церт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?" И я про-
чел твой монолог, и его хорошо принимали, и он ска-
зал: "Мы включим тебя с этим монологом в избранное".
Я посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».
И только тут я заметил, что держу во второй или в тре-
тьей руке программу, развернул — и сошел с ума…
Что мне было делать на той куче угля, и каким же
я был, если б сказал своему начальнику Пупенко:
«Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фами-
лия». И я полез в трюм, где сломалась выгребальная
машина С-153, что выгребает уголь на просвет под
грейфер, и только слеза на пыльной щеке — благодар-
ность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному
стечению обстоятельств.
Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил
за собой Ильченко, который к тому времени уже что-
то возглавлял в пароходстве и уже приобрел первые
навыки в демагогии и безапелляционности. Если
б мы его не показали Райкину, он был бы замминист-
ра или зампредоблсовпросра или предзамтурбюро
«Карпаты» з пайкамы, з персональной черной, з хра-
пящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, вiн
кожний piк вiдпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда»
у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до мо-
ря, по субботам напывавсь у компании таких же дун-
дуков, объединенных тайным знанием, что эта систе-
ма ни к херам не годится, и в любом состоянии решал
бы вопросы з населением. Находясь з ним в крайней
вражде.
«Понаехали тут деревья защищать отовсюду, з Тур-
ции, з Израиля. Я им говорю: "Та хто ж те деревья хо-
тел рубать?" Поналетели защищать чи евреи, чи не ев-
реи, мне все равно. Я им: "Та хто ж их хотел рубать те
деревья, ну производим плановое прореживание буль-
вара, упорядочиваем вид з моря, з моря тоже ж кто-то
смотрит на город…" Поналиталы. Демократия. Вона,
выпустили на свою голову джинна».
Так вот Ильченко волевым решением поменял сча-
стливую судьбу зампредминистра решающего на
жизнь артиста воплощающего, постепенно втянулся,
наладил связи и теперь его не застанешь и не найдешь,
и только за городом слышен его мощный голос: «Рабо-
тать надо, товарищи, ищите автора, перебирайте лите-
ратуру. С декабря начнем репетировать июльскую про-
грамму, усмешняйте, расставляйте акценты. Афорис-
тичнее, товарищи!»
В обстановке счастливо складывающихся человече-
ских судеб я не мог тихо сидеть на угле (как говорила
англичанка: «У нас полиция на угле», я спросил: «Не-
ужели так допотопно?», потом оказалось — на углу, это
я на угле), и по огромному собственному желанию уво-
лившись, стартовал из одесского порта в Ленинград,
где в 1964 году стал счастливым и присоединился
к своим двум дружкам.
Первый гонорар получил сразу в 1967 году, а до это-
го три года Роман залезал под кровать и там, в темноте,
в чемодане отсчитывал мне на питание десять рублей.
Маманя вся в слезах слала три рубля в письме-конверте.
Пешком через мост в Кунсткамеру обедать, ком-
плексно за пятьдесят копеек и, чтоб я света белого не
видел, у меня не было еще четырех копеек на троллей-
бус, отчего был сухим, мускулистым и смелым, как все,
у кого ничего нет.
Друг и соавтор Лозовский, с которым я прибыл
в Ленинград занять место в высшем свете, неожиданно
проиграл свои деньги в преферанс и сошелся с попом,
жарил ему яичницу, пил с ним водку и отказывался за-
рабатывать каким-либо трудом кроме литературного.
А когда я услышал, как он весело проводит время за
шкафом, а я мучаюсь в святых поисках слова, я ему вы-
дал справку «разрешены все виды деятельности, кроме
умственной» и отправил в Одессу, где он снова стал та-
лантливым конструктором, о чем до сих пор вспомина-
ет в Израиле.
А я переехал к артистам-миниатюристам на про-
спект Металлистов, хотя слово «переехал» сюда не
подходит. Вещей не было.
Ильченко под свою фамилию и дворянское про-
шлое одолжил у Руфи Марковны Райкиной (Ромы)
тридцать рублей, но потерял их по дороге и задумчиво
наблюдал, как я размещаюсь. Потом наступил его теле-
фонный разговор с Одессой, с женой:
— Таня, ты деньги получила?
— Когда ты выслал?
— Нет, я спрашиваю: ты на работе деньги получила?
Вышли мне.
