Ромка не помнил, как она оказалась за его столиком, лишь иногда выныривая в реальность. Последнее, на чем обрывались его воспоминания, это на том, как после нескольких порций вискаря в ресторане, куда заперся поужинать, он сдуру сорвался дальше – в «Айя-Напу» с безобидной целью пропустить еще рюмашку по пути домой. Единственная уступка, которую сделал безопасникам, это что бухать согласился в отдельном кабинете, в стороне от посторонних глаз. Но разве пройдешь мимо всеобщего веселья, если умудрился, сам того не ведая, угодить на вечер стриптиза. И судя по вызывающему латексному наряду его спутницы – она, возможно, исполняла ему приват. Но он реально плохо помнил. Пил. Хотя, конечно, приват затребовать мог, когда еще хоть немного соображал. Соображал, например, что надо уже просто найти кого-нибудь и отвести душу. И что напряжение снимать пора, того накопилось – мама не горюй. Месяц без секса, месяц без Жеки.
На этом месте его мысли начинали хаотично подпрыгивать, а после и вовсе заходиться помехами, потому что ни о том, ни о другом думать его организм физически был не в состоянии. Вообще-то он просто отрубиться хотел, поспать, чтоб не трогали. Устал через силу. А потом Ромка обнаруживал, что эта, которая в латексе, уже слизывает соль с его пальцев и запивает текилой. В следующее мгновение он засовывал ей ломтик лайма в рот, а она жмурилась и довольно урчала.
Так паршиво Моджеевский себя еще никогда не чувствовал. Она целоваться лезет, а у него не стоит. И все. Хоть ты тресни.
«Пить надо меньше», - промелькнула свежая мысль, но и та упокоилась с миром в ответ на удивительное открытие – а ведь эта дура еще поборется за его оргазм. Сюда попала – счастья выше крыши, и как же шанс такой упустить? Все возвращается на круги своя. Его добиваются, а не он ждет великой милости от холодной, как замороженная рыба, бабы среднего возраста. Теперь расставлено по местам. Он снова богатый дядя возле молоденькой девочки.
Девочка же еще и пыталась разыграть неведение, кто перед ней, правда, к тому времени Роман уже успел снова забыть ее имя. Зато она делала вид, что пытается выучить его, якобы не подозревая, что перед ней самый влиятельных человек города.
Музыка уже не грохотала в ушах, зато ревел двигатель и что-то чирикало в магнитоле у Вадика – кажется, отечественная попса, которую Рома в обычное время не переносил на дух, а сейчас – какая разница. Он продолжал пить в салоне машины, мулатка сидела под боком и щекотала его шею тонкими пальчиками, продолжая ласкать бедра, а Ромка вдруг обнаружил – не приглючилось. Реально мулатка, а не освещение. Это когда его на экзотику успело потянуть?
- Не-е-е! – слышал он собственный хохот. – Ты все-таки давай не филонь. Модже-евский! Моджеевский! Просто же!
- Ма-жи-ев-ский! – хихикала девица.
- Ну глупости какие. Трен-нируйся, кто из нас пьяный?
- Можно буду называть вас просто Ромочка?
Он поморщился. Она сообразила, что перегибает, и попыталась снова.
- Маж-диевский!
- Тебе сколько л-лет?
- Двадцать три.
- Школу закончила? Сколько классов?
- Девять, а потом хореографическое... Какая вообще разница? – надула девица губки, а потом этими самыми губками потянулась к его рту. Они даже целовались, тесно сплетясь на заднем сидении, и все бы хорошо, если бы не кружилась голова. Когда Роман отлепил ее от себя, то продолжил экзекуцию:
- Давай п-пробовать по слогам. Следи, как я говорю: Мод-же-ев-ский! Ну Моджеевский же! Чё сложного?
Она послушно кивнула. И провозгласила:
- Морджеевский!
Получилось звонко, и даже Вадик не удержался – прыснул от смеха, хотя обычно в невозмутимости в любой ситуации отказать ему было нельзя. Хохотал, как ненормальный, и Роман.
- А вы поляк? – вдруг проявила уязвленная мулаточка чудеса догадливости.
- Дед был поляк, - отмахнулся он, а потом обреченно добавил: - Ладно, убедила.
- Ромочка!
- Роман Романыч, - строго поднял Моджеевский вверх палец перед ее лицом. А потом девичий пухлый афроамериканский ротик захватил этот самый палец, и она нежно и мягко провела по нему розовым язычком.
