Человѣкъ, занимающій такое положеніе, конечно, долженъ много бороться, очень много, — объ этомъ нечего и говорить. И мнѣ пришлось бороться. Наконецъ, досталось и на мою долю порядочно. это произошло во время недоразумѣній, возникшихъ съ ломовиками, вождемъ которыхъ былъ одинъ парень, прозванный нами Геркулесомъ. Онъ угостилъ меня такимъ ударомъ по головѣ, что мнѣ казалось, будто у меня раздробился черепъ; потомъ посыпались изъ глазъ искры, а затѣмъ все потемнѣло; я ничего не чувствовалъ, ничего не сознавалъ, по крайней мѣрѣ, нѣсколько минутъ.
Когда я очнулся, то сидѣлъ на зеленой мягкой травѣ, подъ тѣнистымъ дубомъ; передо мною разстилался чудный ландшафтъ, которымъ я могъ любоваться вполнѣ; впрочемъ не совсѣмъ вполнѣ, такъ какъ передо мною былъ гордо сидѣвшій на своемъ конѣ всадникъ, точно вырѣзанный изъ книги съ картинками. Онъ былъ положительно закованъ въ желѣзную броню съ головы до ногъ; у него былъ шлемъ на головѣ, затѣмъ щитъ, мечъ и громадная пика; попона его лошади изъ красной и зеленой шелковой матеріи спускалась почти до самой земли и была украшена гербами; у сѣдла былъ привѣшенъ стальной рожокъ.
— Прекрасный сэръ, не желаешь-ли сразиться со мною? — спросилъ всадникъ.
— Не желаю-ли чего? — не безъ удивленія спросилъ я.
— Не хочешь-ли позабавиться оружіемъ ради твоего отечества, ради какой-нибудь прекрасной лэди или ради…
— Что вы мнѣ предлагаете? — удивился я. — Отправляйтесь обратно въ вашъ циркъ, а то я донесу на васъ.
Всадникъ повернулся и отъѣхалъ на нѣсколько сотъ ярдовъ назадъ, затѣмъ онъ пригнулся къ шеѣ лошади, вытянулъ синіе длинную пику и стремглавъ помчался ко мнѣ, такъ что я всталъ съ того мѣста, гдѣ сидѣлъ подъ деревомъ, когда онъ прискакалъ ко мнѣ.
Онъ считалъ меня своимъ плѣнникомъ и объявилъ мнѣ объ этомъ; такъ какъ всѣ преимущества были на его сторонѣ, то мнѣ и пришлось, волей-неволей, какъ-нибудь уладить дѣло. Мы пришли къ тому соглашенію, что и пойду вмѣстѣ съ нимъ, но что онъ не причинитъ мнѣ вреда. Итакъ, мы отправились въ путь; я шелъ подлѣ его лошади; намъ попадались поляны, опушки лѣса, ручейки, которыхъ я никогда не видалъ прежде; все это удивляло и поражало меня; мы долго шли, но не видно было и признака какого-либо цирка. Тогда я совершенно отказался отъ своего перваго предположенія, что этотъ всадникъ былъ изъ цирка, а думалъ, что онъ, вѣроятно, изъ какого-нибудь дома умалишенныхъ. Но мы подвигались впередъ, а вблизи не было видно никакого зданія; я терялся въ догадкахъ, какъ это обыкновенно говорится. Наконецъ, я рѣшился спросить его, далеко-ли мы отъ Гаршфорда. Онъ отвѣтилъ, что никогда не слыхалъ такого названія; это я счелъ за ложь, но не выразилъ вслухъ своего мнѣнія. Прошло около часу и вдали показался городъ, дремлющій въ долинѣ и расположенный на извилистой рѣкѣ; у входа въ этотъ городъ была построена на холму большая сѣрая крѣпость съ башнями и бастіонами; такія крѣпости я видѣлъ только на картинахъ.
— Брейфеспортъ? — спросилъ я, указывая на городъ.
— Камелотъ, — отвѣтилъ мой спутникъ.
