Этого уже достаточно, чтобы старая Хава Солтан заговорила. Чем больше Аббас подбавлял в мороженое яиц и сливок, тем тягучее оно становилось, а соответственно удлинялся и рассказ Хавы Солтан. Так постепенно Аббас стал самым осведомлённым человеком в политических делах. Особенно хорошо он изучил организацию господина доктора Тейэби Йезди, самую сильную, честную, деятельную и верную опору иранского конституционализма. Поздно вечером, сидя в чайхане и потягивая трубку, Аббас рассказывал такое, чего не найдёшь в коробе ни одного продавца пряностей. Этот Плешивый Аббас стал вездесущим и всезнающим. Важно прижимая большим пальцем правой руки табак в своей трубке из вишнёвого дерева и пуская вверх кольца дыма, он на жаргоне мошенников и шарлатанов начинал многозначительно рассуждать о политике. По правде сказать, только благодаря Хаве Солтан, весьма картинно изображавшей подлость м лицемерие министров, депутатов и политических деятелей, ему так легко удалось проникнуть в тайны этого мира. Но не дай бог кому-нибудь попасть на язык этих плешивых аббасов! Они моментально раззвонят об этом по всему миру, так что услышат даже глухие.
Со вчерашнего дня в Тегеране идёт страшный ливень, какой тегеранцам доводится видеть раз в двадцать лет. По переулку Сарчашме вниз спускаются домики из сырцового кирпича и глины, очень похожие на расставленные в беспорядке куфте[51] или большие миски с кашей. Коричневая глина с торчащими из неё палками походила на мясо с рисом, а камыши и трава украшали всё это, как зелень. В переулках, которые тянутся по обе стороны проспекта Сирус, липкая грязь налипала на ботинки, пачкала одежду прохожих. В выбоинах тротуаров и мостовых стояли озёра воды. Подобного безобразия не найдёшь ни в одном государстве мира. Всё это говорит о полном безразличии властей к интересам народа.
Поздно ночью кто-то из жителей квартала сказал Плешивому Аббасу, что в его лавке рухнули стропила и разбили фаянсовые блюдца и тарелки. Вот злая судьба! Неужели дождь не мог найти другой крыши, кроме крыши Аббаса, чтобы её размыть?!
Надев свою засаленную феску, Аббас взял в руки керосиновую лампу и заспанный, испуганный и дрожащий от холода пошёл спасать остатки своего имущества. На горизонте сквозь тучи показались первые лучи солнца.
В этой предрассветной мгле Аббас увидел на углу переулка старый, видавший виды автомобиль. Аббас уже так научился всё определять с первого взгляда, догадываться о многом по мелочам и хитрить, что мог бы играть не последнюю роль в мистериях господина доктора Тейэби. Господин доктор имеет в своём распоряжении несколько старых, потрёпанных автомобилей различной окраски, на которых, чтобы не бросаться в глаза прохожим и обмануть бдительность своих политических соперников, не показать им, что он, доктор Тейэби, в доме своего друга и земляка господина Ахмада Бехина занят подготовкой к свержению старого и составлением нового кабинета, в горячие дни страдания за отечество, спасения правительства и трона, конституции и демократии, он приезжал в этот глухой переулок.
Сегодня на углу стоял форд мышиного цвета выпуска тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Маленький, серый, он почти сливался с предутренним туманом этого ненастного дня.
Дверца машины открылась, и из неё вышел мужчина среднего роста, с брюшком, короткой шеей и широким лицом. Это был сам господин доктор. На нём, как на вешалке, висело грубое, плохо сшитое пальто из ткани фабриканта Казеруни, полученное господином доктором в виде взятки от продавца тканей и портного. Господин доктор зашлёпал своими нечищеными ботинками по лужам, как медведь, перепрыгнул через арык и важной, величавой походу кой, разбрызгивая грязь, дошёл до ступенек суфийской обители. Подобная торжественность и важность не проявлялись ещё ни при одном свержении кабинета. Как только он приблизился к дому, божественное откровение, небесное вдохновение, или, как говорят иностранцы, «телепатия»[52], заставило калитку, которую Мешхеди Мохаммед Голи ежедневно смазывал оливковым маслом, чтобы она не скрипела и жители квартала не знали, когда она открывается, бесшумно распахнуться, и в ней показалось бледное, смиренное лицо самого Мохаммеда Голи. Увидев своего дорогого и уважаемого земляка, известного депутата от города богомольцев Йезда, Мохаммед Голи мигом отошёл в сторону, и первый столп конституции Ирана вступил в свою «обсерваторию», которую арабские поэты, узнай они её тайны, назвали бы местом позора и срама.
