– "Мать вашу… Дня вам мало", – подумал Петька, забираясь обратно на крышу и поправляя выползшую из штанов рубаху.
По улице, щёлкая шпорами, прошёл Фурманов, волоча за собой ржавую шашку. Из дома с разъезжающейся соломенной крышей, размахивая в виде утренней гимнастики руками, вышел начдив и заорал некую песню сомнительного нереволюционного содержания. Фурманов сначала попятился, а затем расправил молодецкие плечи и подошёл ближе.
– Здоров, начдив! – сказал он, вытирая шашку об сапог.
– Во-во, сказал начдив, кончая размахивать руками и доставая из сапога недокуренный бычок. Здоров, Дмитрий Андреич. Никак, пришёл просветительскую деятельность проводить?
– Ну да, сказал Фурманов лениво. Именно просветительную.
– Ну, давай, сказал начдив, раскуривая намокший бычок. Фурманов откашлялся и сказал:
– Во всех краях света коммунисты, Василь Иваныч, борются с мировой буржуазией…
– Борются, – согласился Чапаев.
– Ну вот. Наша, пролетарская, задача состоит в том, чтобы ухлопать как можно более буржуев и ихних способников. Во.
– Ухлопать, согласился начдив миролюбиво.
– А вот когда мы их, родимых, всех перехлопаем, вот тады и будет светлое такое будущее. А?
– Светлое, сказал начдив, гася разгонявшийся не на шутку бычок. Ну вот чего, Дмитрий Андреич, сказал он, слегка прищурившись. Мы с Петькой тебя порешить надумали…
– Чего? – удивился политрук.
– Чего-чего… вывести, понимаешь, в поле… и того…
– Что ж такого плохого я тебе сделал, Василь Иваныч? – удивился Фурманов.
– Уж больно ты заумные речи нашим бабам треплешь, подлюка… Так ведь и заикой баба стать может…
– Какая такая баба? Анка, что ли?
– Допущаю, что Анка, сказал Чапаев.
– Так я ж что? Я ж ничего… Пошутить нельзя с дурой… А ну вот, подхватил начдив. И оскорбляешь настоячих пролетариев различными буржуйскими грубиянствами… Во… Ну ладно. Побегай пока, а там решим… Перешить мы тебя, интилигента проклятого, завсегда готовы… Хе-хе…
Начдив сплюнул, и, оставив политрука в некотором замешательстве и недоумении, кликнул Петьку и велел ему запрячь каурую кобылу в тачанку".
– Ну, покажем ща мировой буржуазии… – сказал Чапаев, накидывая свою бурку. Петька, выведя на двор тачанку, запряжённую тощей кобылой, недоумённо посмотрел на начдива и покрутил пальцем около лба.
Начдив нахмурился, и вместо участия в показывании мировой буржуазии Петька был направлен на кухню к Анке чистить картошку.
Следующим актом пьесы было некоторое замешательство в рядах перепуганного противника, увидевшего следующую сцену; В кособокой тачанке сидел усатый человек в бурке, одной рукой правил лошадью, а в другой держал саблю, коей и махал, выкрикивая некие лозунга. Когда враги опомнились, они заметили, что усатый человек в тачанке подъехал вплотную к их собственному штабу, но очевидно, опомнившись, развернулся и помчался обратно. Анка и Петька обнявшись, стояли около кастрюль, в которых что-то булькало и клокотало. За развешенной на верёвке простыней, нервничая, стоял политрук и искоса поглядывал на Петьку.
– Ах, с чувством сказала Анка, бросая в кастрюлю очищенную морковку.
– Ах, повторил Петька, запуская в кастрюлю руку и извлекая морковку обратно.
Влюбленные потупили взор и, довольные, искося посмотрели Друг на друга. Фурманов занервничал, укусил сам себя палец и отхлестал по щекам, лоснящимся от свиснутой пухлой курицы. Внезапно со стороны поля послышался и свист пуль. Мимо удивлённого Фурманова промчался в тачанке, размахивая саблей, левой ногой и крича:
Ну а вот теперь мы их до полной победы Мировой революции!
Тачанка съехала в канаву и так, и осталась стоять. Начдив там же, в канаве, увлажнил землю, выругался и вылез на поверхность. Отчего то на его усах были отчётливые следы не то варенья, не то губной помады.
