— Добро пожаловать! Просим! Очень рады!
Тем временем Иван Никифорович предательски зашел гостю в тыл и сделал ему подножку.
— Держи! — хрипло крикнул он, навалившись на представителя животом. — Хватай его!
Потом мы взяли его за руки и за ноги, вынесли на площадку и… Он жил двумя этажами ниже.
Завтра нас с Иваном Никифоровичем опять будут судить.
Пока я сражался с ускользающим блином, Жора быстро проглотил свой кефир и поднялся.
— Ну, доедай тут, — сказал он. — А я бегу. У нас сегодня летучка с утра.
— А номерок, — напомнил я. — Нас же на один повесили.
— Сиди — я принесу, — сказал Жора.
Однако одетого Жору в зал не пустили, и он, пританцовывая от нетерпения, стал делать мне знаки. Я добежал до двери, схватил номерок и вернулся обратно.
…Завтрака моего на столе не было.
Я глазам своим не поверил. Оглядел соседние столики — на них тоже было пусто.
— Где же мой завтрак?! — громко удивился я.
Немногочисленные посетители подняли головы и с интересом посмотрели на меня: дескать, что это еще за граф выискался — завтрак ему подавай!
— Здесь, между прочим, столовая самообслуживания, гражданин, — заметил ближайший ко мне молодой человек. — Берите подносик и катите себе по прилавочку.
— При чем здесь подносик! — огрызнулся я. — Вот здесь стоял мой завтрак, а теперь его нет!..
— Товарищ! — кинулся я к старушке, толкающей впереди себя тележку с грязной посудой. — Вы, что ли, увезли мою еду?
— Ничего я не знаю, ничего не увозила, — скороговоркой ответила старушка, — окромя пустых тарелок.
— Как пустых, — закричал я. — Там же еще были недоеденные блины, полное яйцо, творог и кофе! Это, по-вашему, пустое, да?
— Иде? — спросила старушка, остановившись. — Иде были, покажи? На каком столе?
— На каком, на каком… — сказал я, еще раз оглядывая совершенно одинаковые, чистые столы. — Вот на этом, очевидно… А может, на этом.
— От, граждане! — митинговым голосом обратилась к прочим старушка. — Видали такого, а? Не помнит даже, за каким столиком сидел!
Граждане понимающе переглянулись.
— В конце концов, это не имеет значения! — запротестовал я.
Но протест мой не был услышан. Старушка, пригвоздив меня к позорному столбу, уже катила свою тележку в другой конец зала.
Ситуация образовалась стыдная. Я поискал глазами хотя бы одно сочувствующее лицо и не нашел. Кассирша сидела, скрестив на груди могучие руки, и каменно смотрела мимо меня. Девушка раздатчица с отсутствующим видом перетирала тарелки.
— Так, — сказал я. — Это что же получается, уважаемые? Значит, смылили завтрак — и все молчок?
Тогда из-за столика, стоящего на отшибе, поднялась чрезвычайно полная дама и, вытирая рот салфеткой, строго спросила:
— Что вы кричите, гражданин? Что вы разоряетесь?
— А вы уж не заведующая ли? — догадался я. — Хороши у вас порядки, нечего сказать! Не успеешь отвернуться — из-под носа тащат!
— Не тащат, а убирают! — поправила меня дама. — Это ее обязанности. Мы боремся за паспорт санитарного благополучия…
— Ах, боретесь! — воскликнул я. — Чудненько! Значит, это у меня в порядке борьбы завтрак ликвидировали? Вот не знал!
— Тетя Груня! — окликнула заведующая старушку. — Какой такой завтрак ты у гражданина увезла?
— Ничего я не видела, ничего не увозила, — хмуро буркнула тетя Груня, — окромя пустых тарелок.
— Видите, — сказала заведующая. — Этого не может быть, — и, повернувшись к другим посетителям, громко повторила: — У нас этого не может быть!
— Замечательно! — взмахнул руками я, апеллируя к той же аудитории. — Выходит, я здесь кино разыгрываю! Чтобы поесть на дармовщинку! Обобрать вас хочу на полтинник! Выходит, я вымогатель! Похож я на вымогателя, товарищи?!
Товарищи, уткнувшись в тарелки, трусливо молчали. У них-то завтраки никто не уводил.
— Почему вымогатель, — сказала заведующая. — Просто, может быть, вы скушали, а потом забыли.
— Да как же скушал! — застонал я. — Там еще блины недоеденные, полное яйцо, творог и…
— Иде? — спросила подкатившаяся тетя Груня. — Пусть покажет — иде.
