Она казалась неутолимой. Его тусклые глазки жадно скользили, пожирая одинъ листъ за другимъ, а вылетавшія изъ горла хриплыя восклицанія, то гнѣвныя, то радостно-изумленныя, заглушались перекатами кипѣвшаго на днѣ необъятнаго желудка пива.
— Есть что нибудь новенькое? — не выдержалъ я.
Мой вопросъ показался ему наивнымъ.
— Что-нибудь новенькое, сударь? Когда въ газетѣ тридцать страницъ, не считая половинки кое-какого вздора въ концѣ, то должно быть что-нибудь новенькое? Особенно, въ такой газетѣ, которую читаетъ весь городъ. Какъ вы думаете?
— Я предполагаю — что-нибудь особенное… — смешался я.
— У всякаго свое особенное, сударь — добродушно улыбнулся онъ… — Ну, вотъ, если хотите, — это должно удивить каждаго, — на улицѣ Гюлей продается за сто франковъ піанино… Что?
— Неужели вы еще и играете? — воскликнулъ я и представилъ себѣ строгую физіономію профессора музыки изъ Вантертура.
Толстякъ расхохотался.
— Разумѣется нетъ, сударь. Но разве это не интересно?.. Почти новое за сто франковъ?!..
— Такъ себѣ, — сказалъ я. — А что дальше?
— Дальше?.. Музикъ-директоръ продаетъ кухонную посуду… гм… — Онъ задумался. — Почему ему продавать кухонную посуду? Теперь?
— Онъ покупаетъ новую, изъ белаго металла, — нетерпеливо сказалъ я.
Мне начинало казаться, что толстякъ издевается.
— Покупаетъ новую?.. Странно. № 64. Хорошій диванъ, улица Леопаръ… Почти новое платье… Боже мой!
— Не надо, — остановилъ я его съ дружескимъ укоромъ: — Неужели вы серьезно думаете, что насъ, русскихъ, ничего не интересуетъ, кроме такой ерунды?
Его мутные глазки округлились.
— Ерунды?! — прошепталъ онъ. — Вы называете, сударь, ерундой, то, что можетъ понадобиться каждую минуту? Посуда, пальто, стулья? Почти новое піанино за сто франковъ?! Понимаете ли вы, что говорите, сударь? — Въ его голосе послышалась обида.
— Да ведь вамъ это не нужно? Вамъ лично? — мягко спросилъ я.
— Мне? Піанино? — онъ растерянно посмотрелъ на пять розовыхъ сосисокъ воткнутые въ тѣсто его ладони. — Да, да мнѣ не нужно… Это слишкомъ дорогая мебель, сударь… Но мнѣ можетъ понадобиться диванъ. Мнѣ можетъ понадобиться посуда!!
Онъ торжествующе посмотрѣлъ на меня.
Я взялъ его газету, и мое сердце замерло. Это была сплошная публикація, за исключеніемъ послѣдней полустранички, посвященной всей вселенной. Я скользнулъ по ней глазами и узналъ, что въ Россіи отравился рабочій, въ Англіи потерпѣла аварію рыбачья шхуна… Скатился съ крыши французскій каменщикъ и произнесъ красивую рѣчь императоръ Вильгельмъ.
— Въ этой газетѣ вы найдете все, что угодно, — самодовольно проговорилъ онъ. — Это самая интересная газета.
Онъ былъ правъ. На этихъ восьми зеленоватыхъ листахъ было все, что угодно. Предлагалось и требовалось, покупалось и продавалось. Старое и молодое, новое и потрепанное.
Мебель, посуда, скромные женихи и целомудренныя невѣсты, строгія вдовы, коровы, лошади, машины и зданія. Все это красовалось съ одинаковымъ достоинствомъ, съ сознаніемъ права быть проданнымъ и покупаться, точно и вѣрно расцѣненное.
— И вы читаете это все? Цѣликомъ? — воскликнулъ я.
— Все!
Онъ посмотрѣлъ на меня съ высокомѣрно-хвастливой улыбкой и постучалъ по лбу, одной изъ своихъ сосисокъ.
— Для этого нужно имѣть время и кое-что здѣсь.
Потомъ опрокинулъ въ ротъ кружку и кинулъ въ пространство:
— Пива!
Это была миніатюрная старушка, лѣтъ семидесяти, фрау Мюллеръ, съ лицомъ, сморщеннымъ, какъ бумага для абажура.
Ея рѣдкіе белые волосы стягивались на затылкѣ въ маленькій узелокъ, похожій на головку чеснока, а улыбка открывала дряхлый, глухонемой зубъ, упрямо сторожившій совершенно пустое помѣщеніе.
Моя хозяйка.
— Вы — русскій, — сказала она ласково и чуть-чуть лукаво, словно уличая меня въ простительной детской шалости. — Комнаты я вамъ сдать не могу.
— Извините, сударыня, — строго возразилъ я. — Въ вашей публикаціи не было этой приписки: «только не для русскихъ», какъ во многихъ другихъ. Иначе я бы не сталъ васъ безпокоить.
Она растерянно улыбнулась.
— Единственно, что въ ней было оговорено — это моя солидность и скромность. Скромный, солидный господинъ. Это — я.
— Возможно, — слабо согласилась она. — Какъ ваша фамилія?
— Сандерсъ.
— Господинъ Сандерсъ? Но, вѣдь, это иностранная фамилія?
Я скромно улыбнулся.
