— Я слышал, вы торгуете ботинками.
Тут хозяин отложил молоток и стамеску и посмотрел на нас. Он заговорил не спеша, низким и хриплым голосом. Он сказал:
— А для чего я, по-вашему, держу здесь ботинки — для запаха?
Такие люди всегда начинают спокойно, но затем все больше и больше распаляются, ярость их растет как на дрожжах.
— Кто я, по-вашему, — продолжал он, — коллекционер обуви? Зачем я, по-вашему, держу магазин — для здоровья? Вы что думаете, я люблю ботинки и ни за что не расстанусь ни с одной парой? Для чего я их, по-вашему, развесил — любоваться? Их что здесь — мало? Где вы, по-вашему, находитесь — на международной выставке обуви? Здесь что, по-вашему, — музей обуви? Вы когда-нибудь слыхали, чтобы человек держал обувной магазин и не торговал ботинками? Я их здесь зачем, по-вашему, держу — для красоты? Вы за кого меня принимаете — за чемпиона состязаний круглых идиотов?
Я всегда говорил, что пользы от этих разговорников никакой. Сейчас нам был просто необходим английский перевод расхожего немецкого выражения: «Behalten Sic Ihr Haar auf».[1]
Ничего подобного в этой книжонке не было. Однако я отдаю должное находчивости Джорджа: он отыскал фразу, как нельзя более подходящую к сложившейся ситуации. Он сказал:
— Что ж, зайду к вам в другой раз, когда выбор будет побогаче. Счастливо оставаться, до лучших времен!
С этими словами мы сели в кеб и уехали, оставив хозяина в забаррикадированных коробками с обувью дверях магазина. Что он нам кричал — я не слышал, но прохожие слушали его с большим интересом.
Джордж хотел остановиться у другого обувного магазина и повторить эксперимент; он сказал, что ему действительно надо купить пару шлепанцев. Но нам удалось уговорить его отложить покупку до приезда в какой-нибудь заморский город, где торговцы уже привыкли к подобным речам или просто более дружелюбны. Но на покупке кепки он настоял, заявил, что без кепки путешествие ему будет не в радость. Мы остановились у маленького магазинчика на Блэкфайерс-роуд.
Хозяином этого магазинчика оказался приветливый коротышка. Был он слегка навеселе, но не только не путал нас, а наоборот, помогал.
Когда Джордж точно по книге спросил его: «Есть ли у вас в продаже головные уборы?» — он не рассердился; он остановился и задумчиво поскреб подбородок.
— Головные уборы, — сказал он. — Дайте-ка подумать. Ага, — и приятная улыбка засияла на его добродушном лице, — можно поискать, авось, что найдется. Но, ради Бога, почему это вас интересует?
Джордж объяснил, что хочет купить кепку, дорожную кепку, но вся загвоздка в том, что нужна ему хорошая кепка.
Хозяин огорчился.
— Эх, — сказал он, — боюсь, ничего не выйдет. Вот если бы вам понадобилась плохая кепка, которая и гроша ломаного не стоит, кепка, которая только на то и годится, чтобы ею окна мыть, тогда бы я смог предложить вам кое-что. Но хорошая кепка — нет, таких не держим. Но постойте-ка, — продолжал он, прочтя на выразительном лице Джорджа разочарование, — не уходите. Есть у меня одна кепка, — он полез куда-то под прилавок, — не скажу, что хорошая, но всяко получше тех, которыми я торгую.
Он протянул нам кепку.
— Ну, как она вам? — спросил он. — Может, сойдет?
Джордж стал примерять ее перед зеркалом и, отыскав в книге нужную фразу, сказал:
— Это кепи подходит мне по размеру, но скажите, как, по-вашему, к лицу ли оно мне?
Хозяин отошел в сторону и окинул его внимательным взглядом.
— Сказать по правде, — ответил он, — оно вам не идет. Он отвернулся от Джорджа и обратился к нам с Гаррисом.
— У вашего друга, — сказал он, — очень живое лицо: то он красив, то, прямо скажем, безобразен. Эта кепка, по-моему, его очень портит.
Услышав это, Джордж решил, что хватит валять дурака. Он сказал:
— Хорошо, я ее беру. Мы спешим на поезд. Сколько с меня?
Хозяин ответил:
— Цена этой кепки, сэр, четыре шиллинга шесть пенсов, хотя она и половины того не стоит. Завернуть в коричневую бумагу, сэр, или в белую?
Джордж сказал, что заворачивать не надо, заплатил хозяину четыре шиллинга шесть пенсов серебром и вышел. Мы с Гаррисом пошли за ним.
На Фенчерч-стрит мы сторговались с кебменом за пять шиллингов. Он отвесил нам еще один изящный поклон и просил передавать привет австрийскому императору.
Обменявшись в поезде впечатлениями, мы согласились, что проиграли со счетом два : один, и раздосадованный Гаррис выкинул книжонку в окно.
Необходимое отступление, предваряемое поучительной историей. — Одно из достоинств этой книги. — Журнал, который не пользовался успехом. — Его девиз: «Обучение через развлечение». — Вопрос: где обучение, а где развлечение? — Популярная игра. — Мнение специалиста об английском законодательстве. — Еще одно достоинство этой книги. — Избитый мотив. — Третье достоинство этой книги. — В каком лесу живут девы. — Описание Шварцвальда
Рассказывают, что как-то шотландец, влюбившись в одну девушку, решил на ней жениться. Но, как и все его соплеменники, он был очень осторожен. Он заметил, что супружеская жизнь людей его круга, поначалу сулящая крепкий союз, со временем превращается в настоящий ад и все потому, что жених или невеста, не желая ударить лицом в грязь, скрывают перед свадьбой свои недостатки. Он решил, что с ним такого случиться не должно, никаких разбитых идеалов не будет. Поэтому предложение он делал следующим образом.
