В эту минуту тётя Делия меня перебила, заметив, что, судя по диалогу, Траверсы — слюнявые идиоты, и потребовала, чтобы я перешёл к делу.
Я бросил на неё один из своих взглядов.
— «Делия, дорогая, — нежно проворкует он, — могу ли я чем-нибудь тебе помочь?» Вот тут хватай быка за рога. Глазом не успеешь моргнуть, как он начнёт выписывать один чек за другим.
Я был вознаграждён, лучше не придумаешь, увидев, что глаза у неё загорелись и она посмотрела на меня с уважением.
— Но, Берти, это же просто здорово!
— Я неоднократно говорил тебе, что Дживз не единственный, кто умеет шевелить мозгами.
— По-моему, должно сработать.
— Не может не сработать. Тяпе я посоветовал то же самое.
— Сопляку Глоссопу?
— Для того, чтобы смягчить сердце Анжелы.
— Умница!
— Такие же инструкции получил Гусик Финк Ноттль, который хочет приударить за Бассет.
— Ну и ну! Я гляжу, ты не терял времени даром.
— Весь в трудах, тётя Делия, весь в трудах.
— Ты вовсе не такой болван, как я думала.
— Это когда ты так думала?
— Давно. Уже не помню. Потрясающий план, Берти. Послушай, если по совести, его ведь состряпал Дживз?
— Дживз здесь вовсе ни при чём. Я с негодованием отметаю твои недвусмысленные намёки. Прямо кошмар какой-то. Дживз тут не пришей кобыле хвост.
— Ну, хорошо, хорошо, только не волнуйся. Да, это сработает. Том меня любит.
— Тебя все любят, тётя Делия.
— Так и сделаем.
И мы отправились к обеденному столу.
Учитывая последние события в Бринкли-корте (я имею в виду разбитые сердца, страждущие души, и так далее, и тому подобное), я не сомневался, что за обедом не будут царить радость и веселье, и, как выяснилось, не ошибся в своих расчётах. По правде говоря, если б я был в незнакомой компании, то подумал бы, что попал на Рождество Христово в гости к дьяволу.
Тётя Делия, на которую свалилась куча неприятностей, забыла роль гостеприимной хозяйки и стойко отказывалась от пищи, хотя один я знал, чего ей это стоило. Глубоко убеждённый в том, что его облапошили на пятьдесят фунтов и что человечество вот-вот сгорит в геенне огненной, дядя Том, который и в лучшие свои минуты смахивал на опечаленного птеродактиля, сейчас выглядел ещё печальнее. Бассет, созерцая мир глазами с поволокой, лепила из хлебных крошек катыши. Анжела была похожа на каменное изваяние. Тяпа напоминал преступника, которому, прежде чем его повесить, отказали в последнем сокровенном желании: наесться до отвала. Что же касается Гусика Финк-Ноттля, даже намётанный глаз гробовщика обманулся бы, приняв его за труп, который необходимо было срочно похоронить или, на худой конец, забальзамировать.
Гусика Финк-Ноттля я не видел с тех пор, как мы встречались в моей лондонской квартире, и, честно признаться, он меня разочаровал, дальше некуда. Я никак не ожидал, что он, образно говоря, зачахнет на корню вместо того, чтобы расцвести пышным цветом.
Гусик, если вы помните нашу последнюю встречу, о которой я только что говорил, клялся и божился, что осмелеет как лев в ту самую секунду, как окажется на свежем воздухе среди аллей и лужаек, где ему никто не будет мешать. Однако, глядя на него, становилось ясно, что каким он был, таким и остался. Гусик всё ещё напоминал того самого кота из древней поговорки, и я твёрдо решил при малейшей возможности отвести его в сторонку и как следует пропесочить. По моему глубокому убеждению, Гусик Финк-Ноттль, как никто другой, нуждался в хорошей взбучке.
К сожалению, после обеда, когда состоялся исход страдальцев из столовой, в сутолоке и толчее я потерял придурка из виду и не смог сразу отправиться на его поиски, потому что тётя Делия меня заарканила и усадила играть в триктрак. И только после того, как дворецкий сообщил ей, что Анатоль желает её видеть, мне удалось улизнуть.
Побродив минут десять по дому, я так и не напал на след Гусика, но мои поиски увенчались успехом, когда я прочесал ближайшие окрестности Бринкли-корта. Бедолага торчал один как перст среди розовых кустов и нюхал розу, но, увидев меня, выпрямился во весь рост.
— Салют, Гусик, — сказал я.
Как вы понимаете, я поздоровался с ним весело, широко улыбаясь, — именно так я всегда приветствую старых друзей, — и был неприятно удивлён, когда он, вместо того чтобы ответить надлежащим образом, бросил на меня мрачный взгляд. Да, его поведение было мне непонятно. Всем своим видом Гусик показывал, что моё появление отнюдь не привело его в восторг. Какое-то время он продолжал мрачно на меня смотреть, затем произнёс каким-то гнусавым голосом:
— Чтоб тебе пусто было с твоими салютами.