— Вотъ видите, фрау Мюллеръ, какъ опасно судить о человекѣ по наружности.
— Вы долго будете жить? Только месяцъ?.. Русскій… 35 франковъ.
— Прекрасно.
— Только господинъ Сандерсъ…
Ея сухое личико приняло таинственное и стыдливое выраженіе.
— Только… безъ женщинъ, господинъ Сандерсъ, безъ женщинъ… Что? У меня въ прошломъ году такъ же жилъ одинъ русскій и платилъ сорокъ франковъ. Пять за невѣсту, вы понимаете?
— Они жили вдвоемъ?
Старушка надменно нахмурилась.
— Какъ вдвоемъ? Вы дурно думаете обо мнѣ, господинъ Сандерсъ. Да, да, я васъ понимаю. У насъ также есть особы, которыя сдаютъ комнаты такимъ… такимъ… Которые живутъ такъ. Не мужъ, и не жена, а такъ… такъ…
Она краснорѣчиво помахала маленькой ручкой, похожей на связки сухого гороха.
— Вы сами знаете, что это такое.
Ей было тяжело это объяснить болѣе подробно.
— Понимаю, фрау Мюллеръ, — сказалъ я, — понимаю. И чрезвычайно радъ, что хоть въ вашей квартире могу считать себя избавленнымъ отъ встрѣчи съ людьми, живущими, извините меня… вдвоемъ. Я не изъ такихъ… Да!.. Такъ за что, смѣю спросить, вы брали съ нихъ сорокъ франковъ? Тридцать пять за комнату и пять?
— За невѣсту, господинъ Сандерсъ. Онъ требовалъ, чтобы его посѣщала иногда невѣста, а мое условіе — безъ дамскихъ визитовъ. Наконецъ, я согласилась.
— Другими словами, фрау Мюллеръ, — сухо перебилъ я, — вы хотите сказать, что въ этой комнатѣ, въ этой самой комнатѣ, которую вы теперь предлагаете солидному и скромному человѣку, происходили… я не скажу: оргіи, но…
— Я брала за это пять франковъ, — съ достоинствомъ сказала она.
— Такъ это вы брали, сударыня, вы. Но каково мое положеніе? Положеніе человѣка, вынужденнаго жить тамъ, гдѣ какой-нибудь годъ (даже меньше!) тому назадъ…
— Но тридцать пять франковъ — недорого, — пролепетала она упавшимъ голосомъ. — На одинъ мѣсяцъ?
— Недорого! Гм!.. Не въ этомъ дѣло, сударыня. Моральное состояніе человѣка, непрерывно сознающего, что въ его комнатѣ еще недавно… развлекались невѣнчанные молодые люди… Что на этомъ столѣ, на этихъ стульяхъ, на этой… мебели, которую я стыжусь называть ея настоящимъ именемъ… — я неопределенно показалъ на кровать.
— Я не скажу: оргіи, но…
Лицо старушки сдѣлалось строгимъ, но въ тоже время сочувственнымъ.
— Господинъ Сандерсъ!
— Фрау Мюллеръ!
— Господинъ Сандерсъ, я васъ понимаю. Я васъ прекрасно понимаю. Но можете быть увѣрены, что въ квартирѣ не происходило ничего подобнаго. Ни-че-го подобнаго. Дѣвушка — изъ прекрасной семьи.
— Хотѣлось бы этому вѣрить, — мрачно сказалъ я.
— Будьте спокойны, господинъ Сандерсъ… Вы можете спросить тамъ, — она указала на балконъ противоположнаго дома. — Тамъ. Вечеромъ, ровно въ половине девятаго, я стучала имъ въ дверь. Девушка никогда не оставалась более двухъ съ половиной часовъ.
— Два часа за пять франковъ? — грустно улыбнулся я. — Я начинаю бояться, фрау Мюллеръ, что вы слишкомъ дешево цените добродетель.
Мои слова произвели на нее сильное впечатленіе и заставили устыдиться собственной слабости.
— Конечно, конечно, господинъ Сандерсъ, — прошептала она. — Но это были такія дети… Такія дети… Да, да, разумеется… Я вижу, что могу положиться на васъ, господинъ Сандерсъ. Не правда ли?
Она твердо посмотрела мне въ глаза.
— Да, я не сомневаюсь, господинъ Сандерсъ. Я такъ и думала, когда услыхала вашу нерусскую фамилію. Эти русскіе, эти бомбы… Всюду, всюду бомбы!
— Куда бы вы ни взглянули, фрау Мюллеръ. Въ Россіи скоро негдѣ будетъ упасть яблоку.
Она сокрушенно покачала головой.
— И, знаете, что еще хуже? Они очень часто не платятъ за квартиру, очень часто. Въ Швейцаріи это не любятъ, господинъ Сандерсъ. Не любятъ…
Она тревожно замялась.
— Оригинальная страна, фрау Мюллеръ… За комнату можно уплатить впередъ?
— О, да! И одинъ франкъ за услуги. Это недорого, господинъ Сандерсъ.
— Крайне дешево, фрау Мюллеръ! Одинъ франкъ прислугѣ…
— Мнѣ, господинъ Сандерсъ. Уборка комнаты, платье, сапоги…
Я представилъ себѣ, какъ эта опрятная, хрупкая старушка, которая при первомъ же сквознякѣ могла вылетѣть за окно, будетъ чистить мою обувь, возиться съ умывальнымъ тазомъ и ведромъ, и сказалъ;
