Хозяин сразу как-то подобрел.
— Это хорошо, что от гагаузов. А то я смотрю — что-то лицо мне ваше знакомое.
Наливает себе и товарищу Баренбойму. Со знакомством, говорит.
И тут сразу гости заполнили зал. Накладывают себе, наливают.
— Поскольку, — говорят, — мы все здесь слуги народа, выпьем за народ.
Так вот, оказывается, что! Оказывается, они тут все слуги. А едят и пьют, как хозяева. Это хорошо.
Постепенно стали замечать товарища Баренбойма.
— Что-то, — говорят, — лицо его нам знакомое.
— Все в порядке, — успокаивает Хозяин, — он от гагаузов.
Выпили за гагаузов. Никогда не знаешь, за кого пьешь.
Товарищ Баренбойм говорит:
— Я только что из Одесской области, так у нас таких продуктов нет. У нас вообще ничего нет, кроме преступности.
Маленький слуга народа с остренькой такой лысинкой говорит:
— Что это ты вдруг про экономику? У тебя, собственно, какой профиль?
Тут товарищ Баренбойм опять струхнул стариной, стал поворачиваться так, чтоб не было видно профиля.
— Я, — говорит, — от гагаузов.
Все рассмеялись, а рассмеявшись, выпили. Потом пошли закусывать во всю ширь стола. А ширь такая — глазом но охватить. Есть где разгуляться.
Набил рот до отказа товарищ Баренбойм и сквозь всю эту вкуснятину протискивает:
— У нас в Одесской области ничего такого нет. У нас за хлебом нужно стоять два часа, а за такими продуктами, может быть, целый месяц.
Остролысенький опять насторожился:
— Нет, ты все-таки скажи: какой у тебя профиль?
Завертел головой товарищ Баренбойм, не знает, как повернуться. У него такой профиль, что каждый кричит «фас!»
— Какой у тебя профиль, уважаемый? — спросил с другого конца стола Длинный слуга народа.
Такой вопрос можно задать по-разному. Можно спросить через запятую и с вопросительным знаком на конце, а можно без запятой и с восклицательным знаком: «Какой у тебя профиль уважаемый!» Вроде комплимента.
Но товарищ Баренбойм не ждал на этот счет комплиментов, поэтому скромно сказал:
— Я от гагаузов.
— Кстати, есть такой гагаузский анекдот, — говорит Щекастый слуга народа. — Умирает у себя на работе гагауз. Посылают к нему домой гагауза, чтобы он осторожно подготовил жену к печальному событию. Приходит гагауз, звонит: «Здесь живет вдова Рабиновича?» — «Я не вдова, я жена». — «Фига вы, а не жена: он умер.»
Долго смеялись над этим анекдотом. Кто-то вспомнил еще один гагаузский анекдот. «Что такое с Рабиновичем?» — «Он умер». — «То-то я смотрю — его хоронят!»
Пошли другие гагаузские анекдоты с очень высокой смертностью. А если и не смертность, то другие неприятности. Приходит домой муж, а тут любовник. Приходит к жене любовник, а тут муж.
Как раз когда смеялись, подходит к Хозяину человек из обслуги. Там, говорит, у центрального входа собрался народ. Какой-то шутник приклеил объявление: «Требуется слуга народа». Ну, они и повалили. Объявление удалось снять, но народ не расходится. Охрана пока сдерживает, но надолго охраны не хватит.
Хозяин говорит:
— Срочно уходим. Через запасный ход. Встречаемся у центрального входа.
Пока проходили мимо стола, он стал чистый, как стеклышко. Еле пробились к центральному входу. Длинный, стоя, как на трибуне, сказал речь. О том, что будем в слуги проходить только на альтернативной основе.
Проходили на альтернативной основе. Товарища Баренбойма не хотели пускать, но Длинный сказал:
— Это от гагаузов.
Когда все прошли, народ успокоился, стал расходиться.
А в банкетном зале опять ломятся столы. И сидят за столами те же самые слуги народа.
— Ну, вот мы и опять все вместе, — говорит Длинный слуга народа. — А где наш товарищ с гагаузским профилем?
— Я здесь, — говорит товарищ Баренбойм и по привычке прячет профиль, хотя теперь его прятать уже нечего. — Если не возражаете, я вспомнил еще один гагаузский анекдот. Едут в трамвае два гагауза. Один вздохнул, а другой говорит: «Кому вы рассказываете?!»
Ну что за народ, эти гагаузы! Всё они вздыхают в своих анекдотах, всё они умирают в своих анекдотах… И тяжело им, и не смешно в анекдотах, а люди — смеются!
