Ознакомительная версия.
Морфина в санитарной сумке не оказалось, но сначала Снегги спасало от боли мертвящее онемение, вызванное раной. Вместо двенадцати ампул морфина в картонной коробочке лежала записка: «Благо для предприятия «М и М» — это благо для родины. Мило Миндербиндер». Матерно проклиная вездесущего Мило, Йоссариан отыскал среди лекарств аспирин и приложил две таблетки к пепельным губам Снегги, но тот даже и не попытался их разлепить. Это уже было, впрочем, потом, а сперва Йоссариан стал прилаживать жгут, поскольку, ошалев от страха и отвращения, помнил, однако, что главное — расторопность, а у него беспомощно путались мысли, и он боялся окончательно растеряться. Снегги следил за ним безмолвно и безучастно. Артерия на ноге задета не была, но Йоссариан торопливо накладывал жгут, целиком углубившись в это занятие, потому что умел накладывать жгуты. Он трудился быстро и нарочито прилежно, все время ощущая тусклый взгляд Снегги. Накладывая жгут, он почти успокоился, а поэтому сразу же его и ослабил, чтобы уменьшить опасность гангрены. Теперь голова у него совсем прояснилась, и он понимал, как действовать дальше. Требовалось поскорее отыскать ножницы.
— Мне холодно, — чуть слышно сказал Снегги. — Мне холодно.
— Ничего, все у тебя наладится, парень, — улыбнувшись ему, отозвался Йоссариан. — Все у тебя наладится, парень, не беспокойся.
— Мне холодно, — болезненно повторил Снегги, жалуясь, как ребенок. — Мне холодно. Мне холодно.
— Ничего, ничего, — отозвался Йоссариан беспомощно и растерянно. — Ничего, ничего.
— Мне холодно, — пожаловался Снегги. — Мне холодно.
— Ничего, ничего. Ничего, ничего.
Йоссариан встревоженно заспешил всерьез. Нашарив ножницы, он осторожно примерился и начал вкруговую резать штанину — выше наложенного жгута, у паха. Плотный габардин разрезался ровно. Хвостовой стрелок приоткрыл глаза, увидел Йоссариана и потерял сознание. Снегги медленно перекатил голову, чтобы не напрягаясь наблюдать за спасителем. Мысль теплилась у него в глазах едва заметно тлеющим угольком. Йоссариан старался на него не смотреть. Вкруговую отрезав штанину у паха, он принялся резать вдоль внутреннего шва — к жгуту и ране, — медленно, осторожно. Вскоре открылось багровое зияние — кость это, что ли, подумал Йоссариан, глядя на розовато-белую трубку под рябью дергающихся вразнобой волоконец во влажной дыре, — прерывающиеся струйки, похожие на вешнюю капель с сосулек, только необычайно алые и тягучие, образовывали быстро густеющие лужицы. Разрезав штанину комбинезона до башмака, Йоссариан развернул ее и выпустил из рук. Густо пропитанный кровью габардин шмякнулся на пол, как мокрая тряпка, обнажив штанину серо-зеленых трусов с проступающими на боку темно-красными пятнами — ткань, словно в жажде, напитывалась кровью. Йоссариана замутило: бледная нога, будто бы вылепленная из воска и неживая, но сплошь поросшая белесым пушком — от икры до бесстыже обнаженной ляжки, — представилась вдруг ему непристойно голой и особенно омерзительной из-за кудрявившегося пуха. А рана, когда он ясно ее увидел, оказалась не круглой, как футбольный мяч, а широкой и длинной, размером с руку, и слишком страшной, чтоб на нее глядеть или, тем более, определять глубину. Порванные мышцы в кровавой траншее шевелились наподобие ожившего фарша. Йоссариан содрогнулся от рвотных спазм, однако потом с облегчением вздохнул: рана явно не была смертельной. Кровь подсыхала, и Йоссариан поверил, что с парнем и правда все будет в порядке, если он умело наложит повязку и заставит его неподвижно лежать, пока самолет не дотянет до Пьяносы. Йоссариан вынул из санитарной сумки несколько пакетиков с сульфаниламидом. Когда он бережно обхватил Снегги, чтоб повернуть его на бок, тот болезненно вздрогнул.
— Больно?
— Мне холодно, — пожаловался Снегги.
— Ничего, ничего, — сказал Йоссариан. — Ничего.
— Мне холодно, — пожаловался Снегги. — Мне холодно.
— Ничего, ничего. Ничего, ничего.
— Мне больно! — вскрикнул неожиданно Снегги и страдальчески сморщился. — Мне больно! Мне больно!
Вот тут-то Йоссариан и обнаружил вместо морфина записку Мило о благе для родины; он матерно его проклял, нашел аспирин и попытался дать две таблетки Снегги. Но воды он ему предложить не мог. Снегги отказался принимать аспирин, едва приметно мотнув головой. Лицо у него было отечным и бледным, бесцветные веки бессильно полузакрылись. Йоссариан осторожно снял с него каску и опустил ему голову на дюралевый пол.
— Мне холодно, — чуть слышно сказал Снегги. — Мне холодно.
