«А ты» - говорю – «Собирайся! И мужа заберут, но позже…»
Юра почесал волосатую ногу через дырку в трико.
- А она наверняка молится сразу начала, что счастье дают, но какое-то не то с «браком». Что может она полюбила – а то и не любовь вовсе была? – Со вздохом спросил черт, переворачивая на сковороде котлеты.
- Кто? А! Да. Давай за ковер цепляться, мама, там, у неё одна и всё такое… А я ей – не наша «Юрисдикция» - обращайтесь по «инстанциям».
С бабами это работает…
Не то, что с молодёжью…
Шкварчащая яичница с луком, сыром и котлетами, была водружена на деревянную разделочную доску, посередине стола.
Юра достал из морозилки, запотевший Литр. Принес банку маринованных огурцов из кладовой. Нарезал сала, и вытряхнул «ЕМЕЛЮШКУ» на общее блюдо разносолов.
Вздрогнули узкие рюмки на 50 мл.
- А теперь, быстренько – вот эту штучку. – Тыкал Юра горячую котлету, и, улыбаясь, продолжал цитировать: «Мало-мальски уважающий себя человек оперирует с закусками горячими»[1].
Откинувшись, в неземном блаженстве, на спинку стула Миха подыграл:
- Новоблагословенная? - И расплылся в хищной улыбке.
- Давай ещё по одной! – Глаз у Юры загорелся.
- Друг у меня был в студенчестве – начал Миха. Юра выразил удивление:
- Тебе голову отшибло, что ли? Сознания – нет, значит. "Близкого и родного" и не было. Совести… это точно не про нас… А друг, и студенчество былО!
- Отвяжись – махнул Миха на черта – это тост – заключенный рассказывал… Был у меня друг – Егор…
- Это какой Егор? Из 19ой? – Не отставал Юра
- Нет, блин – Новопреставленный блаженный Егорий. Не мешай!
Похож он был тогда очень на Джона Леннона…
- Тоже - наш гость! Не смотря ни на что! Ни кто кроме нас!
- Ты напился уже, что ли? – с раздражением остановился Миха. – Очень был интеллигентный, скромный, с тихим голосом. И вот, сидим мы как-то, празднуем. И, всё-таки принято, тосты поднимаем. Тут, встает «Леннон» и говорит…
- Ну!
- А давайте без тостов! Короче – заключил тостующий черт – дальше без тостов!
На запах котлет, и сала, слетелись жилички. Через приоткрытую дверь показались, три русые, длинноволосые головы. Призывно заискрились глазки. Зарумянились щёчки.
- Сгинь, сгинь, сгиньте! – Рявкнул Миха. И дверь, обиженно, захлопнулась.
Последняя четверть в бутыли стала теплой, и после каждой рюмки, Юра засовывал её обратно в морозилку. Огурцы быстро кончились, и рядом с банкой появились стаканы для рассола.
Капуста «ЕМЕЛЮШКА» квашенная 100 гр. с морковью. – Опять рассматривал пластиковую крышку черт.
- А ведь – они её совсем не так делают! – сказал вдруг Юра.
- Чего?.. Кто?.. – не понял Миха.
- Да капусту эту. – Продолжил, с какой-то щемящей таской, черт.
- Праильно! – раскраснелся собеседник. – Мы ж их то и научли: с уксусом!
Дольше хранится. Больше пить потом охота.
Идешь – и покупаешь еще – и Сок – стал загибать пальцы Миха, - и ещё водки, и опять к ней закуски!
Наутро голова болит?
Болит! Не натуральный же рассол-то капустный. А значит… - Опять в магазин! – Гордый Михаил скрестил на груди руки, а Юрий только кивал в знак согласия.
- Может Василий и придумал «ШИШ», но уксус поприбыльнее будет! – С гордостью продолжал довольный черт. – Это же круговорот: Хоть с водкой хоть без – иссушаем так сказать изнутри. Как губку!!!
- Вспомнил! – хлопнул себя по лбу Юра. Что-то теплое и родное прокралось мимо его собеседника, обвилось шалью от ревматизма. – Вспомнил! Мне жена тогда говорила: «Мама плохо готовит капусту – с уксусом. Для почек это вредно. А давай я наквашу…»
Миха поперхнулся:
- Ты, это… того… самого. Какая на хрен жена с мамой? Очнись, в зеркало то посмотри – рыло поросячье – два рога. И сзади – у тебя не верёвка от белья!
- Да… - с сожалением оглянулся Юра.
За тем, вытащил запотевший Литр из морозильника. Подумалось «И не пьянеем ведь… черти».
- В стаканы давай! – ответил второй черт…
Папа Римский, вседержатель мощи духовной на земле, Пий III, сидел за резным столиком григорианской эпохи.
Перед ним, ожидая волеизъявления, сгрудились, и затаились прошения, и решения. Блаженная тишина наполняла святые чертоги – Папа Римский – спал…
Прошедший обед, свежий морской воздух с балкона, вкусный ужин, и бокальчик «Cabinet»-а – утомили страждущую душу, и ещё больше – бренное тело.
