— Знаешь, я жила как в тумане, в полном тумане со дня моего рождения и до тех пор, пока не встретила Джо, — сказала она. — На меня обращали внимание и все такое, но, клянусь тебе, я как будто проспала всю школу и весь колледж впридачу. Меня ничто особенно не интересовало, я ни о чем не думала, и даже сделать хоть что-то мне, собственно, и в голову не приходило — даже радости от жизни не было никакой. Я просто спала себе и спала, как большой такой пузырь сна. А если и задумывалась время от времени о себе, то мне казалось, что я живу по возможностям и по средствам, потому что уж чем-чем, а самоедством я никогда не занималась.
— Звучит чудесно, — сказал я, не слишком искренне, потому что звучало, конечно же, банальней некуда. И интересно мне было только по одной причине: картинка отвечала образу той закусившей удила лошадки, которая, как мне кажется, проглядывала порою в Ренни.
— Да ну тебя, — Ренни было не до любезностей. — Ничего во мне не было, чудесного или еще какого, вообще ничего. После колледжа я отправилась в Нью-Йорк, просто потому, что моя соседка по комнате там уже нашла работу и хотела, чтобы я составила ей компанию, вот там-то я и встретила Джо — он был тогда в Колумбийском, в магистратуре. Мы стали встречаться, не очень часто: я была от него не в восторге, да и во мне он вряд ли мог что-нибудь найти. А потом однажды вечером он ухмыльнулся мне в лицо и сказал, что больше никуда со мной ходить не будет. Я спросила почему, и он ответил: «Ты только не думай, что я тебя шантажирую; я просто не вижу больше в этом никакого смысла». Я сказала: «Это все потому, что я с тобой не сплю?» А он мне и говорит: «Если бы речь шла об этом, я первым делом завел бы себе какую-нибудь девочку-пуэрториканку и не тратил на тебя время».
— А он и впрямь не дурак, — заметил я.
— Он сказал, что просто не видит нужды общаться с женщиной: общение для него было прежде всего связано со взаимопониманием на всех возможных уровнях, а секс — это секс, я же не могла дать ни того ни другого. Причем, поверь мне на слово, он не пытался вкрутить мне мозги. Он все это говорил совершенно серьезно. Он сказал, что, как ему кажется, я, может, и пуп земли, но пустышка при этом абсолютная, в чем он, конечно, был прав, и что он не думает, чтобы ради него я дала себе труд радикально перемениться. Ничего, что отвечало бы моей тогдашней системе ценностей, он мне взамен предложить не мог, я, такая, как есть, ему была не интересна — так о чем речь.
— И что, ты упала в его объятья?
— Нет. Мне стало обидно, и я ему сказала, что он тоже не бог весть что.
— Правильно!
— Джейк, не говори глупостей.
— Беру свои слова обратно.
— Ты как будто не замечаешь, что делаешь сейчас именно то, чего Джо никогда бы не сделал. Все эти бессмысленные реплики, и половина из них только для того, чтобы лишний раз меня поддеть. Джо просто пожал плечами в ответ и ушел, оставив меня сидеть на лавочке, — на хорошие манеры ему всегда было плевать.
— На лавочке?
— Да, я забыла тебе сказать. В тот вечер мы с моей подругой закатили вечеринку, нашелся какой-то повод, и там были все наши нью-йоркские друзья — обычные, ничем не примечательные люди. Мы пили, говорили всякие глупости, бесились и все такое: я даже и вспомнить не могу, чем мы там занимались, потому что я все еще была в тумане. Где-то в самой середине вечера Джо сказал, что хочет прогуляться, мне не слишком-то хотелось уходить, но я пошла. Мы побродили по Риверсайд-парку, и когда он сел на скамейку, я подумала, что вот, сейчас начнет приставать. Он раньше даже и обнять меня не пытался ни разу, и меня это несколько удивляло. А он мне вместо этого наговорил всего, а потом ушел. И вот тогда я в первый раз поняла, что я пустое место!
Я вернулась на вечеринку и постаралась надраться, как только могла, и чем больше я надиралась, тем ужаснее они все мне казались. Я поняла, что до сей поры ни разу в жизни по-настоящему не слушала, что говорят люди, а теперь, когда в первый раз прислушалась, это было такое потрясение! Ни единой фразы, одна сплошная глупость. И моя подруга была хуже всех — я-то раньше думала, она у меня умница, а теперь все слушала, слушала, какую же чушь она несет. И мне стало казаться, что вот еще одно слово, и я умру.