О национальной гордости великоевреев
В тюрьме время тянется медленно. Ни в кино сходить, ни в кафе-мороженое. Кто-то раздобыл статейку неизвестного автора (вырванную из какого-то издания) «О национальной гордости великороссов». Интересная такая статейка, в ней автор говорит, что у великороссов должна быть национальная гордость, то есть, что они должны гордиться своей нацией.
Два наших великоросса — один сидел за групповой грабеж, а другой за групповой протест против ограбления народа — тут же, конечно, загордились. Ходят по камере, задрав носы, — вот мы, мол, какие великие россы!
— Не мельтешите, — бросил им великомолдаванин, вор в законе, слово которого было закон даже в правоохранительных органах.
Великороссы тут же перестали мельтешить.
— Так-то оно лучше, — сказал великоукраинец, которому не по душе была эта национальная гордость. Не вообще национальная гордость, а именно эта, великороссийская.
Великоякут, сидевший за махинации с алмазами, сказал, что без великой Якутии великая Россия была бы, во-первых, значительно меньше, а во-вторых, намного бедней. К нему присоединился великочукча со своим миллионом километров, который получается, если сложить чукотскую сушу с Чукотским морем.
— А ты чего молчишь? — спрашивают у великоеврея.
— Потому и молчу, что сижу за эту самую национальную гордость.
Такая ужунего национальная гордость. Великоеврейская. Она в стране почему-то не прижилась.
— А наша прижилась? — буркнул великоукраинец. — У нас прижилась только национальная гордость великороссов.
— В первый раз вижу еврея, — задумчиво произнес великочукча, глядя на еврея с большим любопытством. При его чукотской густоте населения он, может, вообще человека видел в первый раз.
Стали спрашивать, за что еврей сидит. За национальную гордость — это ясно, но в каком конкретно проявлении.
Еврей рассказал. Когда наши, говорит, разбили арабов, я, говорит, испытал большую национальную гордость. Раньше все говорили, будто евреи не умеют воевать, а они вон как умеют. Конечно, не всюду можно испытывать национальную гордость, возможно, он испытал ее не там, где следовало. Поэтому вскоре его вызвали в соответствующее место и стали спрашивать, почему он испытывает национальную гордость за евреев, а не за арабов.
Еврей им объясняет: потому что он не араб. Но там, куда его вызвали, говорят: это не имеет значения. Как советский человек еврей должен испытывать национальную гордость, политически выгодную его государству.
Тогда еврей попросил отпустить его в другое государство. Раз ему нельзя гордиться своим народом здесь, он будет гордиться им там.
Но там, куда его вызвали, говорят: зачем вам так далеко ехать — на Ближний Восток? Гораздо ближе Дальний Восток, с Еврейской автономной областью и центром в городе Биробиджане.
Еврей поинтересовался, как в этом Биробиджане с национальной гордостью, и получил разъяснение, что в данный момент там арабская национальная гордость. Но может быть и другая — в зависимости от политической ситуации.
Не понравилось ему это дело, а они говорят: у нас, дескать, в Еврейской автономной области большая нехватка евреев. Одна сотая еврея на душу населения. Так что его, еврея, туда посылают вроде как на укрепление.
Но он все-таки отказался — и вот он здесь.
Великочукча говорит:
— Мы с тобой, как города-побратимы. Я тебя уже почти догоняю по анекдотам, но ты еще пока отстаешь по территории. Сколько тебе до меня не хватает территории? Я согласен без Чукотского моря, будем только сушу считать.
Стали считать. Слаб оказался еврей территориально. Но тут голос подал великоудмурт, профессор тамошнего языкознания. Он сказал, что национальная гордость — это национальная глупость, потому что «гордый» впереводе с латинского означает «глупый».
Два великоросса сразу сникли, а великотаджик вздохнул:
— Да, латынь — великий язык. Хотя сколько я по тюрьмам сижу, никогда не встречал ни одного латынянина.
Иван Гаврилович был подсознательный эрудит, эрудиция была у него в крови, а может быть, где-то еще глубже.
Когда в стране громили Пастернака, Иван Гаврилович извлек из глубины подсознания:
— А Пастернак, между прочим, еврей.
Я этого не знал, хотя давно любил Пастернака. Иван Гаврилович не читал Пастернака, но знал, что он еврей.
— А почему вы раньше об этом не говорили, Иван Гаврилович?
— К слову не приходилось.
Позднее, когда Хрущев разносил в Манеже скульптора Неизвестного, Иван Гаврилович не замедлил откликнуться:
