— Так это он и есть «Воздухоплаватель»? — поинтересовался шеф.
— Он и есть «Воздухоплаватель», — не стала запираться мамаша. — Бедное доверчивое дитя! А теперь посмотрите на него!
— Может, волосы еще отрастут? — высказал предположение шеф.
— Может, и отрастут, — ответила мамаша, все повышая голос, — а может — и нет. Меня интересует, что вы собираетесь для него сделать.
Шеф предложил помыть мальчику голову. Сначала мне показалось, что она накинется на него с кулаками, но пока она решила ограничиться словами. Выяснилось, что мытьем головы тут не отделаешься, нужна денежная компенсация. Попутно она поделилась с нами своими наблюдениями относительно общего направления нашего журнала, его практической ценности, его призывов к поддержке общественности и умственных способностей его сотрудников.
— Нашей вины я тут не вижу, — возразил шеф (человек он был весьма деликатный). — Он просил информацию — он ее и получил.
— Так вы еще и смеетесь?! — сказала мамаша (ему и в голову не приходило смеяться, человек это был пресерьезнейший). — Сейчас вот получите то, чего не просили. Два пенса номер! — сказала мамаша с такой решительностью, что мы, дрожа, как зайцы, поспешили попрятаться за стулья. — Вот заявлю куда следует, и с вашими головами будет то же самое! — Я понял, что она имеет в виду голову своего сыночка. При этом она прошлась по поводу внешности шефа, из чего было видно, что вкус у нее неважный. Неприятная была женщина. Но по-моему, выполни она свою угрозу, дело ее было бы поиграно; однако шеф был искушен в вопросах юриспруденции, и его принцип был — никогда не связываться с законом. Он частенько говаривал:
— Если меня остановят на улице и потребуют снять часы, я откажусь. Если же мне станут угрожать силой, я наверняка стану защищаться, хотя драться и не умею. Если же, с другой стороны, грабитель пригрозит востребовать их с меня по суду, я без разговоров отдам ему часы и буду считать, что еще дешево отделался.
Он уладил дело с красномордой мамашей, уплатив ей пять фунтов — весь наш месячный доход, и она ушла, утащив покалеченного отпрыска. После ее ухода шеф очень мягко сказал мне: — Не подумайте только, что я вас в чем-то виню; это не вина — это судьба. Занимайтесь вопросами нравственности и критикой — это у вас хорошо получается; но заниматься дальше «Полезными советами» я вам не советую. Как я уже сказал, вы здесь ни при чем. В вашем материале все верно, ничего не скажешь; просто вам не везет.
Как я жалею, что не последовал его совету, от каких напастей я избавил бы себя и окружающих! Не знаю, почему, но мои советы до добра не доводят. Если я объясню кому-нибудь, как лучше добраться из Лондона в Рим, то можете быть уверены: либо этот человек потеряет багаж в Швейцарии, либо потерпит кораблекрушение в Дувре. Если я посоветую кому-нибудь купить фотоаппарат, то в Германии его арестуют по подозрению в шпионаже. Мне стоило немалых трудов объяснить одному человеку, что ему надо сделать, чтобы жениться на сестре покойной жены, проживающей в Стокгольме. Я узнал, когда отходит пароход из Гулля, в каких отелях лучше остановиться. Сведения, которыми я снабдил его, были получены из самых достоверных источников, и промашки быть не могло; и все же со мной он больше не разговаривает.
Вот почему мне и приходится обуздывать свою страсть к полезным советам; а посему в этой книге вы не найдете ничего, хотя бы отдаленно напоминающего практические рекомендации. По крайней мере, я к этому стремился; не знаю, насколько мне это удалось.
В ней не будет описаний городов, памятников архитектуры, исторических реминисценций, нравоучений.
Я как-то спросил одного ученого иностранца, что он думает о Лондоне.
— Это очень большой город, — сказал он.
— Что вас больше всего поразило? — поинтересовался я.
— Люди.
— Если сравнить его с другими городами — Парижем, Римом, Берлином, — что вы о нем думаете?
Он пожал плечами:
— Он будет побольше — что еще сказать?
Один муравейник очень похож на другой. Везде много дорожек — одни узкие, другие широкие, и по ним бестолково снуют насекомые, одни куда-то спешат, другие останавливаются поболтать с приятелем. Одни волокут тяжелую ношу, другие греются на солнышке. В закромах хранятся припасы, в многочисленных келейках насекомые живут своей нехитрой жизнью: спят, едят, любят. А в этом уголке покоятся их белые косточки. Эта норка побольше, эта поменьше. Это гнездышко на камнях, это на песке. Этот домик построен лишь вчера, а этому чуть ли не сто лет, говорят, был он еще до того, как ласточки налетели, — может, и не врут?
