…Поздно ночью, когда в бункере Гитлера в очередной раз прорвало канализацию, а Ева Браун испытывала блаженство от чар любви с Геббельсом, и Геринг в третий раз слушал магнитофонную запись концерта ансамбля песни и пляски вооруженных сил CCCP, появился неотразимый Штирлиц. Сдав дежурному два автомата Калашникова, армейский пулемет и две гранаты, он зашел в бункер Гитлера.
— Разрешите, мой фюрер? — спросил Штирлиц голосом преданной собаки.
— А, Исаев! Проходи! — радостно заморгал глазками Гитлер. — Максимыч! Какими судьбами?!
Ни один мускул не дрогнул на лице легендарного русского разведчика и, лишь машинально, его крепкая рука полезла в карман за кастетом. Гитлер это заметил и успел предупредить:
— Оставьте ваши выходки для Геббельса, штандартенфюрер!
— Прошу прощения, мой фюрер, но я как раз по поводу Геббельса. Эта скотина ведет двойную игру и пытается переправить крупную партию шнапса в Россию.
— Что это за бред, господин Исаев?! Объяснитесь! Какой еще шнапс?
— Мой фюрер, это не бред. Информация, которую я получил по хорошо проверенным каналам, не может быть подвергнута никакому сомнению, даже вашему, дорогой Адольф! — и Штирлиц вытянулся по стойке «смирно».
Гнев Гитлера превзошел все границы:
— Какое ты, русская свинья, имеешь право называть меня «Дорогой Адольф…»?! Это позволено только моей любимой Евочке Браун!
— Вы — слепец, мой фюрер. Ваша Ева сейчас в одной постели с вашим любимчиком Геббельсом!
— Молчать! Я вам запрещаю говорить, слышите, запрещаю! — прохрипел Гитлер, рыгая на Штирлица пену.
Прошло десять минут, Гитлер вызвал своего любимого адъютанта и они вместе со Штирлицем направились в апартаменты Евы Браун.
28 февраля 1945 года
(23 часа 17 минут)
Штирлиц ударом левой ноги вышиб дверь в спальню Евы Браун, которая спала в объятиях тощего Геббельса. Увидев своего милого Адольфа, она была удивлена, что он ворвался к ней без стука:
— Мог бы и постучаться.
— И ты смеешь мне такое говорить?
— А что, собственно, такое произошло?
— Молчать! Взять его! — показывая на Геббельса, закричал Гитлер.
Адъютант Гитлера, видя как беспокоен его шеф, ласково лизнул щечку фюрера и тихо прошептал:
— Дорогая, ну стоит ли волновать себя! Это все пустяки! Главное — наша любовь вечна!
Натренированные уши Штирлица услышали это и советский разведчик был не на шутку смущен.
— Так! — уже более спокойно сказал Гитлер.
Штирлиц все понял. Достав из правого кармана свой любимый кастет, он привел несчастного доктора в чувства, напоминающие предсмертные судороги, надел на свою жертву наручники и совершенно голого потащил по темным коридорам бункера по направлению, которое было известно лишь Штирлицу и Мюллеру…
В застенках Гестапо, в камере нижнего яруса третий день шла пытка носками. Несчастная жертва в виде доктора Геббельса, связанная по рукам и ногам, нюхала старые, грубые носки Штирлица и Мюллера. Мюллер, мастер своего дела, был неотразим:
— Кто из твоих сослуживцев участвовал в операции «Шнапс»? Кто подстрекал Даллеса и английских свиней к переправке партии в Россию? Отвечай, сволочь! — кричал Мюллер, подставляя носки к Геббельсу.
Геббельс молчал. Не помогал и любимый кастет Штирлица. Не помогали и портянки Гитлера, одолженные у него накануне. Геббельс был несгибаем:
— Я люблю любимого фюрера! Я был всегда предан ему.
Внезапно в камере появился Гитлер. Зажав нос, он подошел к Геббельсу, посмотрев на него с полным равнодушием и, обернувшись к Штирлицу, спросил:
— Ну что, Максимыч?
— Молчит.
— Молчит, — подтвердил Мюллер.
— А мои портянки? — спросил Гитлер.
— Не помогают, мой фюрер, — c сожалением в голосе сказал Штирлиц.
Гитлер устало посмотрел на Штирлица, перекинул взгляд на Мюллера и, плюнув в лицо Геббельса, спокойно произнес:
— Хорошо, развяжите его, мы его заставим заговорить. Максимыч, он поступает в ваше распоряжение. Разбудите его совесть! Объясните ему, что нехорошо торговать шнапсом, когда нам самим нечего пить!
— Слушаюсь, мой фюрер! — протараторил Штирлиц.
Гитлер ушел. За ним ушел Мюллер. В камере остались Штирлиц и Геббельс. И тут Геббельс не выдержал:
— Мой фюрер! Я все скажу, только уберите от меня эту русскую свинью!
