— Ну а что слышно, господин доктор, о вашем дорогом друге, господине инженере Батенгане?
— Простите, я не расслышал, о ком вы спрашиваете?
— Да о нашем бородатом инженере-ахунде, которого зовут Ашейх Мохандес.
— Вы имеете в виду Батенгана?
— Ну да, того хитрого типа.
— Так ведь он вчера до полуночи сидел у вас!
— Вчера? Да полно вам! Я уже давно не лицезрел его благословенной бороды.
— Но ведь, горбан, вчера поздно ночью он поднял меня с постели и велел мне сегодня утром навестить вас.
— Брешет, как пёс, каковым он и является. Опять должно быть, ночью гонялся за мальчиками и оказался по ту сторону стадиона Амджедийе, около вас. А когда его заметили, он и решил заглянуть к вам, замести следы Ну и наговорил, как всегда, несусветную ложь. Небось, болтал всякую всячину от имени «поборников ислама»' хотя они его и знать не хотят.
— Машалла, господин доктор, какой проницательностью наделил вас бог! Можно подумать, что вы или присутствовали при нашем разговоре, или сто лет прожили с этим прощелыгой!
— Дорогой доктор, ведь я его знаю как облупленного. Когда мы жили и учились в Йезде, среди семинаристов было немало таких проходимцев. Их называли у нас бурдюками, начинёнными ложью.
— Прекрасно придумано. Позвольте мне на ближайшем заседании «Фархангестана» от вашего имени предложить этот термин. Мы сможем его применить к руководителю по крайней мере одного из факультетов.
— Вы ведь, доктор, бывалый человек, язык у вас подвешен неплохо, зачем же вы даёте этим длиннобородым прощелыгам обманывать себя?
— Смею сказать, что в политике приходится ладить с каждым.
— Ладить нужно, но смотрите, как бы эти бородачи не одурачили вас. Надо иметь дело с теми, кто может дать в залог ещё кое-что, кроме своей бороды. Если хотите знать правду, отцы их — люди денежные. Не знаю, какие ещё числятся способности за этим Ашейхом Мохандесом, но на спекуляции различными товарами и других делишках он заработал немало денег. У него три сына, и все они только о том и думают, как обобрать отца. Они соревнуются в лицемерии, хитрости и обмане, стараются подражать ахундам, болтаются то у одного, то у другого мембара[59], надеясь таким образом найти путь к карману отца, тайком выманить у него дарственную грамоту если не на всё состояние, то хотя бы на часть его. А момент вполне подходящий: ведь отец одной ногой уже стоит в могиле.
— Я поражён! Вы, машалла, больший психолог, чем я. Не мне, а вам надо читать лекции по психологии.
Господин доктор Тейэби погладил усы, поправил галстук, выпятил грудь, приосанился и сказал:
— Вы очень любезны. Премного вам благодарен.
— Да что вы, я как-то даже теряюсь перед вами. Кстати, не отнимаю ли я у вас драгоценное время? Может быть, у вас назначена встреча с кем-нибудь ещё?
Господин доктор Тейэби вынул из жилетного кармана золотые часы с крышкой на очень изящной золотой цепочке и открыл их.
— Да, через четверть часа ко мне должен прийти один из ваших соратников по первому кабинету Кавама, и он взял с меня слово, что здесь его никто не увидит.
Тогда господин доктор Али Акбар Дипломаси заторопился:
— Разрешите очень коротко доложить.
— Прошу вас.
— Горбан, университетские дела очень неважны. Студенты стали дерзки, а некоторые профессора поглядывают на нас косо и даже открыто выступают против нас. Они и в газетах пишут всё, что им хочется. Ведь это может нанести урон интересам государства. Боюсь, что мы опозоримся и нас обвинят в беспомощности наши же друзья.
— Что я слышу, господин доктор! — воскликнул господин Тейэби. — Разве можно сыскать более опытного в этих делах человека, чем вы? Бог свидетель, всякий раз, когда там — вы понимаете, конечно, кого я имею в виду, — заходила речь о реформах, моментально всплывало ваше имя. Уж не знаю, как это вам удалось заслужить их расположение. Даже покойный Хажир со своим одним глазом (господин Тейэби прикрыл один глаз), да помилует его бог, не мог соперничать с вами.
— Во всяком случае, горбан, чтобы исправить положение в университете, вы должны оказать милость и включить меня в состав нового правительства.
Господин доктор Тейэби громко захохотал.
— Клянусь, доктор, — сквозь слёзы сказал он. — на сей раз вряд ли что выйдет, дело приняло довольно серьёзный оборот. И виноваты в этом вы сами. Сколько мы ни старались, нам так и не удалось замять ту историю. Простите, не хочу доставлять вам неприятности, но должен сказать, что своими опрометчивыми поступками вы лишили себя поддержки в меджлисе.