Он говорил сквозь стиснутые зубы — первый признак недоброжелательности и, не стану скрывать, привёл меня в некоторое замешательство. Я никак не мог взять в толк, чем я ему не угодил.
— В каком смысле, чтоб мне пусто было с моими салютами?
— В прямом. Совести у тебя нет являться ко мне со своим «Салют, Гусик» как ни в чём не бывало. Можно подумать, только твоего «Салют, Гусик» мне и не хватает. И нечего на меня смотреть, Вустер, словно ты ничего не понимаешь. Тоже мне, святая невинность! Тебе прекрасно известно, о чём идёт речь. Будь проклято это вручение призов! Ты позорно бежал от ответственности, а меня бросил на съедение волкам! И не надейся, что я заберу свои слова обратно. Ты поступил как последний предатель и трус.
Несмотря на то что (как я уже говорил) по дороге в Бринкли-корт мои мысли были в основном заняты проблемой Анжелы и Тяпы, я не упустил из виду Гусика, заранее подозревая, что мне придётся с ним объясниться. Как вы понимаете, я предвидел временные затруднения при нашей встрече, а когда Бертрам Вустер предвидит временные затруднения, он самым тщательным образом к ним готовится.
Поэтому в данный момент я не растерялся и сумел ответить по-мужски, с присущим мне достоинством. Хотя внезапное нападение Гусика в какой-то мере застигло меня врасплох, — тем более, что в связи с последними событиями я совсем позабыл о вручении призов, — я быстро оправился и, как уже упоминалось, ответил ему, по-моему, с присущим мне достоинством.
— Но, дорогой мой, — сказал я, — вручение призов — очень важная часть моего плана. Мне в голову не пришло, что ты не уловил суть дела.
Он пробормотал что-то насчёт моих планов себе под нос.
— Как ты мог во мне усомниться? «Позорно бежал» не вызывает у меня ничего, кроме смеха. Надеюсь, ты не предполагаешь, что я не хотел вручать призы? Если б не забота о тебе, я бы уцепился за вручение призов руками и ногами. Я пожертвовал шикарной возможностью отличиться только ради тебя. Если помнишь, мы обсуждали, что ты попал в беду, а друзья познаются только в беде, поэтому я и уступил тебе своё место. Неужели ты не рад?
Он выкрикнул хриплым голосом такое, что я не могу передать на бумаге. Никогда бы не подумал, что ему знакомо это выражение. Лишнее доказательство, что, даже похоронив себя в глуши, нетрудно пополнить свой словарный запас: например, за счет соседей, ну, скажем, приходского священника, или местного доктора, или в крайнем случае разносчика молока. У этих деятелей поднахвататься можно чего угодно.
— Но послушай, — воскликнул я, — разве ты не понимаешь, как здорово всё получилось? Твои акции сразу подскочат до потолка. Представь, ты стоишь на сцене, романтическая мужественная личность, так сказать, гвоздь программы как-там-она-называется, звезда, утеха для всех глаз. Медлин Бассет увидит тебя совершенно и ином свете. Да она молиться на тебя начнёт!
— Вот как? Молиться?
— Как пить дать, молиться. Она знает Огастеса Финк Ноттля, друга тритонов. Ей знаком Огастес Финк-Ноттль, специалист по собачьим занозам. Но Огастес Финк Ноттль, оратор, сведёт её с ума, или я не знаю женщин. Поверь мне, девицы липнут к общественным деятелям, как мухи. Ты памятник мне должен поставить за то, что я предоставил тебе возможность показать себя с лучшей стороны.
Моё красноречие произвело на него впечатление. Впрочем, иначе и быть не могло. Он перестал сверкать на меня своими очками в роговой оправе, и взгляд его снова стал рыбьим.
— Гм-мм, — задумчиво протянул он. — А ты когда нибудь произносил речи, Берти?
— Тыщу раз. Мне это — раз плюнуть. Что говорить, совсем недавно я выступал в школе перед девочками.
— И ты не волновался?
— Ни капельки.
— Ну, и как они?
— Слушали с открытыми ртами. Я вертел ими, как хотел.
— Тебя не закидали тухлыми яйцами?
— С ума сошёл.
Он глубоко вздохнул и уставился на ползущего по листу слизня.
— Может, всё закончится благополучно, — нерешительно пробормотал он. Должно быть, нельзя так много об этом думать. Я только сам себя накручиваю. Скажу одно, Берти: мысль о том, что тридцать первого числа мне придётся произнести речь, превратила мою жизнь в сплошной кошмар. Я не могу ни спать, ни думать, ни есть: Кстати, ты так и не объяснил, что означала твоя шифрованная телеграмма насчёт сосисок и ветчины.
