Ознакомительная версия.
Брат писал, что его назначили дневальным. Затем — бригадиром. Затем — председателем совета бригадиров. И наконец — заведующим баней.
Это была головокружительная карьера. И сделать ее в лагере чрезвычайно трудно. Такие же усилия на воле приводят к синекурам бюрократического руководства. К распределителям, дачам и заграничным поездкам…
Мой брат стремительно шел к исправлению. Он был лагерным маяком. Ему завидовали, им восхищались.
Через год его перевели на химию. То есть на вольное поселение. С обязательным трудоустройством на местном химическом комбинате.
Там он и женился. К нему приехала самоотверженная однокурсница Лиза. Она поступила, как жена декабриста. Они стали мужем и женой…
А меня пока что выгнали из университета. Затем — призвали в армию. И я попал в охрану. Превратился в лагерного надзирателя.
Так что я был охранником. А Боря — заключенным.
Вышло так, что я даже охранял своего брата. Правда, очень недолго. Рассказывать об этом мне не хочется. Иначе все будет слишком уж литературно. Как в «Донских рассказах» Шолохова.
Достаточно того, что я был охранником. А мой брат — заключенным…
Вернулись мы почти одновременно. Брата освободили, а я демобилизовался.
Родственники устроили грандиозный банкет в «Метрополе». Чествовали, главным образом, моего брата. Но и меня помянули добрым словом.
Дядя Роман высказался следующим образом:
— Есть люди, которые напоминают пресмыкающихся. Они живут в болотах… И есть люди, которые напоминают горных орлов. Они парят выше солнца, широко расправив крылья… Выпьем же за Борю, нашего горного орла!.. Выпьем, чтобы тучи остались позади!..
— Браво! — закричали родственники. — Молодец, орел, джигит!..
Я уловил в дядиной речи мотивы горьковской «Песни о Соколе»…
Роман слегка понизил голос и добавил:
— Выпьем и за Сережу, нашего орленка! Правда, он еще молод, крылья его не окрепли. Но и его ждут широкие просторы!..
— Боже упаси! — довольно громко сказала мама.
Дядя укоризненно поглядел в ее сторону…
Снова тетка звонила разным людям. И моего брата приняли на Ленфильм. Назначили кем-то вроде осветителя.
А я поступил в многотиражку. И к тому же начал писать рассказы…
Карьера моего брата развивалась в нарастающем темпе. Вскоре он стал лаборантом. Потом — диспетчером. Потом — старшим диспетчером. И наконец — заместителем директора картины. То есть лицом материально ответственным.
Недаром в лагере мой брат так стремительно шел к исправлению. Теперь он, видимо, не мог остановиться…
Через месяц его фотография висела на Доске почета. Его полюбили режиссеры, операторы и сам директор Ленфильма — Звонарев. Более того, его полюбили уборщицы…
Ему обещали в недалеком будущем самостоятельную картину.
Шестнадцать старых коммунистов Ленфильма готовы были дать ему рекомендацию в партию. Но брат колебался.
Он напоминал Левина из «Анны Карениной». Левина накануне брака смущала утраченная в молодые годы девственность. Брата мучила аналогичная проблема. А именно, можно ли быть коммунистом с уголовным прошлым?
Старые коммунисты уверяли его, что можно…
Брат резко выделялся на моем унылом фоне. Он был веселым, динамичным и немногословным. Его посылали в ответственные командировки. Все прочили ему блестящую административную карьеру. Невозможно было поверить, что он сидел в тюрьме. Многие из числа не очень близких знакомых думали, что в тюрьме сидел я…
И снова что-то произошло. Хотя не сразу, а постепенно. Начались какие-то странные перебои. Как будто торжественное звучание «Аппассионаты» нарушилось режущими воплями саксофона.
Мой брат по-прежнему делал карьеру. Произносил на собраниях речи. Ездил в командировки. Но параллельно стал выпивать. И ухаживать за женщинами. Причем с неожиданным энтузиазмом.
Его стали замечать в подозрительных компаниях. Его окружали пьяницы, фарцовщики, какие-то неясные ветераны Халхин-Гола.
Протрезвев, он бежал на собрание. Успешно выступив на собрании, торопился к друзьям.
Сначала эти маршруты не пересекались. Брат делал карьеру и одновременно — губил ее.
Он по трое суток не являлся домой. Исчезал с какими-то непотребными женщинами.
Среди этих женщин преобладали весьма некрасивые. Одну из них, я помню, звали Грета. У нее был зоб.
Я сказал моему брату:
— Ты мог бы найти и получше.