— Тьфу! — взорвался я. — Тут у вас концов не найдешь! — и пулей вылетел из зала.
Гардеробщик мне посочувствовал.
— Вот и позавтрикал! — весело сказал он. — Назавтрикался — хоть плачь.
— Горите вы синим огнем! — махнул рукой я.
— А ты всех не равняй! — обрезал меня гардеробщик. — Не равняй всех!
Когда я выходил из столовой, в зале раздался вопль. Кричала заведующая. Оказывается, пока мы беседовали, тетя Груня увезла ее завтрак.
В нашем городе построили подземный переход. Построили его в самом гробовом и неблагополучном, с точки зрения дорожных происшествий, месте. На этом участке каждую минуту проходило двадцать четыре груженых самосвала в одну сторону и двадцать четыре порожних—в обратную. Шли также автобусы и троллейбусы, легковые автомашины и мотоциклы. Проскакивали, кроме того, панелевозы, подъемные краны и легкие колесные тракторы марки «Беларусь».
В общем место было определено бесспорное. И не удивительно, что в день открытия тоннеля все газеты опубликовали короткие сообщения, а главный архитектор города и начальник местного ОРУДа выступали по радио. Сначала главный архитектор доложил про конструктивные особенности и внешнюю отделку перехода, а потом начальник ОРУДа долго развивал версии о значении его для безопасности движения. Он даже высказал уверенность, что статистика наездов автомобилей на пешеходов круто пойдет вниз. Правда, какова эта статистика, начальник не сказал, но любители утверждали, что давят на проклятом участке каждый божий день.
Тоннель открылся вечером, а на следующее утро возле него объявились первые пешеходы. Они подходили, осматривали бетонный парапет, некоторые даже спускались по ступенькам и нерешительно заглядывали внутрь. Но затем вылезали обратно и шли через дорогу старым путем.
До самого вечера над переходом скрежетали тормоза, и рассыпалась нервная шоферская матерщина. За весь день только один молодой человек спустился в тоннель. Он прошел его насквозь, постоял на той стороне и опять нырнул под землю. Выбравшись на прежнее место, молодой человек пожал плечами и отважно ринулся в узкую брешь между бензовозом и троллейбусом…
То же самое повторилось на второй, третий, четвертый и пятый день. Переход стоял или, будем говорить, залегал мертвым капиталом. На ступеньках его оседала пыль и копились окурки.
Иногда к переходу подъезжал сам председатель райисполкома. Он гулял по тротуару и печально гладил облицовочную плитку парапета.
Так и пустовал тоннель, пока внутри сама по себе не начала осыпаться штукатурка и не выщербился почему-то цементный пол. Тогда под землей организовали ремонтные работы, а наверху укрепили табличку:
Спускаться в тоннель воспрещается Штраф 50 коп.Первый пешеход, которого задержал внизу бригадир штукатуров, рванув на груди рубашку, крикнул:
— Значит, пусть меня давит, так?! Пусть калечит, да?!
— Куда ж я теперь, с дитем? — всхлипнула подоспевшая следом за ним мамаша.
А сзади уже колыхались и наседали не желающие быть задавленными.
— Вот, значит, как! — злорадно сказал некий, возвышающийся над остальными, гражданин. — Значит, и по земле нельзя, и под землей нельзя! Рабочему человеку, выходит, ступнуть негде!
— Да что с ним разговаривать! — взвизгнули где-тоу входа.
В следующий момент жидкий заслон из ремонтников был опрокинут, и толпа пешеходов потекла через тоннель.
Вечером мы были приглашены на юбилей главного инженера, и в обеденный перерыв я заскочил в парикмахерскую — побриться.
— А постричься вы разве не хотите? — спросила мастер.
— Можно, — сказал я. — Заодно.
Парикмахерша развернула передо мной журнал мод на страничке «Мужчина и прическа» и, — ткнув в один из шикарных проборов, спросила:
— Такую?
Честно говоря, все прически показались мне совершенно одинаковыми, и я безразлично кивнул:
— Да, пожалуйста…
— Вам эти очки не идут, — деликатно заметила парикмахерша, расчесывая мою обработанную голову. — Вот посмотрите-ка, — она показала мне страничку «Мужчина и очки».
— У меня вообще-то есть другие, — сказал я и вынул из кармана очки. — Я в них читаю.
— Эти — в самый раз, — сказала мастер. — Вы их и не снимайте.
Она еще раз придирчиво осмотрела меня, склонив набок голову.
