Владислав Ванчура - Причуды лета

Меж тем каноник выбрался из свалки и, услышав возглас «караул!», разбил городской фонарь. Ему удалось притаиться впотьмах. Подождав, он улучил минуту и пустился наутек вдоль стены: перебежал площадь, а там, повернув на Приматорскую, без оглядки — домой…

Лишь глупцы и люди малодушные обуреваемы тревогами, мудрость же дает уверенность в себе. Заложив руки за спину, она шагает не спеша и взвешивает невзгоды с точки зрения вечных ценностей.

Некий епископ краловеградский отличался великой страстью и умением травить зайцев. Он бил их в тенистых лесных чащобах, на солнечном припеке, на картофельных полях, на жнивьях, вдоль канав, сидя на хорошо оседланном коне, прямой и осанистый, рассуждая о гоне со своим егерем, который следовал за ним на расстоянии лошадиного корпуса.

— Festina lente [5],— говаривал он.— Festina lente, господин егерь. Заяц — проворный зверюшка. Мы же, напротив, рассудительные, зрелые мужи. Только умалишенные мчатся вскачь, петляя, краснея, багровея, еле переводя дух. А кто знает толк в деле, тот едет потихоньку. Но пускай этот вот длинноухий от нас убежит; бьюсь об заклад, что моргнуть не успеем, как выскочит другой, и, верьте или нет, хоть все зверье разбежится и в норы попрячется, а у нас будет на ужин зайчатина!

Маэстро Антонин, в отличие от своей недалекой супруги, обладал способностью в нужную минуту мысленно обращаться к чужому опыту. Вспомнив про епископа, он сказал майору:

— Мне ясно, что супруга моя отправится с Арноштеком бродить по белому свету. Мне ясно, что каноник влез вчера вечером в фургон к Анне, подольстился к ней и, злоупотребляя своим красноречием (которое, как вы знаете, велико), совратил ее. Но на свете много женщин!

Мудрость растет с годами. Пани Дурова дожила до сорока пяти лет, находясь в хорошем обществе и получая умственное развитие благодаря вашим беседам. Я уверен, что она знает, что делает, и уверен, что она взвесила все «за» и «против», прежде чем решилась на отъезд, и уверен, что она не заблуждается насчет своих достоинств. А вот аббат — распутник.

— Я был у него сегодня утром,— сказал майор.— У него надорвано ухо и распухла физиономия. Он читал две книги и был веселый.

— Ишь ты,— заметил Антонин.— Был веселый! Может, он еще и пел? Разве он не знает, разве вам неизвестно, майор, что весь город на ногах и всюду только и разговоров, что о его ночном беспутстве? По-моему, канонику следовало бы покаяться и подвергнуть себя бичеванию, как поступали в хороших монастырях. Разве он не монах?

— Нет,— ответил Гуго.— И вы, Антонин, не должны давать ему таких пагубных советов. Он уже поплатился за свой проступок. Ушная раковина у него висит на лоскутке, и, мне кажется, ее нужно закрепить, наложив несколько швов. Берите свои иглы.

— Ладно,— ответил Антонин.— Я согласен ему помочь, но не одобряю его дурных поступков.

С этими словами маэстро стал искать инструменты для зашивания ран и, открыв несколько ящиков, наконец нашел их. Это были — отличная блестящая игла, сделанная из рыболовного крючка, и шелковая нитка, на которую хорошо ловится, если привязать оловянное грузило. Антонин намотал эту нитку на палец, взял иглу в щепотку и, не заботясь о своей купальне, пошел вслед за майором, который очень спешил.

Дом каноника стоял посреди тенистого сада, в который вела маленькая калитка. Друзья вошли в нее. Когда они зашагали по дорожке к дому, на них выскочили две криволапые собачки, и маэстро, указывая на них, заметил, что каноник любит уродов. Потом оба шумно поднялись по лестнице.

— Врач стал бы благовестить об вас по трактирам и распространяться о вашем увечье при посещении больных,— сказал майор, поздоровавшись с каноником.— У этого сословия привычка делать из мухи слона, Рох, а так как вы повредили себе ухо не в борьбе за учение церковное и лучше об этом деле молчать, вас будет лечить пан Дура.

Мне незачем хвалить его: вы сами знаете, как ловко и осторожно он действует иглодержателем и иголкой.

— Антонин Дура — человек одаренный,— сказал священник.— Хотите вина, господа?

— Я попрошу немного спирта,— объявил маэстро,— либо кастрюлю с кипятком, чтобы очистить инструменты от грязи, видимо, давнишней. Принесите-ка это мне, аббат.