— Дикарь, — возмутился мой брат, — а знаешь ли ты, что она получает спирт на работе! Причем в неограниченном количестве…
Очевидно, мой брат все еще руководствовался юношеской доктриной: «В женщине и в книге главное не форма, а содержание!»
Потом Борис избил официанта в ресторане «Нарва». Брат требовал, чтобы официант исполнил «Сулико»…
Он стал попадать в милицию. Каждый раз его вызволяло оттуда партийное бюро Ленфильма. Но с каждым разом все менее охотно.
Мы ждали, чем все это кончится…
Летом он поехал на съемки «Даурии» в Читу. И вдруг мы узнали, что брат на казенной машине задавил человека. Да еще офицера советской армии. Насмерть…
Это было страшное время предположений и догадок. Информация поступала самая разноречивая. Говорили, что Боря вел машину совершенно пьяный. Говорили, правда, что и офицер был в нетрезвом состоянии. Хотя это не имело значения, поскольку он был мертв…
От тетки все это скрывалось. Дядья собрали около четырехсот рублей. Я должен был лететь в Читу — узнать подробности и совершить какие-то разумные акции. Договориться о передачах, нанять адвоката…
— И если можно, подкупить следователя, — напоминал дядя Роман…
Я начал собираться.
Поздно ночью раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Из тишины выплыл спокойный голос моего брата:
— Ты спал?
— Боря! — закричал я. — Ты жив?! Тебя не расстреляют?! Ты был пьян?!.
— Я жив, — ответил брат, — меня не расстреляют… И запомни — это был несчастный случай. Я вел машину трезвый. Мне дадут года четыре, не больше. Ты получил сигареты?
— Какие сигареты?
— Японские. Видишь ли, Чита имеет сепаратный торговый договор с Японией. И тут продаются отличные сигареты «Хи лайт». Я послал тебе блок на день рождения. Ты получил их?
— Нет. Это неважно…
— То есть как это неважно? Это — классные сигареты, изготовленные по американской лицензии.
Но я прервал его:
— Ты под стражей?
— Нет, — сказал он, — зачем? Я живу в гостинице. Ко мне приходит следователь. Ее зовут Лариса. Полная такая… Кстати, она шлет тебе привет…
В трубке зазвучал посторонний женский голос:
— Ку-ку, моя цыпа!
Потом опять заговорил мой брат:
— В Читу тебе лететь совершенно незачем. Суд, я думаю, будет в Ленинграде… Мама знает?
— Нет, — сказал я.
— Хорошо…
— Боря! — орал я. — Что тебе прислать? Ты, наверное, в жутком состоянии?! Ты ведь убил человека! Убил человека!..
— Не кричи. Офицеры созданы, чтобы погибать… И еще раз повторяю — это был несчастный случай… А главное — куда девались сигареты?..
Вскоре из Читы приехали двое непосредственных участников событий. Таким образом стали известны подробности дела. Вот что, оказывается, произошло.
Был чей-то день рождения. Отмечали его на лоне природы. Боря приехал уже вечером, на казенной автомашине. Как всегда, не хватало спиртного. Гости слегка приуныли. Магазины были закрыты.
Боря объявил:
— Еду за самогоном. Кто со мной?
Он был навеселе. Его пытались отговорить. В результате с ним поехали трое. В том числе — шофер автомобиля, который дремал на заднем сиденье.
Через полчаса они сшибли мотоциклиста. Тот умер, не приходя в сознание.
Участники поездки были в истерике. А брат мой, наоборот, протрезвел. Он действовал решительно и четко. А именно, все-таки поехал за самогоном. Это заняло пятнадцать минут. Затем он щедро наделил самогоном всех участников поездки. В том числе и слегка протрезвевшего шофера. Тот снова задремал.
Лишь тогда брат позвонил в милицию. Вскоре подъехала оперативная машина. Был обнаружен труп, разбитый мотоцикл и четверо пьяных людей. Причем мой брат оказался самым трезвым.
Лейтенант Дудко спосил:
— Кто из вас шофер?
Брат указал на спящего шофера. Того положили в оперативную машину. Остальных развезли по домам, записав адреса.
Брат скрывался трое суток. Пока не выветрился алкоголь. Затем он явился в милицию с повинной.
Шофер к этому времени, естественно, протрезвел. Его содержали в камере предварительного заключения. Он был уверен, что спьяну задавил человека.
Тут явился брат и сказал, что машину вел он.
— Зачем же вы указали на Крахмальникова Юрия Петровича? — рассердился лейтенант.
Ознакомительная версия.