Нервы стойкого разведчика не выдержали. Он достал кастет и принялся избивать отца немецкой пропаганды и агитации с такой силой, что его крики были услышаны Мюллером и Гитлером, которые быстро вернулись в камеру.
— Господин Исаев, прекратите! — заорал запыхавшийся Гитлер. — Я вам предоставил его не для мордобития.
— Но мой фюрер?..
— Молчать!
Геббельс со слезами на глазах подполз к фюреру и голосом забитого козленка заблеял:
— Мой фюрер, я во всем сознаюсь! Я все, все скажу! В операции «Шнапс» участвовал бригаденфюрер Шелленберг и некто пастор Шлаг. Клянусь родной Украиной — это правда!
— Клево! — обрадовался Штирлиц.
Гитлер заморгал глазками, поднял несчастного Геббельса с заплеванного пола, поцеловал его в щечку и тихо сказал:
— Вы всегда были преданы мне, мой друг. Я прощаю вас, — и, подумав, добавил: — Но только за операцию «Шнапс»! За ваши любовные похождения с Евочкой, вы еще ответите мне и всей Германии!
ГЛАВА 7. ВАЖНОЕ СОВЕЩАНИЕ
В бункере Гитлера после очередного прорыва канализации проходило важное совещание. Обсуждалось два вопроса: о безалаберном отношении к своим обязанностям сантехников рейхсканцелярии и алкогольном заговоре против фюрера и нации. На совещании присутствовали: штандартенфюрер CC фон Штирлиц, группенфюрер CC Мюллер, генерал Канарис, переодетые в немецкую форму русские, английские и американские разведчики, Гитлер, Гиммлер, Борман, стенографистки, другие официальные и случайно зашедшие лица. Кроме этого, на совещание были приглашены: пастор Шлаг, Шелленберг, Ева Браун, Марта Зюгерс, провинившиеся сантехники.
Гитлер был в бешенстве. Три стенографистки не успевали записывать его пространственную речь:
— В то время, когда Германия переживает тяжелые дни, а в моем бункере чуть ли не каждый день рвет канализацию, среди нас отыскиваются алкоголики, отказывающиеся думать о трезвых мыслях, рождающихся в умной голове великого фюрера для спасения бункера и нации… В то время, когда я всего себя отдаю народу, находятся двурушники в виде небезызвестного доктора Геббельса, пытавшегося переправить в Россию партию шнапса за рубли. Мало этого, нашлись дегенераты, готовые помочь этому грязному делу. Валютчики и спекулянты! Разгильдяи и бездельники! У меня больше нет слов для названия такого рода предателей! Но благодаря пытке носками и штандартенфюреру CC полковнику Исае… то есть, я хотел сказать, Штирлицу, заговор был раскрыт! Доктор Геббельс, как вы могли, батенька, дойти до такого? Что вы думали в тот момент когда вашими поступками руководила рука Москвы? И это после нашей многолетней дружбы!
— Мой фюрер, — рыдал Геббельс, — этого больше никогда не повторится!
— А вы, грязные свиньи, — продолжал Адольф Гитлер, подходя к Шелленбергу и пастору Шлагу. — Как вы могли предать родного фюрера, до какой же это степени надо докатиться, чтобы стать такими дегенератами как вы? Вы, подлые твари, стали прислужниками поганых вражеских разведок…
В углу, где стояли переодетые разведчики, послышался ропот возмущения и недовольства, даже Штирлиц нахмурил брови, но сдержал себя и не полез за кастетом.
Гитлер понял, что переусердствовал и попытался исправить создавшуюся ситуацию:
— Прошу прощения, — пролепетал он, — я хотел сказать «врагов нацизма и Рейха».
Наконец очередь дошла до сантехников. Увидев их, Гитлер был взбешен до крайности, не помог даже его любимый адъютант:
— До каких пор в моем бункере будет вонять городскими помоями? Твари! Твари и разгильдяи! — орал глава Третьего Рейха!
Его прервал Штирлиц:
— Мой фюрер, позвольте попросить вас передать этих подонков в мое распоряжение, я научу их ремонтировать не только японские унитазы!
— Если это не повредит нашей канализации…
— Смею уверить вас, что хуже вонять не будет! — прокричал Штирлиц и вытянулся по стойке «смирно».
— Я доверяю вам, мой друг, — спокойно сказал Гитлер и нежно, по отечески, похлопал Штирлица по щеке.
В Берлинском жилищно-коммунальном управлении Ди Штиллештрасского района был переполох. В управление нагрянул штандартенфюрер CC фон Штирлиц. C собою он привез роту эсэсовцев и, скованных наручниками, провинившихся сантехников. Начальник управления Барбара Крайн была не на шутку напугана: Штирлиц зверствовал как мог, его ярости не было предела.
