– Вы имеете в виду клаки, сэр?
– Верно. Вертелось у меня на кончике языка. Мистеру Хаддоку нужна клака. Ваша задача, Дживс, прохаживаясь по деревне, здесь подбросить словцо, там поставить выпивку, так чтобы в конце концов все жители прониклись желанием аплодировать песне Эсмонда Хаддока до полного посинения. Я могу в этом на вас положиться?
– Разумеется, сэр. Я займусь этим делом.
– Прекрасно. Ну а теперь, я думаю, мне следует встать и повидаться с Гасси. Ему, наверно, надо со мной обсудить кое-какие вопросы. Есть тут в окрестностях разрушенная мельница?
– Мне о таковой ничего не известно, сэр.
– Ну, какая-нибудь другая местная достопримечательность, чтобы назначить Гасси там встречу? По-моему, мне не стоит разыскивать его, шныряя по дому и прилегающим владениям. Я думаю спуститься украдкой по черной лестнице, обойти сад по краю, держась ближе к кустам. Вы меня понимаете, Дживс?
– Вполне, сэр. Я мог бы договориться с мистером Финк-Ноттлом, чтобы он встретился с вами, скажем, через час у входа в здание местной почты.
– Правильно. У входа в здание почты через час, или шестьдесят минут. А сейчас, Дживс, если вы будете так добры и пустите воду, – освежающая ванна.
Я немного не рассчитал время, слишком долго пел в ванне, да то, да се и в итоге явился к назначенному месту встречи с пятиминутным опозданием. Гасси уже был на исходных позициях.
Дживс, описывая этого отпрыска семейства Финк-Ноттл, сказал, если помните, что тот имел вид раздосадованный, и теперь с первого взгляда стало ясно, что за это время Гасси обратно задосадоваться не успел, глаза за стеклами роговых очков горели яростью, обидой и т. п. – ну просто негодующий палтус. В эмоциональные моменты сходство Гасси с тем или иным морским чудищем всегда становится особенно наглядным.
– Ну, – сразу произнес он, даже не задержавшись, чтобы сделать мне ручкой, – хорошенькая история!
Я почувствовал, что тут бы как раз кстати ввернуть нечто бодрое и с юморком. И соответственно сказал, что история действительно хорошенькая, но я бы посоветовал ему держать хвост пистолетом, поскольку, даже несмотря на сгущение туч, в «Деверил-Холле» все-таки лучше, чем в темном подземелье, где по стенам сочится вода и по полу маршируют полчища крыс, а ведь именно в таких условиях содержатся, как я понимаю, арестанты, получившие четырнадцать суток без права замены штрафом. Гасси кратко ответил, что не согласен со мной.
– По мне, так в тюрьме гораздо лучше. В тюрьме сидишь, и никто не обзывает тебя Вустером. Каково мне, как ты думаешь, знать, что в глазах всей общественности я – это ты?
Его слова, признаться, меня удивили. Изо всех моих теперешних неприятностей больше всего меня ранило и терзало то, что местное население, глядя на Гасси, полагает, будто видит перед собой Бертрама Вустера. Подумать только, они ведь так и сойдут в могилу с убеждением, что этот недомерок и уродец, похожий на Лестера де Пестера, постоянного героя карикатур в одной нью-йоркской газете, – что это и есть Бертрам Вустер! Прямо острый нож в сердце. И вот я с недоумением узнаю, что, оказывается, и Гасси испытывает аналогичные душевные муки.
– Известно ли тебе, – продолжал он, – какой ты пользуешься здесь репутацией? Чтобы ты не строил иллюзий, позволь уверить тебя, что твое имя покрыто позором. Женщины за завтраком как одна подбирали подолы, когда я к ним обращался. Иногда я ловил на себе их взгляды, которые обидели бы уличного налетчика. Но мало того, за один вечер ты умудрился и мое имя покрыть позором. Я слышал, ты вчера вечером в пьяном виде пел охотничьи песни?
– Я вовсе не был вчера вечером пьян, Гасси. Просто приятно расслабился, так сказать. А охотничьи песни я пел потому, что этого желал хозяин дома. Желания хозяина для гостя – закон. Так, значит, они об этом говорили?
– Говорили, не сомневайся. Это была главная тема застольной беседы во время завтрака. А что будет, если дойдет до Мадлен?
– Я советую все отрицать.
– Не поможет.
– Как сказать, – возразил я, потому что об этом я уже подумал и теперь оценивал положение не так мрачно, как поначалу. – Доказать-то они ничего не могут.
– Крестная мать Мадлен говорит, что, войдя в столовую, увидела, что ты стоишь на стуле с графином в руке и распеваешь «Поскачем на охоту мы».
– Верно. Не будем этого отрицать. Но откуда известно, что содержимое графина было выпито не в одиночку Эсмондом Хаддоком, который со своей стороны, как ты помнишь, стоял на столе и тоже распевал «Поскачем на охоту мы», нахлестывая коня бананом? Я убежден, что, если эта история дойдет до ушей Мадлен, полное отрицание вывезет тебя как дважды два.