— Я нищ, Дженни. Мне нечего тебе предложить: ни денег, ни земли у меня нет.
— Дэви, мне нужен только ты!
— Этого маловато, девочка. Я всего лишь нищий оборванец, ни на что не годный. К тому же я и рожей не вышел.
— Ну, не скажи; посмотри на других, они еще страшнее.
— Какое мне дело до других, девочка? Плевать я на них хотел.
— Дэви, с лица не воду пить, а некрасивый муж лучше красавчика. Никуда ты от меня не денешься, будешь сидеть дома, а не шляться по девчонкам, как другие. С красавчиком хлопот в доме не оберешься.
— Плохо ты меня знаешь, Дженни, бабник я, каких поискать, не смотри, что рожей не вышел. Пройти спокойно не могу мимо юбки. Намучаешься ты со мной, Дженни.
— А, брось ты, Дэви. Сердце-то у тебя доброе, и потом, ведь ты меня любишь?
— Ой как люблю, Дженни, да боюсь, что скоро ты мне надоешь. Добр-то я добр, но это пока все идет нормально. Сидит во мне какой-то черт — можешь спросить у матушки, это у меня от папаши. Как что не по мне — все, такой скандал закачу! С годами у меня характер испортится, это уж как пить дать.
— Есть такое, покричать ты любишь, но потом тебе стыдно. Ты честный парень, Дэви. Я знаю тебя лучше, чем ты сам. Из тебя выйдет хороший хозяин.
— Скажешь тоже, Дженни! Водится за мной один грешок. Что же хорошего, если я спокойно смотреть не могу на выпивку. Как учую виски, так рот сам собой и разевается, словно у лохтейского лосося. Пью, пью, и все мне мало.
— Ничего, проспишься. А трезвый ты очень хороший, Дэви.
— Кто знает, Дженни. Не люблю, когда мне надоедают.
— Ничего, Дэви, договоримся. Ты ведь будешь работать?
— Работать? С какой это стати, Дженни? Нет, о работе лучше не заикайся, терпеть не могу работать.
— Ладно, Дэви, но ты ведь будешь стараться? Что с тебя возьмешь? От каждого по способности, как сказал наш священник.
— Постараться-то постараюсь, да что с того толку, Дженни? Мне и на кусок хлеба не заработать. Человек слаб и грешен, Дженни, а такого слабака и грешника, как я, Дженни, еще поискать надо.
— Ладно-ладно, Дэви, это хорошо, что ты со мной откровенен. Другие наврут с три короба, а потом мучайся с ними. Ты ничего не скрываешь, Дэви. Я, пожалуй, пойду за тебя, а там посмотрим, что из этого выйдет.
Что из этого вышло — никому не известно, в истории об этом нет ни слова, но, надо полагать, леди уже не имела права ни при каких обстоятельствах клясть свою судьбу. Так ли оно вышло или иначе — язык женщины далеко не всегда поступает в соответствии с законами логики, — но ее муж Дэви, во всяком случае, мог быть спокоен: ни одного упрека в свой адрес он не заслужил.
Подобно Дэви, я тоже хочу быть откровенен с читателем этой книги. Я хочу, ничего не скрывая, остановиться на ее недостатках. Я не хочу, чтобы у кого-нибудь сложилось об этой книге неправильное впечатление.
Из этой книги вы не почерпнете никаких полезных сведений.
Если кому-нибудь в голову придет мысль с помощью этой книги проделать путешествие по Германии и Шварцвальду, он заблудится, не доехав и до Норе. И это не самое страшное, что может с ним случиться. Чем дальше он окажется от родных мест, тем с большими трудностями столкнется.
Нельзя сказать, чтобы я с самого рождения отрицал полезность разного рода сведений; к этому я пришел с годами.
В молодости я работал в газете, бывшей предтечей многих современных научно-популярных изданий. Мы учились тем, что познавательные факты мы преподносили читателю в увлекательной форме. Где кончалось дознание и начиналось развлечение, читатель должен был решать сам. Мы давали советы, как жениться, — серьезные, обстоятельные, и если бы наши читатели им следовали, то сделались бы предметом зависти всего женатого населения мира. Мы сообщили нашим подписчикам, как сделать состояние, разводя кроликов, — при сем прилагались факты и цифры. Их, должно быть, немало удивляло, почему мы продолжаем скрипеть перьями, а не несемся сломя голову на рынок за парочкой производителей. Не раз и не два я сообщал нашим подписчикам правдоподобную историю о человеке, начавшем дело с двенадцати кроликов селекционных пород; через пару лет они приносили ему годовой доход в две тысячи фунтов, причем доход год из года рос, и с этим ничего нельзя было поделать. Деньги ему были не нужны. Он не знал, что с ними делать. Но деньги сами шли ему в руки. Мне никогда не встречались кролиководы, зарабатывающие по две тысячи в год, хотя, насколько мне известно, исходными двенадцатью производителями селекционных пород обзаводились многие. Всегда с ними что-нибудь случалось; должно быть, атмосфера, царящая в крольчатнике, убивала у хозяина всякую инициативу.