Под конец, когда я была совсем уже тепленькая, моя подружка стала меня уговаривать забраться в койку с одним парнем. Все уже разошлись, кроме двоих — подружкиного ухажера и этого, другого, — и вот они решили с нами переспать. Подружка была не против, если я была не против, а я была на нее такая злая, не из-за того, что она хотела сделать, а из-за того, что она была слишком тупая, чтобы все получилось естественно и просто. Но Джо меня заставил почувствовать себя настолько пустой и никчемной, что мне уже было все равно, будь что будет; и пускай он катится к такой-то матери.
Это был такой цирк, Джейк, ты не поверишь. Я была девственница, но мне всегда на это было плевать, с любой точки зрения. Этот парнишка, он вообще-то был неплохой, такой худощавый, заурядного вида мальчик, но он здорово выпил и принялся меня щупать и лапать, как будто круче его на свете не сыскать. Когда я окончательно решила, что мне плевать, я ухватила его обеими руками за волосы и — лицо в лицо. И свалила его на пол с кушетки, он был такой субтильный, этот мальчик!
Другая парочка уже оккупировала спальню, так что я стала снимать с него брюки прямо в гостиной. Как он меня боялся! Ему хотелось выключить свет, и чтобы была музыка, и раздеть меня в темноте, а потом он лапал меня, наверное, с полчаса, пока не решился взяться за дело, и так, и эдак, и черт знает как еще — я обозвала его педиком, уронила на пол, на ковер, и искусала в кровь. И знаешь, как он на это отреагировал? Он просто лежал и хныкал и говорил: «Ну, перестань, пожалуйста!»
— Бог мой, бедный мальчик! — сказал я.
— В общем, я поняла, что если срочно чего-нибудь сама не сделаю, будет поздно, потому что с каждой секундой я все больше себя ненавидела. Но тут этот твой бедный мальчик потерял сознание, прямо на полу. А мне показалось, что будет забавно, если я сяду на него верхом, прямо как он есть, и стану ему делать искусственное дыхание…
— О господи!
— Ты не забывай, что я тоже была пьяная в дым. Но у меня все равно ничего не вышло, и в довершение всего меня вырвало, прямо на него, на бедного. Я покачал головой.
— А потом мне стало так муторно, что я убежала из дома и отправилась прямиком на квартиру к Джо — я жила на Сто десятой, а он на Сто тринадцатой, прямо возле Бродвея. Мне после этого мальчика было уже все равно, что он со мной сделает.
— Я тебя не спрашиваю, что он с тобой сделал.
— Он сделал; он только глянул на меня и сразу засунул под душ, прямо в одежде, в чем была: я и себя тоже неплохо уделала. Включил холодную, и я там сидела, пока он не спроворил мне суп и стакан томатного сока, потом он надел на меня пижаму и еще сверху халат, и я стала есть суп. Вот и все. Я в ту ночь даже и спала с ним…
— Послушай, Ренни, ты вовсе не обязана мне все это рассказывать.
Ренни удивленно на меня посмотрела.
— Да нет, в смысле, что я спала. Он меня и пальцем не тронул, но он же ни за что в жизни не станет всю ночь мучаться в кресле ради того, чтоб соблюсти какие-то там приличия. Ты не хочешь обо всем об этом слышать?
— Конечно хочу — если ты мне хочешь рассказать.
— Я хочу тебе рассказать. Я раньше никому не рассказывала, и мы с Джо тоже никогда об этом не вспоминаем, но ведь никто никогда и не говорил, что наша семья может выглядеть странной или глупой, и, наверное, мне самой важно это тебе рассказать. Я, кажется, даже и не думала ни о чем таком, пока ты не начал над нами подсмеиваться.
Мне стало неловко, и я сказал:
— Я просто восхищаюсь самообладанием Джо.
— Знаешь, Джейк, он, наверное, и впрямь в каком-то смысле бойскаут, но у него были и другие причины так себя вести. Когда я протрезвела, он сказал мне, что ему просто не настолько хотелось, чтобы он позволил себе воспользоваться моим состоянием. Он сказал, что ему бы хотелось заниматься со мной любовью, но не только ради секса — все, что мы будем делать, мы должны делать на одном и том же уровне, смотреть на все под одинаковым углом зрения, иметь общие цели, и чтобы никто никому не делал поблажек, в противном случае его это не интересует. Но он сказал, что не против, чтобы у нас сложились более или менее постоянные отношения.
В смысле, ты хочешь на мне жениться? — спросила я. А он ответил: «Да мне, в общем-то, плевать, Ренни. Можно и жениться, просто потому, что мне не нравится все это дерьмо собачье, которое непременно липнет к людям, когда они просто любовники, но ты должна понять, что я имею в виду под более или менее постоянной связью». Он имел в виду, что мы не расстанемся до тех пор, покуда каждый из нас не перестанет уважать все связанное с другим, абсолютно все, и завоевать это уважение — наша первейшая задача. И сама по себе жена или любовница его интересовала куда меньше, чем воплощение этой его идеи, у него просто глаза горели.
