— Да, дивный, правда?
— Дивный. Поневоле вспоминаешь Канны.
— Какие дивные вечера стояли в Каннах!
— Дивные, — сказал я.
— Дивные, — ответила Бассет.
— Дивные, — согласился я.
Закончив таким образом обсуждать последние известия и прогноз погоды на французской Ривьере, мы вышли на открытые пространства, где она, не переводя дыхания, стала ворковать о красотах природы, а я, изредка поддакивая, лихорадочно думать, как бы перевести разговор в нужное мне русло.
Какая жалость, думал я, не в силах удержаться от вздоха, что Медлин Бассет не принадлежит к числу девушек, с которыми запросто можно поболтать по телефону или в солнечный денёк предложить прокатиться на машине. Будь она нормальной девчонкой, я бы просто сказал ей: «Послушай», а она ответила бы: «Что?», а я сказал бы: «Ты знаешь Гусика Финк-Ноттля?», а она ответила бы: «Да», а я сказал бы: «Он в тебя втрескался», а она ответила бы либо: «Этот олух? Ну, спасибо, хоть ты меня потешил!», либо другим тоном: «А ты не врёшь? Давай, выкладывай по порядку».
Сами понимаете, в любом случае я выяснил бы, что к чему, в течение двух минут. Но с Бассет этот номер никогда не прошёл бы. Мы вышли на открытые пространства, о которых я только что говорил, в тот час, когда сумерки уже начали сгущаться, но всё ещё упрямились, не желая уступать места ночи. Половина солнечного круга торчала у горизонта и светила из последних сил. С неба на землю потихоньку глазели звезды, летучие мыши шныряли туда-сюда, сад был напоён ароматом пахучих белых цветов, которые бездельничали весь день и принимались за работу вечером; короче, мерцающий пейзаж тускнел на глазах, распространяя торжественный покой, и при этом умудрялся действовать на Медлин самым непотребным образом. Глаза у неё стали как блюдца, а на физиономии появилось такое слащавое выражение, что мне почему-то стало стыдно. Всем своим видом она показывала, что ждёт от Бертрама чего-то особенного.
В данных обст., как вы понимаете, наша беседа несколько увяла. Я всегда смущаюсь и не могу как следует развернуться в ситуациях, где требуется охать, ахать и нести сентиментальную чушь. Кстати, многие ребята из «Трутня» говорили про себя то же самое. Помню, Горилла Твистлтон как-то рассказывал, что лунной ночью катался с девушкой в гондоле и за несколько часов открыл рот всего один раз, чтобы сообщить ей о парне, который так хорошо плавал, что ему предложили место регулировщика в Венеции. Ничего больше он из себя выдавить не смог, и по прошествии некоторого времени девушка заявила, что замёрзла, и попросила отвезти её обратно в отель.
Я шёл по тропинке молча, и Медлин, для разнообразия, тоже заткнулась. Само собой, я обещал Гусику растормошить девицу рассуждениями о разбитых сердцах, но чтобы завести разговор на эту тему, нужна хоть какая-то зацепка, а Медлин, когда мы подошли к озеру, опять понесло, и, к моему ужасу, она заговорила о звёздах. Как вы понимаете, зацепиться тут было не за что.
— Ой, посмотрите, какая прелесть, — заявила Медлин Бассет. Должен вам сказать, она была убеждённой смотрительницей прелестей. Я заметил это ещё в Каннах, где она пыталась поочерёдно привлечь моё внимание к французской актрисе, провансальской бензоколонке, закату, Майклу Арлену, продавцу очков с разноцветными стёклами, синему морю и ныне покойному мэру Нью-Йорка в полосатом купальнике. — Видите ту звёздочку, одну-одинёшеньку? Она такая маленькая, такая нежная.
Я поднял голову и довольно быстро обнаружил предмет её восхищения, глядевший презрительно и свысока на остальных своих собратьев.
— Да.
— Как вы думаете, она очень одинока?
— Ну что вы, вряд ли.
— Наверное, фея не смогла удержаться от слёз.
— Что?
— Разве вы не помните? Когда фея прольёт слезинку, крошка-звезда рождается в Млечном Пути. Вы никогда об этом не думали, мистер Вустер?
Можете не сомневаться, я никогда об этом не думал. Скорее всего это было враньём, и к тому же абсолютно не вязалось с её утверждением, что звёзды гирлянда из маргариток, сотворённая Всевышним. Не могли звёзды быть и тем и другим одновременно. Но я не стал её переубеждать, потому что внезапно осознал свою ошибку. Напрасно я считал, что её болтовня не даст мне никакой зацепки. Неожиданно я понял, что всё получилось не так уж плохо.
— Если говорить о слезах:
Не обращая на мои слова ни малейшего внимания, Медлин переключилась на кроликов, которые деловито сновали по лужайке справа от нас.
