понимаешь, куда…
— Понимаю, — говорю я. — Постель я тебе уже приготовил.
— Это прекрасно, сын мой! Ты единственная моя опора на склоне лет. Помоги старику-отцу расшнуровать туфли.
Ясный холодный день. Вероятно, это ноябрьский день, потому что лужи затянуло тонким нежным ледком. Скоро в городском парке зальют каток. Я знаю одно заветное место в ограде парка, где раздвинуты прутья решетки. Так что бесплатный вход на каток мне обеспечен. В синем небе плывет самолетик. Его самого не видно — только белый след, который он тянет за собой. Очень интересно наблюдать за ним, но ведь не будешь стоять, задрав голову, когда тебя с кем-то знакомят.
— Познакомься! — говорит отец, обращаясь к неизвестной мне женщине с букетом цветов в руках. — Это мой сын.
— Виктория! — говорит женщина. — А тебя как зовут?
Я молчу.
— Николаем его зовут, — представляется за меня отец. Он заметно волнуется. Он очень чисто выбрит, на нем белая рубашка и галстук. Никогда не видел на нем галстука.
— Ты любишь цветы? — спрашивает меня женщина.
Я молчу.
— Отвечай, когда тебя спрашивают! — приказывает отец.
— Не люблю, — отвечаю я.
Женщина делает испуганные глаза.
— Как же это можно не любить цветы! Посмотри, какие прелестные создания! Ну, ничего, я постараюсь, чтобы ты непременно полюбил цветы…
Про себя я твердо решаю, что цветы я не полюблю никогда.
Зоопарк
Недавно я с моим маленьким сыном был в зоопарке. Посмотрели мы разных зверей и уже собрались уходить, как тут мой сынишка потянул меня за руку к еще одной клетке. В этой клетке никого не было, кроме большого бородатого мужчины в синем халате и с метлой в руке.
— Это кто? — спросил сын.
— Сторож, служитель зоопарка, — сказал я.
— А чем он питается?.. — спросил сын.
— Как это чем? — удивился я. — Он ест то же самое, что и остальные люди.
— И калорийные булки ест? — спросил сын.
— Наверное, и калорийные булки.
Не успел я так сказать, как сын уже протягивал сквозь прутья клетки калорийную булку, приготовленную нами для кормления лебедей.
— Он, наверное, уже сыт — поспешил я заметить.
— А почему тогда он такой грустный? — не унимался мой ребенок.
— Будешь грустный, в клетке-то, — проговорил кто-то рядом, и я увидел, что справа от меня стоит здоровенный детина с папироской в зубах.
— Сердешный, — вздохнула старушка, тоже задержавшаяся у клетки.
— Мама, мама, — пропищала девочка на руках у ярко раскрашенной женщины. — Гляди, какой хороший. Можно, я его потрогаю?
— Гражданин, а гражданин, — сказала женщина. — Позвольте ребенку вас потрогать.
Сторож обиженно засопел.
А народу тем временем у клетки собиралось все больше. Задние напирали на передних, и кто-то раздосадованно бубнил:
— Товарищи, товарищи, ну нельзя же так. Посмотрели и другим тоже дайте посмотреть. Надо же и совесть иметь в конце концов.
Мы с сыном еле оттиснулись сквозь толпу.
— Нет, я не последний. — слышали мы, удаляясь по аллее, — за мной еще женщина с двумя детьми, они пошли обезьян смотреть. Потом старенький дедушка, он побежал очередь на гадюк занимать. И двое военнослужащих.
…Дома нас встречала жена.
— Ну, как, видели слона? — спросила она.
— Видели, — ответил сын.
— А крокодила?
— Видели, видели.
— А что вам больше всего понравилось?
— Сторож, — сказал мой сын.
Ас
Самолеты летают над домом совсем низко. Они взлетают или идут на посадку: дом стоит за окружной. Отсюда до аэродрома — рукой подать.
От самолетного гула дребезжит посуда в буфете и старая фотография в рамке под стеклом съезжает набок.
— «Ил-62» полетел, — уважительно определяет Василий Прокофьевич.
Он поправляет фотографию. На ней худенький мальчик с моделью планера в руке. Это сам хозяин почти сорок лет назад.
Гул моторов снова нарастает.
— «Ту-144», — говорит Василий Прокофьевич.
От ветра, поднятого самолетом, парусят занавески на окнах и приходит в движение подвешенный на нитке «кукурузник», конечно, не настоящий, а его точная копия. Как будто он тоже хочет взлететь. Допотопная машина. Сейчас таких уже не делают. Сейчас — реактивные, турбовинтовые… Но все равно — память.
Василий Прокофьевич подходит к барометру. Стрелка уперлась в «ясно», погода обещает быть летной.
— Ну, пора! — он надевает куртку-«реглан», фуражку.
— Вася! — говорит жена.
Ох, уж эти женщины! Кажется, можно было бы привыкнуть за двадцать-то лет!
— Ну что Вася, что Вася! — вздыхает он.
— Ты опять позабыл, — и она вкладывает ему в ладонь маленькую серебряную подковку.
— Не делай такое лицо! — говорит он. — Не в первый же раз. Ничего со мной не случится. До скорого!
И выходит за дверь.
У Василия Прокофьевича — железное правило: сам лично все проверит, обойдет машину. Рядом вертится Митька-механик.
— Да все в порядке, дядя Вася. Я вам говорю.
— Мало ли что ты говоришь, — бурчит Василий Прокофьевич. — Я сам должен убедиться.
Вот теперь вижу, что в порядке. Счастливо оставаться!
— Гуд бай! — отвечает Митька.
Машина выруливает на линию, пассажиры начинают заполнять салон… Василий Прокофьевич терпеливо ждет, когда все усядутся. Сейчас наступит его звездная минута, та самая. И она наступает.
— Уважаемые товарищи пассажиры! — говорит в микрофон Василий Прокофьевич. —
Рад приветствовать вас на борту троллейбуса, следующего маршрутом 4-я Лесопарковая — Аэропорт. Время в пути — один час пятнадцать минут. Температура воздуха за бортом — плюс три градуса. В салоне — плюс пятнадцать. Машину ведет водитель первого класса Курзенков В.П. Приятного путешествия!
Он всегда произносит эти слова. Уже 20 лет, с тех пор, как его не приняли в летное. Троллейбус трогается.
Одинокий велосипедист
Если ночью случится вам встретить на улице одинокого велосипедиста, не удивляйтесь, это — Федор Петрович, я его знаю. Федор Петрович катается на велосипеде только ночью.
В детстве папа обещал купить маленькому Федюшке велосипед. Но неожиданно уехал в командировку. С тех пор прошло тридцать четыре года. Папа все не возвращался. И Федюшка, теперь уже Федор Петрович, решил сам осуществить давно затаенную мечту. Каждый вечер, когда люди расходятся по своим квартирам, Федор Петрович выводит из дому никелированную машину и колесит пустынными улицами, по которым когда-то не успел прокатиться.
Однажды — это было часов в семь-восемь вечера, когда Федор Петрович вернулся со службы и пил с женой и детишками чай — в дверь позвонили. Федор Петрович открыл дверь, на пороге стоял пожилой человек, лицо его избороздили следы жизненных бурь.
— Здравствуйте, — сказал человек, — я ваш папа.
— Папа, папочка вернулся, — вскричал Федор Петрович. — А я тебя давно уже жду.
— Командировка была очень трудной, — сказал папа, — я проголодался с дороги. Хочу чаю. И бутербродов.
— Ну, конечно, как я не понял сразу, — засуетился Федор Петрович, —
