная натуралистка, успевала на полном скаку обращать наше внимание то на травку, то на птичку, то на козявку, а Джо — скреплять вердиктом точность ее наблюдений. Не могу сказать, что я от этой прогулки получил удовольствие, хотя Морганы удовольствия получили просто уйму. Когда мы добежали до финиша, Ренни ушла в дом писать какое-то письмо, а мы с Джо сели на лужайке в шезлонгах. Разговор у нас, по воле Джо, зашел о ценностях, раз уж мы начали его чуть раньше.
— Большая часть из того, что ты наговорил Ренни днем по телефону, отнюдь не лишена смысла. — Джо был непререкаем. — Я рад, что ты с ней поговорил, и ты правильно сказал, что дело не в том, смеешься ты над ней или нет. Тут ей еще учиться и учиться. Она слишком болезненно относится к такого рода вещам.
— Вся в тебя, — сказал я. — Вспомни бойскаутов.
— Да нет, я — совсем другое дело, — ив голосе у него было что-то такое, от чего пропадало желание настаивать на обратном. — Единственная причина, по которой я тогда вообще затронул скаутскую тему, в том, что я решил присмотреться к тебе повнимательней, а слишком уж явное внимание такого рода обычно мешает сколь-нибудь серьезному разговору. Вот и все.
— Ну и хорошо. — Я предложил ему сигарету, но он, как выяснилось, не курил.
— Что мне действительно нравится: ты постоянно поддеваешь Ренни, но при этом, судя по всему, готов воспринимать ее всерьез. Мужчина, который действительно хотел бы и умел воспринимать женщину всерьез, — большая редкость, и именно этого Ренни недостает больше, чем чего бы то ни было еще.
— Это, конечно, не мое дело, Джо, — сказал я покладисто и тихо, — но, будь я Ренни, я бы с лестницы спустил любого, кто бы так настойчиво заботился о том, что мне необходимо. Ты о ней говоришь, будто она твоя пациентка.
Он рассмеялся и подтолкнул вверх по переносице очки.
— Наверное, ты прав; но я не нарочно. Когда мы с Ренни поженились, мы прекрасно отдавали себе отчет, что ни один из нас не станет жить с другим, если не сможет сохранить к нему полное уважение и доверие. Идти на какие-то жертвы ради-того-чтоб-семья-не-распалась я не стану, и Ренни тоже. Понятие брака само по себе никакой особой ценности не представляет.
— А мне показалось, что на свой собственный брак ты смотришь совершенно иначе, — это было предположение, не более того.
Джо эдак разочарованно на меня прищурился, и я почувствовал, что, будь на моем месте его жена, ей бы сейчас досталось куда крепче.
— Ты сейчас совершил ту же самую ошибку, что и Ренни, тогда, перед обедом: если ценность не является самоочевидной, объективной и абсолютной, значит, она не реальна, — это ложное допущение. Я сказал только, что не собираюсь абсолютизировать семейные отношения, как и ничто другое вообще. Но это не означает, что я их не ценю; более того, мне кажется, что мои отношения с Ренни есть для меня наивысшая в мире ценность. Это означает, что, если ты отказываешься принимать брак за абсолют, тебе самому приходится определять условия, при которых он для тебя сохраняет значимость. Ну как?
— Мне нравится, — сказал я вяло.
— Нет, ты со мной согласен или нет?
— Конечно согласен. — И вот так, будучи загнан в угол, я, пожалуй, и впрямь был с ним согласен — да только жило во мне смутное желание держаться в стороне от такого рода систематизации, даже если бы сам Господь Бог взял меня за шкирку и принялся тыкать носом, как оно все есть на самом деле.