— Ой, посмотрите, какая прелесть. Шалунишки!
— Если говорить о слезах:
— Я так люблю гулять по вечерам, мистер Вустер. А вы? Какая тишь, какая благодать кругом, когда солнышко ложится спать, а малышки-кролики выбегают порезвиться и пощипать травку. Поверите ли, когда я была маленькой, я думала, кролики — это гномы, и стоит мне задержать дыхание и постоять не шелохнувшись, я увижу сказочную фею.
Я не дал ей сбить меня с толку. Жестом показав, что я ей верю (естественно, я не сомневался, что она свихнулась ещё в детском возрасте и поэтому не могла думать ничего другого), я твердо произнёс:
— Если говорить о слезах, наверное, вам интересно будет узнать, что в Бринкли-корте имеется одно разбитое сердце.
Это её проняло. Она оставила кроликов в покое, слащавое выражение исчезло с её лица, и из груди вырвался глубокий вздох, напомнивший мне шум воздуха, выходящего из резинового утёнка, если его сжать покрепче, а потом отпустить.
— Ах, жизнь так печальна!
— Вот-вот. В особенности для того самого разбитого сердца.
— Бедняжка, как она мучается, какая тоска светится в её взоре! А ведь совсем недавно её лучезарные глаза горели как два солнца. И всё из-за глупой ошибки насчёт акулы. Эти ошибки так трагичны. Любовь угасла, промелькнула как сон, потому что мистер Глоссоп перепутал акулу с камбалой.
Сначала я не понял, о чём она говорит, но потом до меня дошло.
— Я не имел в виду Анжелу.
— Но её сердце разбито.
— Знаю, что разбито. Оно не единственное.
Она вытаращила на меня свои блюдца.
— Не единственное? Значит, вы говорили о мистере Глоссопе?
— Нет, не о нём.
— Тогда о миссис Траверс?
Мы, Вустеры, свято блюдём рыцарские традиции, но даю вам честное слово, я не пожалел бы шиллинга, чтобы получить возможность заехать ей в ухо. Тупоголовая девица словно нарочно попадала пальцем в небо, испытывая моё терпение.
— Нет, тётя Делия здесь ни при чём.
— О, но она тоже страдает.
— Да, конечно. Но сердце, о котором я говорю, не имеет отношения к ссоре Анжелы с Тяпой. Оно разбито совсем по другой причине. Я хочу сказать: Прах побери, вы не можете не знать, от чего разбиваются сердца!
Она задышала как паровоз и трагическим шепотом произнесла:
— От: от любви?
— Ну, слава богу. Наконец-то. Прямо в точку. Вот именно, от любви.
— Ах, мистер Вустер!
— Надеюсь, вы верите в любовь с первого взгляда?
— О, конечно.
— Ну вот, именно это приключилось с данным разбитым сердцем. Оно влюбилось без памяти и теперь, как говорится, не находит себе покоя.
Наступило молчание. Она отвернулась от меня и стала наблюдать за сидевшей на озере уткой, которая деловито совала клюв в воду и лакомилась водорослями. По правде говоря, мне было непонятно, что она в них нашла, но в конце концов едят же люди шпинат, а с моей точки зрения, он мало чем отличается от водорослей. Медлин стояла, словно язык проглотила, но когда утка неожиданно встала на голову и исчезла с глаз долой, к ней вернулся дар речи.
— Ах, мистер Вустер! — повторила она, и по её тону мне стало ясно, что я всё-таки добился своего и растормошил её, лучше не придумаешь. Теперь оставалось довести задуманное до конца.
— Оно сгорает от любви к вам, — уточнил я.
Наконец-то мне удалось объяснить ей, вернее, вбить в её тупую голову самое главное, а остальное было делом техники. Мне сразу полегчало. Не стану вас обманывать, я не начал заливаться соловьём, но по крайней мере язык мой развязался.
— Так мучается, вы даже представить себе не можете. Не спит, не ест, только о вас и думает. И самое паршивое, что оно — это сердце — никак не может взять себя в руки и объяснить вам, что к чему, потому что ваш профиль нагнал на него страху. Стоит ему — сердцу — посмотреть на вас сбоку, и оно тут же теряет дар речи. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь.
Я услышал, как в её горле что-то булькнуло. Не стану утверждать, что она посмотрела на меня с тоской во взоре, но могу поклясться, глаза у неё были на мокром месте.
— Одолжить вам носовой платок?
— Нет, спасибо. Я в порядке.
Хотел бы я сказать про себя то же самое. Честно признаться, я потратил столько душевных сил, что совсем ослаб. Не знаю, что испытываете при этом вы, но когда мне приходится вести разговор на душещипательные темы, у меня начинается дрожь в коленках. К тому же я чувствую себя крайне неловко и становлюсь мокрым как мышь.
