— О девушке, — повторил ученик; замена одного слова другим, казалось, придала ему решимости, — которая жила в лесу.
— В каком лесу? — спросил учитель.
Ученик уставился в чернильницу, а затем перевел взгляд на потолок.
— Давай-давай, — настаивал учитель, понемногу теряя терпение, — вы читали стихотворение целых десять минут. Не может быть, чтобы ты ничего не сумел рассказать нам о лесе.
— Кривые дерева, дрожащие их листья, — тут же отозвался ученик.
— Нет-нет, — перебил его учитель, — не надо читать наизусть. Расскажи своими словами, что это был за лес, в котором жила девушка.
Учитель от нетерпения притопнул ногой; ученик совсем стушевался.
— Сэр, это был самый обыкновенный лес.
— Скажи ему, что это был за лес, — сказал учитель, вызывая другого ученика.
Второй ученик сказал, что это был «зеленый лес», на что учитель рассердился еще больше, обозвал его болваном, хотя за что — непонятно, и вызвал третьего, который вот уже целую минуту сидел как на углях и размахивал рукой, словно сломавшийся семафор. Не спроси его учитель, он бы выкрикнул ответ с места; знания так распирали его, что он покраснел от натуги.
— Сырой и мрачный лес, — проорал третий ученик, слава Богу, он не лопнул.
— Сырой и мрачный лес, — одобрительно повторил учитель. — А почему он был сырой и мрачный?
И на этот вопрос у третьего ученика нашелся ответ:
— Туда не попадало солнце.
Учитель был рад, что среди целого класса сыскалась хоть одна поэтическая душа.
— Туда не попадало солнце, а лучше сказать, туда не проникали солнечные лучи. А почему туда не проникали солнечные лучи?
— Листва была слишком густа, сэр.
— Отлично, — сказал учитель. — Итак, девушка жила в сыром и мрачном лесу, где кроны деревьев сплелись так густо, что сквозь них не проникали солнечные лучи. Ну а что же росло в этом лесу? — он вызвал четвертого Ученика.
— Если позволите, сэр, деревья, сэр.
— А еще что?
— Грибы, сэр, — подумав, ответил ученик.
Насчет грибов учитель не был уверен, но, справившись в тексте, убедился, что мальчик прав: упоминались и грибы.
— Правильно, — согласился учитель, — там росли грибы. А еще что? Что находится в лесу под деревьями?
— Земля, сэр.
— Нет-нет. Что растет в лесу кроме деревьев?
— Ах да, сэр, кусты, с вашего позволения.
— Кусты. Что ж, отлично. Пойдем дальше. В том лесу росли деревья и кусты. А что еще?
Он вызвал маленького мальчика с первой парты. Далекий лес его совершенно не трогал, и он коротал время, играя сам с собой в крестики-нолики. Крайне недовольный тем, что его оторвали от увлекательного занятия, он все же счел своим долгом придать разнообразие скудной растительности сырого и мрачного леса и назвал чернику. Здесь он ошибся: поэт и словом не обмолвился о чернике.
— У Клобстока все еда на уме, — прокомментировал его ответ учитель, гордившийся своим остроумием. Над Клобстоком стали смеяться, что учителю понравилось.
— А теперь ты, — продолжал он, указывая на мальчика в среднем ряду, — что еще было в лесу кроме деревьев и кустов?
— Там был поток, сэр.
— Правильно. И что же делал поток?
— Если позволите, сэр, он журчал.
— Нет-нет. Журчат ручьи, а потоки…
— Ревут, сэр.
— Он ревел. А почему он ревел?
Это был трудный вопрос. Один мальчик — умом он не блистал — высказал предположение, что из-за девушки. Чтобы помочь нам, учитель задал наводящий вопрос:
— Когда он ревел?
Третий ученик опять поспешил нам на выручку, объяснив, что он ревел, когда ударялся о камни. Тут, сдается мне, многие из нас подумали, что поток, который ревет по столь ничтожному поводу, должно быть, порядочный нытик; другой бы на его месте, не сказав ни слова, потер ушибленное место и пошел бы дальше. Поток, который ревет всякий раз, как падает на камни, — жалкий хлюпик, но учитель, судя по всему, ответом остался доволен.
— А кто еще жил в лесу кроме девушки? — последовал новый вопрос.
— Птицы, сэр.
— Да, в лесу жили птицы. А кто еще?
На птицах наша фантазия иссякла.
— Ну, — сказал учитель. — Как называется животное с пушистым хвостом, которое лазает по деревьям?
Мы немного подумали, и затем кто-то назвал кошку.
Вышла промашка — о кошках поэт ничего не говорил; белки — вот чего добивался от нас учитель.
Что еще было в том лесу, я уже позабыл. Помню лишь, что было небо. На полянках, попадающихся то здесь, то там, можно было, если задрать голову, увидеть небо; небо было частенько затянуто тучами, и время от времени девушка, если я ничего не путаю, промокала под дождем.