Это были счастливые дни нашей жизни на проспек-
те Металлистов за кинотеатром «Титан», или «Гигант»,
или «Великан». Девочка Летуновская подарила нам
чайник. Хозяйка по-ленинградски пила вмертвую. То
есть начинала со скандала: «Где щетка? Я не вижу кас-
трюли…» — находила шкалик и засыпала.
В 1966 году, после двух лет моего пребывания в Ле-
нинграде без копейки и работы, А. И. Р. сказал, что
в спектакле Музы Павловой они будут делать мое отде-
ление. Оценив это обещание, я пытался уехать. Мне по-
советовали поговорить с Руфью Марковной, и в 1967-м
я получил свой первый гонорар в пятьсот рублей, номер
в гостинице «Астория», стол в ресторане и премьеру
«Светофора» в ноябре. Я стал знатен и богат, что немед-
ленно сказалось на характере.
А!.. Эти одинокие выступления… эти попытки ре-
петировать что-то с друзьями. Эти попытки что-то до-
казать. И первая публика. И первый успех. И с поце-
луями и любовными клятвами был уволен из театра
в 1969 году навсегда! Как сказал А.И.Р.: «Отрезанный
ломоть!» Все, эпизод снят!
Рома с Витей уволились тоже. Вот тут прошу запом-
нить — их никто не увольнял, наоборот, их пытались
удержать всеми методами. Витя напечатал заявление на
машинке, чем привел шефа в ярость.
В голове вертится фраза: «Партия вам не проход-
ной двор! На каком основании вы сочли возможным
прорваться на трибуну высшего военно-политичес-
кого, ордена Боевого Красного Знамени, общевой-
скового, ордена "Знак Почета" Ленинградского Выс-
шего государственного мюзик-холла?!!»
В 1970-м мы стартовали. Второй раз за жизнь. Вер-
нулись в Одессу, где тоже не были нам рады, но нам
здорово помогла холера 1970 года. Из всех холер самая
прогрессивная. Режиссер Левитин, гремя жестью, уе-
хал с криком «Жду в Москве!», секретарь обкома Ли-
дия Всеволодовна Гладкая переменилась в лице — я ее
догнал на улице:
— Спектакль не принят?
— Принят, принят, играйте что хотите.
Такую свободу и изобилие я видел только в день
смерти Леонида Ильича, когда была оцеплена Москва
и продавцы зазывали в магазины. И в районе радиации.
То есть жизнь показывала, что есть несчастья большие,
чем плановое хозяйство, и мы повеселились!
Обсервация на т/х «Таджикистан», полные бары
подозреваемых в скорой смерти, музыка и лучшее, что
есть в глуши, — беспорядочные связи (зачеркнуто),
знакомства (зачеркнуто), дружба (зачеркнуто), любовь
(зачеркнуто), контакты (зачеркнуто), счастье (зачерк-
нуто).
Первый выезд в Ростовскую область. Первые гаст-
роли. Автобус Фурцевой — фурцевоз, село Жирновка.
— Эй!
— Чего?
— Артисты приехали.
— Какие еще артисты, ёлкин дуб?
— Да вот эти, что на афише…
— А, эти? Так у нас не захотели, езжайте в Белую
Калитву, может, там захотят.
Так мы ехали по деревням, и никого. Не захотели!
Но мы в Ростове перед отъездом записали на телевиде-
нии «Авас», вернулись в Ростов — директор филармо-
нии подозрительно смотрит, еще просит остаться. Сту-
лья ставят. Из обкома звонят.
Аншлаг!
Отныне мы влюбились в это слово, в это состояние.
Пусть говорит, кто хочет, пусть неполноценно хнычут
о массовом, не массовом, если ты вышел на сцену и произ-
носишь монолог, постарайся, чтоб в зале кто-то был. Даже
политиков это тревожит, а уж театр обязан иметь успех.
Раб начинает так: «Они виноваты в том, что я…»
…Свободный: «Я виноват, в том, что я…» Кровью, потом
и слезами полита дорога к аншлагу и стоит он, недол-
гий, на крови, поте. Да здравствует наша страна — по-
кровительница всех муз. Да здравствует партия — по-
кровительница страны, покровительница всех муз.
— Товарищи, товарищи, здесь режимная зона… Мало
ли что… Мало ли что… Прошу… Прошу…
— Михаил, о чем мне писать, как вы думаете? Я хо-
чу узнать, что сейчас волнует молодежь, я изучаю их