* * *
Но тутъ мой незнакомецъ сталъ зѣвать и ясно было видно, что его клонитъ ко сну; на его губахъ опять появилась его обычная странная патетическая улыбка и онъ сказалъ:
— Я не могу продолжать дальше, но у меня все это записано; пойдемте ко мнѣ, я вамъ дамъ рукопись, и вы можете прочитать это, когда вамъ вздумается.
Когда мы пришли въ его комнату, то онъ мнѣ сказалъ:
— Сначала я началъ было вести дневникъ, но съ годами этотъ дневникъ я превратилъ въ книгу. Ахъ, какъ все это было давно!
Онъ вручилъ мнѣ свою рукопись и указалъ мѣсто, съ котораго я долженъ былъ начать.
— Начинайте отсюда, — указалъ онъ, — а потомъ я разскажу вамъ предъидущее. Въ это время онъ казался погруженнымъ какъ бы въ состояніе летаргіи.
Когда я вышелъ за дверь, то слышалъ, какъ онъ проворчалъ съ просонья:
— Покойной ночи, прекрасный сэръ.
Я пришелъ къ себѣ, усѣлся у камина и сталъ разсматривать свое сокровище. Первая часть этой рукописи, — болѣе объемистая часть, — была написана на пергаментѣ, пожелтѣвшемъ отъ времени. Я поскоблилъ одинъ листъ и увидѣлъ, что это былъ полимпсестъ [1]. Подъ старымъ неяснымъ писаніемъ исторіи янки появлялись слѣды старинныхъ буквъ, которыя были очень древни и неясны — латинскія слова и сентенціи: очевидно, отрывки изъ старинныхъ монастырскихъ легендъ. Наконецъ, я нашелъ то мѣсто, съ котораго слѣдовало начинать по указанію янки и прочиталъ нижеслѣдующее:
«Камелотъ… Камелотъ! — повторялъ я самъ про себя, — право, не помню, чтобы я когда-либо слышалъ такое названіе».
Передъ нами былъ пріятный, спокойный лѣтній ландшафтъ, увлекательный, какъ грезы, но тоскливый, какъ воскресенье. Воздухъ благоухалъ ароматами цвѣтовъ, наполнялся жужжаніемъ насѣкомыхъ, щебетаніемъ птицъ, но нигдѣ не видно было людей; осмысленая жизнь точно застыла въ этомъ уголкѣ; тутъ не видно было движенія вагоновъ… словомъ, ничего, рѣшительно ничего… Дорога походила скорѣе на извилистую тропинку съ слѣдами лошадиныхъ копытъ и съ колеями, оставленными колесами по обѣимъ сторонамъ въ травѣ — колесами, у которыхъ, повидимому, ширина хода была не болѣе ширины руки.
Но вотъ показалась хорошенькая дѣвочка, лѣтъ десяти, съ цѣлымъ лѣсомъ густыхъ золотистыхъ волосъ, ниспадавшихъ волнами на ея плечи. На головѣ у ней былъ вѣнокъ изъ краснаго мака; дѣвочка была такъ прелестна, что я никогда не видалъ ничего подобнаго. Она шла лѣнивою поступью, а на ея лицѣ было выраженіе полнаго спокойствія. Но человѣкъ изъ цирка, — какъ я это предполагалъ, — не обратилъ на нее ни малѣйшаго вниманія, и даже, какъ мнѣ показалось, вовсе и не видѣлъ ея. А она, она тоже нисколько не удивилась его странному одѣянію, точно она встрѣчала такихъ людей постоянно въ своей жизни. Она прошла мимо него такъ же равнодушно, какъ прошла бы мимо стада коровъ; но лишь только она замѣтила меня, то въ ней произошла большая перемѣна! Она подняла руки и остановилась, какъ вкопанная; ея маленькій ротикъ разинулся отъ удивленія, глаза широко раскрылись и въ это время дѣвочка изображала изъ себя картину удивленнаго любопытства, смѣшаннаго со страхомъ. Она стояла и смотрѣла на насъ до тѣхъ поръ, пока мы не повернули за уголъ лѣса и не скрылись у ней изъ виду. Для меня имѣло большое значѣніе то обстоятельство, что дѣвочка остановилась и пристально смотрѣла на меня, вмѣсто того, чтобы смотрѣть на моего спутника. Она смотрѣла на меня, какъ на какое-то зрѣлище и въ этомъ отношеніи совершенно пренебрегала своими собственными достоинствами, это была вторая, поразившая меня, вещь, наконецъ, такое великодушіе въ такомъ юномъ возрастѣ также не мало изумило меня и дало пищу моимъ мыслямъ. Я шагалъ впередъ, какъ въ просоньѣ.