Он задумался.
– Возможно, ты прав. Но все равно тебе следовало быть осторожнее. Вся эта история крайне досадна и огорчительна.
– Что сделаешь, – решил я попробовать, – это ведь все часть одной великой цепи.
– Какой цепи?
– Каламбур Марка Аврелия. Он сказал: «С тобой что-то случилось? Очень хорошо. Это часть общего предначертания Вселенной и назначено тебе испокон веков. Все, что случается с тобой, – часть одной великой цепи».
Он так горячо и нелицеприятно послал Марка Аврелия к черту – сразу видно было, что, как и в случае со мной, эта штука не принесла успокоения. Да я и не особенно надеялся. По-моему, данное сочинение Марка Аврелия не годится подсовывать когортам, когда они только что расшибли нос об стенку судьбы. Надо подождать, пока утихнет боль.
Чтобы спустить на тормозах, я решил переменить тему и спросил у Гасси: не удивился ли он, обнаружив в «Деверил-Холле» Китекэта? Тут же оказалось, что я не сбил пламя, а только подлил керосину. Как ни горячо он отозвался о Марке Аврелии, в сравнении с тем, что выпало на долю Китекэта, это звучало просто как похвала.
Понять его, конечно, можно. Если тебя заставили вопреки голосу твоего рассудка в пять утра перебраться вброд через фонтан на Трафальгарской площади, из-за чего погибли твои брюки, а ты сам был схвачен, брошен за решетку и вообще пропущен через мясорубку закона, ты, несомненно, начнешь склоняться к мысли, что человеку, который сотворил сие, следует вспороть брюхо тупым кухонным ножом. Именно это, если все будет хорошо, Гасси надеялся наряду со многим прочим проделать с Китекэтом, и, как я уже говорил, своя логика в его рассуждениях определенно была.
Наконец, исчерпав все, что мог сказать по поводу Китекэта, Гасси, как я и предполагал, обратился к скетчу, создателем и постановщиком которого был Китекэт.
– Я слышал, Перебрайт говорил что-то про скетч с диалогом невпопад, как он это назвал, – сказал Гасси вопросительно, и я почувствовал, что настало время для нежного и медоточивого слова.
– Да-да, он тебе говорил? Это один из номеров в программе концерта, который организует в деревне его сестра. Я должен был исполнять в скетче роль Пата, но в связи с переменой обстоятельств теперь меня в этой роли заменишь ты.
– Вот как? Посмотрим еще. Что это за штуковина такая, черт подери?
– А ты разве не видел? Понго Твистлтон и Барми Фипс показывают ее каждый год в курилке «Трутней».
– Я не бываю в курилке «Трутней».
– Да? Ну, это… как бы тебе объяснить?.. Сценка с так называемым диалогом невпопад. Герои – два ирландца, Пат и Майк, они выходят, и… У меня с собой есть текст, вот, прогляди – и поймешь, в чем суть.
Он взял из моих рук текст и стал читать, насупив брови. Наблюдая за ним, я осознал, какая неблагодарная работа – писать пьесы. Отдаешь свое создание в руки бессердечного режиссера и стоишь, переминаясь с ноги на ногу, пока он перелистывает страницы и морщится, будто у него где-то болит, а потом сует тебе обратно с кратким заключением: «Барахло».
– Кто это написал? – спросил Гасси, переворачивая последнюю страницу, а услышав, что автор – Китекэт, добавил, что мог бы и догадаться. Он, пока читал, то и дело презрительно фыркал и теперь фыркнул опять, значительно громче, словно в шестикратном размере.
– Полнейший бред. Никакого драматического единства. Ни мотивировки, ни формы. Кого должны изображать эти двое действующих лиц?
– Я же сказал. Двух ирландцев по имени Пат и Майк.
– Может, ты объяснишь мне, каково их социальное положение? Честно скажу, я этого понять не могу. Пат, например, судя по его словам, вращается в высшем обществе, так как говорит, что обедал в Букингемском дворце, однако у его жены в доме жильцы.
– Ты прав. Странно.
– Совершенно необъяснимо. Трудно поверить, чтобы человека его класса пригласили на обед в Букингемский дворец, тем более он совершенно не умеет себя вести. Сам же он рассказывает, что на этом обеде королева спросила, не хочет ли он картофельной похлебки, а он, думая, что больше ничего не будет, попросил шесть порций и в результате, по его собственным словам, просидел остаток вечера в углу на грани взрыва. К тому же свой рассказ он то и дело перемежает восклицаниями «Лопни мои глаза» и «Боже ж ты мой милостивый». Ирландцы теперь так не говорят. Ты не читал «Всадники скачут к морю» Синга? Нет? Достань и прочти, и если там найдется хоть один человек, говорящий: «Лопни мои глаза», дам тебе шиллинг. Ирландцы все поэты. Они говорят о душе, о тумане и тому подобном. И выражаются, к примеру, так: «О, этот вечер, он напоминает мне былое – так и хочется вновь очутиться в графстве Клэр и любоваться коровушками в высокой траве».