Йоссариан заметил, что уголки его губ зримо подернула бледная синева. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Он глянул на вытяжное кольцо парашюта, прикидывая, не будет ли Снегги теплей, если его накрыть парашютным шелком. В хвостовом отсеке было тепло. Снегги на секунду приоткрыл глаза, улыбнулся Йоссариану вымученной улыбкой и чуть-чуть повернулся, чтоб тому было легче обрабатывать ему рану сульфаниламидом. К Йоссариану снова вернулась уверенность, и он энергично принялся за дело. Самолет провалился в воздушную яму, и Йоссариана кольнула опасливая мысль, что его-то парашют черт знает где. Ничего не поделаешь, смирился он и начал сыпать кристаллический порошок — пакет за пакетом — на кровавую рану. Когда последние кровавые пятна скрылись под ровной белой дорожкой, он глубоко, со страхом вздохнул, набрал в грудь воздуху и стиснул зубы, чтобы прикоснуться голой ладонью к подсохшим лохмотьям разодранной плоти. Судорожно набросив их сбоку на рану, он пришлепнул сверху ватный тампон и как можно быстрее отдернул руку. Нервическая усмешка искривила ему губы — страшное испытание благополучно завершилось. Да оно оказалось не таким уж и страшным: ему даже удалось убедить себя в том, что надо дотронуться до тампона еще раз, потом еще раз, потом еще — правда, уже пальцами, а не всей ладонью, — но в собственном мужестве он окончательно уверился.
Теперь оставалось закрепить тампон, и, бинтуя бедро, при втором витке, Йоссариан обнаружил еще одну ранку, уже на внутренней стороне бедра, — видимо, входное отверстие осколка, круглое, с небольшую монетку отверстие, рваные края которого посинели, а в центре чернела запекшаяся кровь. Присыпав сульфаниламидом и вторую рану, Йоссариан обматывал бедро бинтом, пока не решил, что теперь уж с тампоном при любых обстоятельствах ничего не случится. Потом он отрезал бинт от рулона, разрезал его на повязке вдоль — чтоб с двух сторон обхватить бедро, — а потом завязал концы бинта морским узлом, и работа была закончена. Йоссариан, все еще сидя на корточках, распрямил спину, расправил плечи, вытер бинтом вспотевший лоб и снова дружески улыбнулся Снегги.
— Мне холодно, — пожаловался Снегги. — Мне холодно.
— Ничего, все у тебя наладится, парень, — уверил его Йоссариан и похлопал по руке, чтоб немного приободрить. — Все, что надо, я сделал.
Но Снегги снова шевельнул головой, и его подбородок чуть дернулся вниз — видимо, чтоб Йоссариан глянул ему под мышку. Йоссариан нагнулся и, всмотревшись, заметил странное, постепенно темнеющее пятно над нижней кромкой проймы бронежилета. Сердце у Йоссариана вдруг дало сбой, а потом заколотилось так отчаянно и тревожно, что ему полминуты не удавалось вздохнуть. Он поспешно расстегнул на Снегги бронежилет и почти оглох от собственного вопля, а глаза его видели, как внутренности Снегги расползаются в обе стороны влажными кучами на полы распахнутого бронежилета. Осколок снаряда больше трех дюймов вошел в него — чуть сверху и сзади — через пройму бронежилета, пропахал тело и теперь вывалил сквозь громадную дырку, которую он выломал в нижних ребрах, целые килограммы крапчатых внутренностей и вместе с ними вывалился сам. Йоссариан издал второй дикий вопль и прижал ладони к зажмуренным глазам. Зубы у него оглушительно клацали. Он заставил себя посмотреть на Снегги. Да, много у нас всего внутри, просто чертова прорва, горько подумал он, глядя на то, чем недавно был Снегги, — печень, почки, легкие, сердце, обломки ребер и тушеные помидоры, которые дали им в тот день на обед. Йоссариан ненавидел тушеные помидоры, он отвел глаза, и его стало рвать, а глотку ему жгла нестерпимая боль. Пока Йоссариан, прижав руки к горлу, выблевывал на пол тушеные помидоры, хвостовой стрелок приоткрыл глаза, увидел его и потерял сознание. Когда Йоссариана полностью вывернуло, он — чуть живой от страха и отвращения — опять опасливо повернулся к Снегги, который дышал теперь прерывисто, но чуть слышно, лежа с помертвевшим лицом на спине. Йоссариан думал, как же его спасать.
— Мне холодно, — пожаловался Снегги. — Мне холодно.
— Ничего, ничего, — машинально сказал Йоссариан неслышным голосом. — Ничего, ничего.
Ему было холодно, его била дрожь. Тело покрывали знобкие пупыри. Он угрюмо рассматривал сокровенную сущность, выплеснутую на пол замерзающим Снегги. Сущностью человека была плоть, материя. Выбрось его в окно, и он упадет. Привяжи над костром, и он сгорит. Зарой его в землю, и он сгниет — как любая неодухотворенная материя. Плоть, материя без духа — прах, вот что открыл Йоссариану Снегги. А рожденье и созреванье несет в себе смерть.
Ознакомительная версия.