Казалось бы – сам Господь Бог тепло и ласково освежает своим дыханием третьего из рода Пиев.
Лёгкий перезвон ангельских крыльев услаждал Папу, где-то в глубине его сна.
- ПАДЪЁМ! ДИЛИНЬ, ДИЛИНЬ, ДИЛИНЬ!.. – Вырвало Пия III из благости создателя. Набатом бил колокольчик для прислуги, в руках монаха - монастыря Св. Августина.
- Святейшество! Так тебя рас так! Тебе говорю! – Папа никак не мог ничего понять. Спросонья он растерял все свои привилегии и титулы. Оные же, плохо фокусируясь на бесформенной тоге нарушителя спокойствия, разбежались и попрятались под янтарные ножки гардероба XVIII века.
Оставшись совершенно без помощи, Папа, пытался встать, и, в конце-то концов, уже спросить «Что, в общем-то, происходит! Ведь даже если горит Ватикан – пап так не будят!». Но снова падал в кресло.
- Нет – ну до чего докатиться! Это же черт знает что! – И тут Пий был окончательно пробужден, и отрезвлён. Нет не богохульством в его присутствии, а вылитым на голову кувшином ледяной воды!
С бешено вращаемыми глазами, красным лицом, и карающей рукой - Папа Римский, вседержатель мощи духовной на земле, Пий III встал перед возмутителем, и был страшен.
Но, тут же присел на край подлокотника, направляемый дулом Кольт м19.
- Не дергайся, папаша. Теперь ты совсем не в той власти, о которой обычно поют в псалмах. Ехидно ответил монах из-под глубоко опущенного капюшона.
- Это, что же это,- залепетал Пий – похищение? Выкуп? Побойтесь Бога! Народные волнЕния…
ОсквернЕния… Вас найдУт. И… ик… ик…
- И покарают. – Продолжил незнакомец. – И покарают судами праведными, и народным и Божеским. И не будет прощения, ибо – осквернение церкви – тяжелейший грех – хуже убийства! –Папа, лишь икал, и кивал головой. Папе – было страшно.
Монах вздохнул, и, не отводя кольт м19 налил, и подал стакан воды Пию III.
- Ты посмотри на себя… Рожа поросячья… Глаза – заплыли, нос в щеки провалился. Жрешь целый день, пьешь! Выходишь к людям… Ты вообще, к людям выходишь? А ты в курсе, что у тебя в обязанности входит исповедовать мирян?
Во время разговора, монах ходил вокруг главного – рабочего стола Папы. Не отводя оружия от главной цели, свободной рукой незнакомец раскидывал остатки неубранных тарелок, бокалов, стоящих на всевозможных документах.
- Исповедовать мирян? – переспросил, переставший икать Папа. И про себя подумав «Верно маньяк надо быть осторожней – и пронесёт. Всё во власти Божией», продолжил. – Так ведь я это, милейший делаю, регулярно.
- Угу, - буркнул монах, погрузившись в какие-то поиски среди кип документов, не сводя при этом М19 с заданной цели. – Угу, говорю… Регулярно – в Рождество и на Пасху. Под наблюдением телекамер.
Ты хоть знаешь, что это нужно делать каждую неделю? Без объявления – «там-то пройдет исповедь у Папы Римского, вседержателя мощи духовной на земле, Пия III».
А просто, ты заходишь заранее в исповедальню, так многие делают, знаешь ли – продолжал колко незнакомец.
- Но позвольте! – Возмутился Папа. Его раздражало оружейное дуло, да и из окна потягивало прохладцей - вечерело. – Позвольте! Я пожилой человек, у меня здоровье! Да и все знают – в традиции Папа обязан быть блаженным. Поэтому и выбирают самых старших, а стало быть - умудренных. А с лица воду не пить!
- Пить, пить… Пий – передразнил монах нагло, и с удовольствием, проступавшим сквозь рясу, вытянул какую-то бумагу из стопки, под фруктовой корзиной.
Незнакомец, протянул листок Пию III. И пока тот разбирался в поданном документе, монах рассказал.
Что вера в Бога, и остальную светотень – массовый удел. Потому как нет для общества безусловного авторитета. Вот оно и выбирает, что попроще и по массовей.
Лично он ни во что такое не верит, так как лишился всего, кроме собственного тела и способности мыслить. Поэтому может и пить, и гулять с девками, и вообще всё что запрещено, с точки зрения заповедей и не только это.
- А вот ты, Папа – оторвал монах Пия от чтения документа. – Ты, даже если не веришь в Бога – не можешь жить, как живу я. И, как ты уже вспомнил – блаженный это не студень, с подагрическим лицом и трясущимися коленями. Блаженен – благочестив – в мыслях и делах.
Где, мать твою дела твои? Ты хоть, одну бумажку на своём столе прочёл?! – Грозно вопросил незнакомец.
