– Сила в этих маслах есть лечебная, есть смысл не очищать ни марганцовкой, ни обратом. – Народ перестал самогон очищать. О здоровье своём заботится. Все знают два закона, открытые Витьком. Гоним его теперь из всего, что попадёт под руку. Талонов не наберёшься на сахар, а вот патоку можно купить на ферме. Её туда стали завозить коровам, чтобы молоко стало сладким. Покупаешь не за дорого флягу и разводишь с дрожжами. Дальше, как положено, о здоровье должны все думать своём.
Это сказал Витёк утром, спустя неделю, после взятия Белого Дома, когда мы, как и весь народ, лежали перед телеэкранами, обороняя, а кто и наступая. Тогда мы выпили полулитровую банку настоя девясила. Кричит Витёк «Эврика»! Это означает, что он что-то забыл.
– Хочу тебя проверить, – говорит медленно сосед. – В прошлый раз ты рассказывал, как выживал в санатории, спасаясь от икры. Уж не врал ли ты.
– Не брезгливый. Проверяй. Сколько нравится.
– Погляжу, как станешь реагировать не на словах, а на деле.
Приняли ещё лекарство от жёсткой воды, от раковых образований. Согласно законам. Витёк ушёл. Не долго возвращался, но вновь прибыл, но с трёхлитровой банкой розоватого продукта. Поближе увидев, понял – настоящая икра.
– Давай пустую банку, не во что огурцы толкать. Помидоры сегодня мариновать хочет Нюрася моя. Травись, болтун, а мне жить охота. Привёз брат жены. Пробовали. Не идёт, – ехидно посматривает в мою сторону. – Цыплятам давали. Их тоже выворачивает, как и меня.
– Не в икре счастье, – говорю и наполняю стопки, подаю пустую банку, а крышку капроновую снимаю и тоже выдаю Витьку. Он обрадовался, отнёс банку к порогу, где его тапочки стоят, чтобы не забыть потом в конце финала.
– Отделался, – говорит и радостно берёт стопку. – Нюра, как будет рада, что банка свободная. Хотела поросятам скормить, да подумала, что скотина может заболеть.
– Спасибо, – говорю. – Заботливый мой сосед. Свиночки могут сдохнуть? – спрашиваю весело. – Они тебе родней, чем я? Сам не пытался…
– В горле столбом стоит, не пропихнёшь огурцом. А ты не брезгливый, говоришь, что каждый санаторный день кушал это, – показал на банку. – Если твоя из-за банки станет возникать, то я тут ни причём. За последствия не отвечаю. Чем выбрасывать, пусть у тебя постоит для ассортимента в холодильнике или где ещё. Может, ты её под печку в темноту определишь. Санька, стервец, подарок сделал. В отпуск приезжал и подсуропил сеструхе презент. На, Боже, что людям не гоже. Он служил на пограничном катере, со службы недавно пришел, я его угостил этим подарком. Больше не приходит в гости. Спрашивал у сына, как там икра живёт? Боится, что я угощу его же подарком. Ловкач, блин, вырос на этом Амуре.
Намазал я хлеб маслом, сверху нагрёб икры, разровнял всё по размеру куска. Она светится, как будто на масле солнышки заиграли. Выпили. Жую бутерброд. Даже чавкаю от удовольствия. Санаторий вспомнил, танцы на берегу моря и шум прибоя. Так стало хорошо, на этот свет смотреть, что я кусок побольше снарядил икрой и налил по стопке. Витёк на меня контужено смотрит, ждёт, когда я синеть начну от такой непривычной закуси. Сижу и ем счастливо. Витьку вроде как жалко стало продукта. Наворачиваю, а критических последствий не видать Витьку. Он хотел на меня со спины глянуть. Руку протянул.
– Отрежь хлеба и намажь мне, маленько, – попросил неожиданно, глядя на банку, которая стала уменьшаться внутренним содержимым икры. В глазах застыла такая странная тоска у Витька, что и незнаю как себя вести. По глазам протрезвевшим, понимаю, что разговоры о ценности икры для него начинают обретать другой смысл. Зажал нос и закрыл завидущие глаза, втолкнул с трудом в рот кусочек, и начал медленно шевелить нижней челюстью. Пример заразителен, когда твою икру кто-то хавает полной ложкой и не задумывается. …Улыбнулся. Выдохнул.
– Чего с пьяни не станешь есть. Прошла, – торжественным голосом, как диктор на первомайском параде, заговорил мой Витёк. Дальше – больше. Мажем хлеб моим маслом, едим мою икру. Икра ядрёная, в меру посолена. Песня, а не продукт. Хотя и простоял он в горьком одиночестве за печкой в летней кухне два года. Витя уже легко закусывает, без пробуксовки. Уплетает, как свою.
Когда икра чужая стала, изменилось отношение к ней. Брезговал, говорил, что тело покрывалось синими пятнами. Смотрю, а от моей икры у него никакой аномальности, никакой аллергической сыпи по телу. Легко так кушается икра, интенсивно, почти, что можно сказать. …Стремительно налегает на мой продукт сосед. На халяву и родная икра сладка стала. Домой засобирался. Кинул в тарелку пару ложек, и к двери с банкой направился.
– Это твоей попробовать.
– Чего пробовать? Икру ты отдал. Банку взял. Не понимаю, ход твоих мыслей. Не закрывай крышкой, жена придёт и закроет. Она её не станет, есть долго. Неделя не пройдёт. Ей тоже банки нужны.
Витёк молчит. Тапки надевает, банку берёт, что у двери стояла и пытается с двумя банками открыть замок. Я тут не стерпел.
– Поставь хоть одну банку. Хватит газовый кризис устраивать. То подарил, то забрал. Не понимаю, – говорю. Он, молча всё же оставил банку, но ту, что была без икры.
Не в икре счастье, а в постоянстве. Икра чужая мёдом показалась, а свою хотел выбросить. Через неделю поросёнок у соседа отравился и Витька в больницу по «скорой» отвозили. Без самогонки ел.
Третий закон Витёк забыл: …сивушные масла и яды нейтрализуют, упорно им противодействуют.
Лаптеф жил в деревне, хотя и на третьем этаже, потому что четвёртого не было. Жил он и жил с детьми и своей женой, много лет прожил, и всё это время где-то работал. Работал, как мог, а иначе не умел. Если бы умел иначе, то и жил как-то по-другому, а не на третьем этаже в двухкомнатной квартирке, а где-то там, где люди жить умеют на всю жизненную катушку.
Этот Лаптеф, как и другие, читал разные газеты, слушал радио и таращился в экран телевизора чёрно-белого состояния. Везде писали, говорили и показывали одно и тоже. Делать ему больше нечего было вот он читал и таращился. А ведь мог взять землю, как пишут, стать хозяином, а по-теперешнему – фермером. Но не брал. Потому что никто не давал эту землю, но возможно соображал, что лошадей нет в продаже, а трактор укра… купить не за что. Делать трактора и сеялки у себя на балконе не умел категорически и не брался, считая, что не имеет права конкурировать с заводами. Может быть, думал, что фермеры не могут обретаться на вторых и третьих этажах, но даже и на первых этажах им жить как-то несподручно.
Гласность у нас в деревне полюбили сразу и бесповоротно. Лаптеф очень интересовался выкрутасами природы. Смотрит часами про цунами, про смерчи, землетрясения. Как увидит какую-нибудь катастрофу, так аж на диване подсигнет к потолку. Не от радости, от остроты ощущений. В деревне ничего такого не происходило почему-то – скука и работа. Поговаривали, что может в дальнейшем остаться одна скука. Но разве кто этому может поверить. Проблемы, конечно, были, но как без них жить? Процесс невозможный. Случалось, что продавали хлеб, как кирпич, то кирпич выпускали, как хлеб. Выпекают хлеб чудесный, а вот на полках в магазинах он становится другим несколько, приобретает странную твёрдость. Никто об этих аномальных явлениях в научном мире ничего не может внятно сказать. Часто случается у нас и другое странное явление. Есть в магазине сахар, есть у тебя распорядительный документ на выдачу килограмма сахара за твои деньги, но как ни подавай талон продавцу, каким либо боком поворачивай, сахару не дадут, не давая объяснений. Это любознательному Лаптефу непонятно. Ему кажется, что эта загадка похлеще заморского треугольника. Но опять же, как, ни толкай талон в стакан с чаем, он от этого не становится слаще.
Лаптеф решил стать научным работником и разобраться с проблемой аномальной продажи сахара. Взял блокнот и ручку, пришел в магазин и стал интересоваться, показывая талон, календарь. Талон не просроченный, календарь не старый. Сахар вот он в мешках упакован. Дайте. Не дают. Бермудский треугольник получается в деревенском содержании. Как пить чай, держа сахар в уме? Лаптеф может пить чай без сахара, а вот детям, как пишут, нужно давать его, чтобы правильно развивались. Может быть, не нужен сахар, – подумал Лаптеф, – как и обувь, как и одежда, а про шампанское и говорить не стоит. Сплошная вредность и урон здоровью. На него и талонов не дают. Чтобы сохранить гражданам жизнь и нервы.
У Лаптефа осталась застойная привычка – на Новый год выпить-таки бокал этого напитка. Про именины тёщи и жены – говорить нечего. Законные праздники, как аванс и получка. Водку Лаптеф не любит выпивать по причине аллергии внутренних органов, но после бани только квас употребляет, а вот в конце декабря у него начинается вечный зов. Организму – дай. Не понимает он ничего, не принимает никаких отговорок. Даже сухого вина не может себе позволить по причине суровой гласности, которая сообщает, что борьба с пьянством – святое дело каждого и каждой гражданки. А, борясь с зелёным змием, решили и виноградники пустить на дрова.