— Вы изволите говорить о делах, давно минувших?
— Люблю догадливых людей. Скандал, который тогда разразился, ещё не забыт.
— Ведь было решено — вы сами обещали — сказать друзьям, о которых вы сейчас говорили, что мы совершили ошибку, каемся и больше никогда нога наша не будет в том проклятом посольстве. Мы даже условились, что они сами дадут указание своим агентам оставить наконец нас в покое.
— Дорогой доктор, мне не хотелось говорить вам об этом, но, мой милый, душа моя, вы ведь, машалла, получше нас разбираетесь в этих делах. Зачем же вы посещали Общество культурных связей[60]? Слушали лекции, смотрели кинофильмы? Что вам, больше делать нечего?
— Бог свидетель, каюсь, как пёс. Но неужели наши друзья так злопамятны? Почему они не могут забыть такой незначительный проступок? За это время я оказал им столько услуг! Это сторицей окупает мой промах. Помните, когда мне было приказано выгнать из университета тех предателей, я, не мешкая, расправился с ними.
— Да, всё это так. Однако вы и сами знаете, что иногда миска бывает горячее плова. У них есть такие преданные агенты, которые, если их хозяева даже и скажут им: «Оставьте в покое такого-то», всё равно от него не отстанут.
— Во всяком случае, прошу вас, внушите им любой ценой, что слуги преданнее меня им не найти.
— Я не сомневаюсь в этом, но с величайшим сожалением должен сказать вам, что тут уже поздно что-либо предпринимать.
— Как, уж не обещано ли это место кому-нибудь другому?
— Да, вчера нашёлся человек, более расторопный, чем вы, и мы обо всём договорились.
— О, я никак не предполагал, что всё закончится так быстро!
— Ничего не поделаешь, с государственными делами нельзя мешкать. Да и время очень ненадёжное, стоит только зазеваться — и останешься в дураках. Наши друзья обещали изменить обстановку в нашу пользу. Они уже закончили переговоры в высших сферах.
— Насчёт премьер-министра их мнение не изменилось?
— Да, сошлись на том, что на этот пост будет назначен наш человек. Он должен быть недалёким, чтобы не впутывался в наши дела. И министрами будут наши.
— Господин Саед со мной в хороших отношениях.
— Знаю, даже слишком в хороших. Но он безвольный человек, кого ему дадут, того он и возьмёт. В этом его великое достоинство.
— Так что же прикажете теперь делать мне?
— О, я чуть не забыл. На сей раз мы вручим вам портфель министра иностранных дел. Наши друзья хотят иметь возможность больше вмешиваться в наши внешние дела. Ведь влияние американцев значительно усилилось, и в высших сферах им покровительствуют. Я с самого начала считал, что мы должны быть абсолютно уверены в делах министерства иностранных дел и поэтому возглавлять его должен наш человек. В конце концов друзья согласились со мной.
— Боюсь, что я не справлюсь с этой ролью.
— Не справитесь? Что я слышу? Откуда такая неуверенность?
— Вы же знаете, мне хотелось бы получить министерство просвещения, а если это уже невозможно, то я не прочь стать хотя бы министром без портфеля.
— Дорогой мой, душа моя, тут не приходится рассуждать о том, что нравится вам. Надо считаться с интересами друзей и нашими собственными.
— Но, милый доктор, ведь министерство иностранных дел мне не по плечу.
— Почему вы так неблагодарны? А кому оно по плечу? Прежний министр тоже доказывал, что он просвещенец, а не успел переступить порог министерства, как развил такую деятельность, что только держись. Вы же помните, он был мозгом кабинета! А вы, слава аллаху, много лет работали во французском посольстве, позавчера ночью праздновалось тридцатилетие вашего вступления в Тегеранскую ложу. Наконец, разве не любовь к этому делу заставила вас ещё в молодости принять фамилию Дипломаси — дипломатический!
— Могли ли мы в то время думать, что политика станет такой сложной и запутанной!
— Что значит запутанной? Уж во всяком случае, министерство иностранных дел требует ловкости не больше, чем университет. К тому же, политику будем делать мы и наши друзья, а вам придётся лишь выполнять наши указания и сводить концы с концами. Вот и всё.
В это время в комнату на цыпочках вошёл Мешхеди Мохаммед Голи. Приблизившись со смиренным и подобострастным видом к креслу господина доктора Тейэби, он поднял свою руку над головой, затем свёл большой и указательный пальцы обеих рук и поднял их к глазам. Это означало, что прибыл тот, высокий, в очках.