Не успел этот дипломированный доктор перевести дыхание и снять пальто, как к его серому форду, разрывая мрачную предрассветную пелену, подкатил другой автомобиль.
Аббас узнал шевроле одного из последних выпусков за номером семьсот сорок пять, принадлежащий тегеранскому университету. Эту машину Плешивый Аббас видел здесь уже не однажды и в разное время суток. Много раз ему приходилось наблюдать, как из неё выходил, осторожно озираясь, господин доктор Али Акбар Дипломаси, несравненный учёный, непревзойдённый эрудит. Иногда он исчезал в таинственной калитке один, иногда с настоящим европейцем, иногда с человеком в чалме, а случалось, и с военным в позументах и с шашкой. Бывало, что его сопровождал какой-нибудь известный политический деятель.
Сегодня наш непревзойдённый глава науки, опора ислама и мусульман, самый великий из всех уважаемых профессоров, ниспосланных когда-либо человечеству, вышел из машины один. Когда Аббас увидел господина учёного во всём его великолепии, увидел американскую шляпу с широкими полями, свободное, мягкое серое пальто, сшитое в Париже, очки в золотой оправе, яркое шёлковое кашне, он понял, что ему представился человек во всём его величии и блеске, сильный и славный на весь мир от Петельпорта до Аляски и от дна преисподней до рая.
Обычно, если у бедного Аббаса не было клиентов, он от нечего делать вертел регулятор настройки радиоприёмника. И вот как-то он обнаружил, что этот почтенный человек за океаном произносит речи ка французском, английском и ещё бес его знает, на каких языках, а также читает свои путевые записки и другие литературные шедевры. С тех пор, слушая по радио подробные сообщения о разводах и свадьбах, об открытии бани или сапожной мастерской, наш бедный Аббас жаждал в числе других имён услышать имя этого великого учёного.
Можно себе представить, как засияли от радости глаза у Плешивого Аббаса, когда в мрачное, словно осеннее утро, принёсшее ему столько бед, он увидел этого человека. Появление здесь знаменитости в тот час, когда обвалилась крыша лавки, Аббас счёл за хорошее предзнаменование и возблагодарил за это бога. Дождь, ниспосланный небом, разорил его, но на земле появилось благодатное молодое деревцо, тоже ниспосланное небом, как великая надежда всех слепых и несчастных.
Глава науки и величайший из учёных, обладатель бесконечных знаний и основатель педагогической школы, с большим трудом, с невероятными усилиями и страданиями, в годы, когда страна переживала голод в науке и знаниях, привёз в Иран из-за океана заморскую педагогику. Эта персона вся до последней ниточки пропитана наукой, так что еле несёт на себе этот груз знаний. Поэтому-то он и подъезжает к грязному, заплёванному переулку в автомобиле.
В это пасмурное дождливое утро господин Али Акбар Дипломаси был поглощён размышлениями о том, какие новые методы стоило бы применить в воспитании молодого поколения — новоявленной знати этой древней страны, стяжателей и любителей наживы — и как ему лучше поразить мир цитатами из Сократа, Платона, блеснуть безграничной широтой своих знаний.
Кто не сидел рядом с этим мировым учёным, не убедился воочию в его неиссякаемых знаниях, не ощущал цветения его языка, не поднимался с ним на вершины наук древнего и нового мира, с этим учёным, не достигшим неба только потому, что не было подходящей лестницы, тот не сможет понять и представить себе, насколько такие дельцы, приспособившиеся к науке и завладевшие ею, унижают страну, презирают свой народ, а мировую науку превращают в детскую забаву и источник наживы. Разумеется, и господин доктор Али Акбар Дипломаси, являясь памятью о предках — царство им небесное — на широких просторах вселенной и арене земного мира, имеет право на всех смотреть свысока, не считаться ни с чем и презирать простых смертных.
В этот день наука и знание, осведомлённость и предвидение с особой силой проявлялись в учёной особе. Оно и понятно. Ведь он должен был предстать пред ясные очи господина доктора Тейэби, выложить ему харвары[53] знаний, равные горе Эльбурс, изумить и покорить его своей эрудицией.
Итак, хочешь не хочешь, а господину ректору Тегеранского университета в американской дымчатой шляпе и свободном плаще горохового цвета пришлось подойти к четырехступенчатой лестничке обители господина Ахмада Бехина, ещё раз превращённой в лобное место правительства Ирана. Разве мог Мешхеди Мохаммед Голи, который чутьём угадывал приближение к дверям журналиста, мошенника или депутата от любого города, не услышать приближения человека науки не только земной, но и потусторонней! Разумеется, с присущей ему таинственностью и учтивостью он плавно и быстро открыл дверь этому морю знаний, словно опасаясь, что, если он замешкается хоть немного, море разольётся и затопит весь квартал Сарчашме.