Пошленько так. Незамысловато.
Как вообще попала к нему в машину? Сам приволок или увязалась?
В общем-то, потеряв на время к ней интерес и позволив ей дальше развлекаться, расстегивая пуговицы его рубашки, он продолжил накачиваться алкоголем, уже даже не особенно вникая в то, что льется ему в глотку, – главное, после каждого глотка немного теплеет и чуть меньше болит то, что было холодным и так сильно болело весь последний месяц.
Из авто во двор дачи он почти выползал. Это помнил уже немножко отчетливее, может быть, потому что временной отрезок прошел небольшой между тем положением в салоне – и этим, в обнимку с унитазом. Нет, дошел-то он своими ногами, хотя Вадик и предложил помощь. Но этого путешествия от дверцы машины и до дома хватило, чтобы стало паршиво, и первый раз ему кишки вывернуло возле крыльца.
- Я сейчас... в п-порядок себя приведу... ты жди... – прохрипел он растерявшейся мулатке, рассчитывавшей на бурную ночь в несколько ином значении, чем получалось. И с этими словами скрылся с ее шоколадных глаз в направлении санузла, где его продолжало ломать, пока желудок извергал наружу все, что в него попало с самого утра.
Когда блевать стало уже нечем, он просто сидел на полу, взявшись за голову и думал о том, что неплохо бы принять душ, прежде чем возвращаться. Вымыться, все смыть. Все забыть.
Он пил уже почти месяц, хотя сегодняшний загул достиг наибольшего размаха. Прошедшие недели еще хоть как-то пытался держать себя в руках – больше, чем по вечерам, после работы несколько рюмок, себе не позволял, а тут прорвало. Наверное, от осознания, что время идет – и ничего не меняется. Он только сильнее с каждым днем заковывает себя в броню, и та уже неподъемна, в ней ходить нельзя. К земле гнет от веса. Вот и содрал всю нахрен.
Идиот старый. Вкус молодого мяса вспомнить решил. Перебить. Забыть. Женю. Чтобы набраться смелости и удалить ее фотографии и номер из телефона.
А фиг. Сидит в полузабытьи и пялится в зеркальный потолок, изучая собственное отражение. Утром уже и не вспомнит. И надеется, что мулаточка заснет в гостиной, где он ее оставил, только надеждам сбыться не суждено, потому что спустя какое-то время девочка скребется в дверь и очень встревоженно спрашивает, все ли с ним в порядке.
Не в порядке. Давно не в порядке.
И так это глупо все.
Впустил. Вместе принимали душ.
Был ли секс – черт его знает. Наверное, физически он ничего не смог бы. Есть пределы человеческим возможностям, а в его возрасте – подавно. Но что она спала голая в его кровати, а он сам ее обнимал – это в голове уже отпечаталось. Как скулил Ринго в глубине дачного домика – отпечаталось. И еще отпечаталось, что снилось – чертовщина какая-то, замкнутый круг. Нет, не каждую ночь, но иногда как будто бы заклинивало – словно стоит он у двери в квартире в «Золотом береге», держится за ручку, а повернуть ее не может. Заколдованная она, что ли?
А ведь среди дня почти удавалось убедить себя, что все закончилось, и он еще легко отделался. Иногда ему даже бывало весело.
Проснулся Роман от шума, радостного заливистого лая и строгого голоса Елены Михайловны, раздававшегося, кажется, совсем рядом, за дверью спальни. Мулатки, что характерно, в кровати не наблюдалось. А ему самому срочно требовалось отлить. Но попадаться на глаза грозной экономке не хотелось.
Да и как экономке не быть грозной, когда каждый день теперь приносил ей все новое испытание. Вот и сегодняшнее утро не стало исключением, что выяснилось, едва Елена Михайловна оказалась внутри Моджеевской дачи. Сначала под ноги ей с диким, устрашающим для непосвященных лаем, кинулся Ринго. Из чего следовал закономерный вывод: пса снова не выгуляли и не покормили. Сделав первое, Елена Михайловна сунулась в свою вотчину – кухню, где ее ждала следующая проверка на прочность. Потому как переступив порог, домработница остановилась как вкопанная, и даже Ринго ошалело шлепнулся задом прямо на ее ноги. Да и было от чего. Посреди их кухни, почти в чем мать родила, если не считать наброшенной измятой мужской рубашки, стояла черная девица и жадно глотала воду.