ГЛАВА 2
Шпионские штучки товарища Исаева
Вечером Петька договорился с Анкой кое о чём, и бодрым шагом помчался на речку мыть ноги. Анка удобно расположилась на сеновале и стала его ждать. Петька отчего-то не появлялся и Анке стало это надоедать. Внезапно проходящий мимо сеновала Фурманов услышал внутри его похотливое вздыхание. Веками выработавшийся инстинкт мужчины проснулся в политруке, и ему страшно чего-то захотелось. Он стал смутно догадываться, чего же ему хочется. Он облизнулся и открыл дверь. Скрип несмазанной дверцы сарая несколько охладил его, но тут из глубины сена послышался голос, как показалось Фурманову, очень даже соблазнительный:
– Петенька, ты ли это, main leibе? – позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему.
– Я, – хрипло сказал Фурманов, зная, что женщинам перечить не следует, так как это может плохо кончиться.
– Иди же ко мне, main рыбка… Что же ты не появлялся так долго, мой петушок?
– Занят бы-ы-ыл, – почти прорычал политрук, закапываясь в сено.
Анку он нашел не сразу, так как она только возбудительно дышала и на глухое рычание не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и рычал, но неожиданно женские руки схватили его за сапога, и те полезли с ног.
– О, Петенька, какие холодные у тебя нот… И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки… О, main Gott… А ваще ничего… Раздевайся же, мой leibе, я жду тебя уже давно! -. Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.
– О, я вижу страсть безумную твою, сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интеллигентной ерунды.
Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось бы manvaus tone. Приведем лишь некоторые эпитеты и цитаты, принадлежавшие Анне Семёновне (Фурманов был очень занят, и поэтому молчал):
– Ух ты, какой! Ну, давай же! О, о! Ну, Петенька, же! О,…, о! Ну, ещё разок!
Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено. Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги.
– А вот и я! – сказал он, довольный собой. Анка уставилась на него обалдевшим взором.
– Как, уже? – спросила она.
– Ну так! – сказал, очень польщённый, Петька. Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где очевидно должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в портупее. Минут через сорок из сарая вышел удручённый Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах:
– Не дала, сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.
– Енто дело споправимое, сказал начдив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдая с мельчайшими подробностями.
Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал:
– О женщины, вам имя вероломство! Фурманов, лежащий под деревом, съёжился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал.
– Это точно, сказал начдив, и сук, на котором он сидел, благополучно треснул. Фурманов взвыл и помчался на кухню.
На следующий день утром политрук, отдохнув после вчерашнего происшествия, направился к начдиву, чтобы поговорить по весьма важному вопросу. Чапаев сидел за столом и точил саблю, одновременно доставая из огромной чаши вареники со сметаной.
– Чё пришёл? – спросил он неприветливо.
– Разговорчик есть, сказал Фурманов.
– Садись, сказал начдив, доставая свободной рукой из-под стола здоровенную бутыль мутного самогона.
– Да нет, Василь Иваныч, я ж не в том. смысле вовсе… Я про нашего товарища поболтать хочу…
– Про какого, равнодушно спросил Василий Иванович.
– Про Петьку.
– Про какого Петьку, ещё более равнодушно спросил начдив.
– Ну про этого же, Исаева…
– Ну, сказал Чапаев, задумчиво вынимая пробку, сделанную из куска тряпки, засунутую в горлышко бутылки.
– Вы ж помните, наверно, как из Москвы товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские ряды прокрался немецкий шли…
– Сиди уж, пролетарий, едко заметил начдив. У тебе ж на лбе сплошные дипломы нарисованы…
– Дело не во мне, сказал политрук раздражённо.
– Вот это точно, сказал начдив. Никакой пользы от тебе нетути.
– Да нет же, ведь товарищ Дзержинский… Василий Иванович основательно разозлился и произнес фразу, из которой стало ясно, что он некогда состоял с товарищем Дзержинским в интимных отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не поздоровилось. Фурманов плюнул и сказал напрямик:
– Василий Иванович, Петька – шпион.
– Чего? Василий Иванович подавился самогоном и залился здоровым пролетарским смехом.