Прокипятив орудия, Антонин засучил рукава и, тщательно вымыв руки в десяти водах, стал подбадривать каноника, крича:

— Веселей, веселей, господин аббат! Хватит грозиться! Подставьте ухо с геройской решимостью и, ради бога, не ругайтесь, а не то я собьюсь.

Понадобилось сделать четыре стежка. Маэстро очистил рану и зашил ее, ловким взмахом четыре раза проткнув оба ее края, протащив нитку и завязав ее узелком. Потом наложил повязку, употребив для этого красивый кружевной носовой платок, и закрепил ее галстуком.

— Ваше приключение,— сказал майор, садясь,— неожиданно вылилось в побоище. Вы подрались, аббат, но как это произошло?

— Ах,— ответил священник,— вам известно, что я избегаю ссор, и знайте, что если у меня и надорвано ухо, так это не потому, что я изменил свое мнение о них.

— Я остался на площади и, не предвидя ниоткуда возражений, завел разговор с Анной, которая жарила себе на ужин рыбу.

— Вы ели с ней это кушанье? — спросил Антонин, нахмурившись.

— Отведал немного окуня,— ответил аббат,— это был тот самый окунь, которого вы вчера утром поймали в Орше.

— Довольно,— прервал опять Антонин, приходя в ярость (будучи не в силах вынести мысль о том, что аббат ужинал вместе с Анной его рыбой),—довольно. Прекратите свое постыдное повествование. Я не хочу больше слушать. И без того знаю. Ах, уж этот развратный поэт! Ах, уж эта литература!

— Когда же услышу я снова о пристойных душевных страстях, когда прочту о внутренних борениях? Когда беллетристика выйдет из дома терпимости? Когда перестанет воспевать грубые, пошлые темы? Когда обратится к благородным гражданским добродетелям?

Когда найду я в ваших книгах хоть страничку о купле-продаже, страничку, где идет речь о недопустимости злостного банкротства, о любви к родине, о реализации скота, о мелиорации? Когда выйдут новые «Георгики»? {10} Когда появится поэма о физической силе и о принципах агитации в подлинном классовом духе? Когда это будет и сколько еще ждать?

Я слышал, как вы сыплете стихами, не имеющими ни малейшей научной ценности, из которых клокоча хлещет кровь и озлобленность профессионала, создающего ценой голода и безвестности новую, непонятную красоту. Мы с майором считаем, что она бессмысленна и вульгарна.

Вы искали по ночам выражение тому, чего нет, да еще тому, что имеется в избытке у неучей. Гонялись за словами и сделали мир пьедесталом для коротенькой фразы, забывая о пересудах соседей.

Ваши речи были ни славны, ни знамениты, и при всем том вы до того опустились нравственно, что дошли до драки.

— Да,— промолвил аббат,— я получил рану, а вы мне ее зашили. Правда и то, что я гулял с книгами по берегу Орши и приходил с ними в купальню. Это были Шекспир, Рабле и Сервантес. Я был бы рад отдать за них голову, как чуть не отдал уха за Анну.

— Доблестно и прекрасно умирают только на полях сражений,— заметил майор.— Но поэты — плохие воины. Маэстро прав.

В тот же день, около пяти, над высотами, ограждающими долину Кроковых Вар с севера, загремело и, видимо, стала собираться гроза.

— Ишь ты,— принялись толковать жители,— нет закона природы надежней закона Медарда {11}. Ведь с его капюшона каплет сорок дней! Нынче день был погожий, но тучи уже наготове и, того и гляди, пойдет дождь. Арноштек промокнет.

Фокусник сидел на лавочке и глядел в окно, с неудовольствием отмечая эту возможность.

— Милая пани,— сказал он, обращаясь к Катержине, которая осторожной иглой штопала дыру у него на пиджаке,— когда мы были однажды зимой в Тироле, надвинулась снежная буря. Было холодно, фургон промерз, а в печурке, очень похожей на эту, не было тяги. В Тироле множество огромных гор со снежными вершинами, где свирепствует северный ветер.

— Ах,— воскликнула пани Дурова, откладывая в сторону иглу.— Вы были в далеких краях и повидали вдоволь ненастья. Слава господу богу, нынче хоть и льет дождь, но не холодно. И эта печь в порядке.

— Совершенно верно,— ответил Арноштек.— Но тогда была вьюга, и дороги стали непроходимы.

— Позвольте вас спросить,— опять прервала пани Дурова,— было ли, при таких обстоятельствах, у вас в фургоне чисто, потому что, когда в доме прибрано, в нем приятно сидеть и пережидать непогоду… Как заштопаю пиджак и починю ваши кальсоны, хочу сделать несколько одеял и подушек. Эти вещи, Арноштек, украшают жилище.