По мѣрѣ того, какъ мы приближались къ городу, стали проявляться и признаки жизни. Намъ попадались нищенскія хижины съ соломенными крышами, а за ними небольшія поля и садовыя куртины болѣе или менѣе воздѣланныя. Тутъ были и люди; мужчины съ загорѣлыми лицами, съ длинными курчавыми волосами, падавшими имъ на лицо, вслѣдствіе чего эти люди походили на животныхъ. Какъ мужчины, такъ и женщины были въ грубой холщевой одеждѣ, доходившей ниже колѣнъ; нѣкоторые изъ мужчинъ и женщинъ носили желѣзныя ожерелья. Дѣвочки и мальчики всѣ бѣгали нагими и на нихъ никто не обращалъ вниманія. Всѣ эти люди останавливались и смотрѣли на меня, говорили обо мнѣ, бѣжали въ свои хижины и сообщали членамъ своей семьи о моемъ появленіи, чтобы и тѣ могли посмотрѣть на меня; но, казалось, никто не обращалъ особаго вниманія на моего спутника, ему только униженно кланялись, а онъ даже и не отвѣчалъ на ихъ поклоны.
Въ городѣ было нѣсколько каменныхъ домовъ безъ оконъ; эти зданія гордо возвышались между хижинами съ соломенными крышами; улицы скорѣе представляли аллеи съ тѣнистыми сводами и не были вымощены; масса собакъ и нагихъ ребятишекъ грѣлись и играли на солнцѣ, шумѣли, нарушая общую тишину; тамъ и сямъ бродили свиньи, рылись съ удовольствіемъ повсюду, а одна изъ нихъ рылась въ дымящемся навозѣ, а потомъ помѣстилась посерединѣ кучи и стала кормить своихъ поросятъ. Но вотъ издали послышались звуки военной музыки; они все болѣе и болѣе приближаются, а вотъ уже видна и вся кавалькада; всадники всѣ были въ шлемахъ съ развѣвающимися перьями, съ блестящимъ вооруженіемъ, съ развернутыми знаменами, въ богатой одеждѣ; лошади въ дорогихъ сѣдельныхъ уборахъ; вся эта кавалькада проѣхала мимо роющихся свиней, нагихъ ребятишекъ, развеселившихся собакъ и бѣдныхъ хижинъ, составляя со всѣмъ этимъ поразительный контрастъ. Мы отправились слѣдомъ за этой блестящей кавалькадой, по одной извилистой аллеѣ, затѣмъ по другой, и все мы поднимались вверхъ, пока, наконецъ, не достигли открытой для вѣтровъ вершины, на которой стоялъ громадный замокъ. Затѣмъ произошелъ обмѣнный звукъ рожковъ; потомъ начались переговоры со стѣнъ, гдѣ ходили взадъ и впередъ вооруженные люди въ латахъ и каскахъ, съ алебардами на плечахъ; надъ ними развѣвались знамена, а лица этихъ людей были также суровы, какъ изображеніе дракона, развѣвающагося надъ ними; по окончаніи переговоровъ заскрипѣли большія ворота и отворились, подъемный мостъ опустили и глава кавалькады въѣхалъ подъ грозныя арки; мы послѣдовали за кавалькадой и очутились посреди большого мощенаго двора; со всѣхъ его четырехъ сторонъ возвышались башни и бастіоны, очертанія которыхъ отчетливо выдѣлялись на голубомъ небѣ; всѣ стали спѣшиваться, потомъ начались обоюдныя привѣтствія съ большими церемоніями; бѣготня туда и сюда, шумъ, говоръ, смѣсь различныхъ цвѣтовъ одежды, но такое волненіе и постоянное движеніе, казалось, доставляло имъ удовольствіе.