Я потому остановился на этом случае, что, как кажется, он великолепно отвечает на вопрос о литературных описаниях природы. И тогда я не понимал, да и сейчас мне невдомек, почему учителю показалось недостаточным описание леса, предложенное первым мальчиком. Отдавая должное поэту, как бы там его ни звали, мы все же должны признать, что лес тот был «самым обыкновенным лесом» и иным быть не мог.
Я мог бы дать длинное описание Шварцвальда. Я мог бы перевести Хебеля, тамошнего поэта. На целые страницы я мог бы растянуть описание диких ущелий и веселых долин, горных склонов, покрытых соснами, скалистых вершин, пенящихся потоков (в тех местах, где аккуратные немцы не успели навести порядок и не упрятали их в трубы или не пустили по деревянным лоткам), беленьких деревушек, одиноких хуторов.
Но есть у меня сильное подозрение, что всего этого читать вы не станете. А на всякий случай — вдруг среди моих читателей попадутся люди добросовестные или, избави вас Бог, слабоумные, я, поскольку уже все сказано и написано, — передам вам свои впечатления, прекрасно изложенные простым языком обыкновенного путеводителя:
«Живописный горный район, ограниченный с юга и запада долиной Рейна, куда шумно низвергаются его многочисленные притоки. Горный массив сложен в основном из различных пород песчаника и гранита; невысокие вершины, густо поросшие сосновым лесом. Район обильно орошается многочисленными потоками; плодородные равнины густо заселены; развитое земледелие. Гостиницы хорошие, но иностранцам рекомендуется с большой осторожностью подходить к дегустации местных вин».
Как нас занесло в Ганновер. — Что за границей делают лучше, чем у нас. — Как в английской школе обучают искусству вести беседу на иностранном языке. — Как все было на самом деле. — Шут гороховый. — Отцовские чувства Гарриса. — Высокое искусство поливания улиц. — Патриотизм Джорджа. — Что должен был сделать Гаррис. — Что он сделал. — Мы спасаем Гарриса от неминуемой расправы. — Бессонный город. — Лошадь в роли критика
В пятницу мы прибыли в Гамбург; путешествие по морю прошло спокойно и без всяких приключений. А из Гамбурга мы отправились в Берлин через Ганновер. Это не самый прямой путь. Объяснить, что нас занесло в Ганновер, я могу лишь словами одного негра, который объяснял суду, как он очутился в курятнике местного священника.
— Да, сэр, полицейский не врет, сэр; там-то меня и застукали.
— Значит, ты этого не отрицаешь? А теперь скажи, что ты делал в курятнике пастора Абрахама в двенадцать ночи с мешком в руках?
— Сейчас все объясню, сэр. Значит, так, сэр. Я отнес масса Джордану мешок дынь. Значит, так, сэр, и масса Джордан — добрый человек, надо сказать, сэр, — пригласил меня зайти.
— Ну и что?
— Да, сэр, очень добрый человек этот масса Джордан. У него мы все сидели, и все разговаривали, разговаривали…
— Вполне возможно. Но мы хотим знать, что ты делал в курятнике пастора?
— Значит, так, сэр, это-то я вам и собираюсь объяснить. Когда я уходил от масса Джордана, было уже поздно. И дернул же меня черт ступить не с той ноги! Ну, Улисс, говорю себе, влип ты, задаст тебе твоя старуха перцу. Ох и болтлива она у меня, сэр, ох и болтлива…
— Ладно, оставь ее в покое. Лучше на себя посмотри. Если ты шел домой от мистера Джордана, как ты попал к пастору Абрахаму? Ведь это совсем не по пути?
— Что ж, сэр, стало быть, я дал крюка.
Вот и мы, стало быть, дали крюка. На первый взгляд, Ганновер кажется неинтересным городом, но потом он начинает нравиться все больше и больше. По сути дела, это два города. Город современных, широких, красивых улиц и со вкусом разбитых садов существует бок о бок с городом шестнадцатого века, где старые бревенчатые дома нависли над узкими переулками, где за низкими подворотнями проглядывают дворики с галереями, в которых когда-то стояли оседланные кони или запряженные шестериком колымаги, поджидая своего богатого хозяина-купца и его флегматичную дородную фрау, и где сейчас взапуски носятся дети и цыплята, а на резных балконах вывешено для просушки выстиранное белье.
Сугубо английская атмосфера царит в Ганновере, особенно по воскресеньям, когда закрываются лавки и во всех церквях звонят в колокола, что создает полную иллюзию воскресного Лондона. Если бы эта британская воскресная атмосфера ощущалась только мной, я бы отнес ее на счет своего воображения, но даже Джордж почувствовал ее. Мы с Гаррисом, вернувшись как-то в воскресенье с небольшой послеобеденной прогулки, вышли покурить и застали его в курительной комнате мирно спящим в мягком кресле.