Не найдете вы в этой книге народных песен и легенд.
Своя песня есть в каждой населенной долине. Я вам сообщу ее сюжет, а вы можете передать его стихами и положить их на собственную музыку: жила-была девушка, прискакал какой-то парень, полюбил ее и ускакал.
Вариантов эта песня не имеет, поют ее на многих языках, так как нашего молодого человека изрядно поносило по белу свету. Хорошо помнят его в сентиментальной Германии; помнят, как он прискакал к ним, и жители голубых Эльзасских гор; побывал он, если мне не изменяет память, и на берегах Аллана. Какой-то Вечный Жид, да и только; и сегодня, как рассказывают, находятся глупые девицы, которым слышится затихающий стук копыт его коня.
В нашей стране, где так много развалин и заброшенных домов, сохранилось немало легенд. Передаю вам суть, а вы уж состряпайте сами блюдо по вкусу. Возьмите одно или два человеческих сердца, так, чтобы они подходили друг другу; один пучок страстей человеческих — их не так уж и много, с полдюжины, не более того; приправьте смесью добра и зла; полейте все соусом из смерти — и подавайте где и когда угодно. «Келья святого», «Заколдованная башня», «Могила в темнице», «Смертельный прыжок влюбленного» — назовите блюдо, как хотите, вкус от этого не изменится.
И наконец, в этой книге не будет описаний природы. И не потому, что я поленился, — я сдерживал себя. Нет ничего легче, чем описывать природу; нет ничего труднее и бессмысленнее, чем читать эти описания. В те времена, когда Гиббону при описании Геллеспонта приходилось полагаться на рассказы путешественников, а Рейн был знаком английским студентам главным образом по «Запискам» Цезаря, каждый путешественник, куда бы ни забрасывала его судьба, считал своим долгом, по мере возможностей, описать то, что видел. Д-ру Джонсону, не видевшему ничего, кроме той части Лондона, что открывается с Флит-стрит, доставит большое удовольствие ознакомиться с описанием йоркширских пустошей. Кокни, который не бывал в местности более возвышенной, чем Хогс-бэк в Сарри, с восхищением прочтет репортаж о восхождении на Сноудон. Но нам, знающим, что такое пароход и фотокамера, этого не нужно. Человек, который каждый год играет в теннис у подножья Маттерхорна, а в бильярд — на склонах Риги, вряд ли скажет вам спасибо за подробное и занудное описание Грампийских гор. Средний человек знаком с Ниагарой: он видел с полдюжины картин, сотни фотографий, тысячи картинок в иллюстрированных журналах, пару-тройку панорам, и словесное описание знаменитого водопада покажется ему скучным.
Один мой американский друг, образованный джентльмен, знаток и любитель поэзии, как-то признался, что из восемнадцатипенсового фотоальбома с видами Озерного края он получил более точное и более яркое представление об этом районе, чем из полного собрания сочинений Кольриджа, Саути и Вордсворта, вместе взятых. Также помню, как он однажды сказал по поводу литературных описаний природы: проку от них не больше, чем от красочных описаний блюд, которые автор имел удовольствие поглотить за обедом. Но это уже имеет отношение к другому вопросу, а именно: к конкретному назначению каждого из искусств. Мой друг полагает, что как холст и масло представляют собой средства, не пригодные для написания романа, так и словесные описания являются в лучшем случае не чем иным, как жалкой попыткой подменить зрение совсем иными чувствами.
В этой связи мне всегда вспоминается жаркий школьный денек. Шел урок литературы. Начался он с того, что нам дали прочесть длинное, но крайне бессодержательное стихотворение. Автора я, к стыду своему, забыл, как, впрочем, и название стихотворения. Закончив читать, мы закрыли учебники, и учитель, добрый седовласый джентльмен, попросил нас пересказать стихотворение своими словами.
— Ну-с, — сказал учитель, — о чем же в нем пойдет речь?
— В нем, сэр, — сказал первый мальчик — отвечал он набычившись, с явной неохотой, как будто речь шла о предмете, на который он, будь его воля, и не обратил бы внимания, — говорится о деве.
— Ну что ж, — согласился учитель, — а теперь передай содержание своими словами. Ты ведь знаешь: «дева» сейчас не говорят; говорят «девушка». Да, стихотворение о девушке. Что же дальше?
— О девушке, — повторил ученик; замена одного слова другим, казалось, придала ему решимости, — которая жила в лесу.
