Вторая встреча с первым фельетонистом «Правды» состоялась много позже и не в редакции, а в Доме печати. Захожу под выходной в ресторан и вижу за столиком Михаила Ефимовича. Подхожу, спрашиваю:
— Разрешите сесть?
— Пожалуйста.
После первой встречи прошло около восьми лет. Конечно, ни той встречи, ни меня самого Мих. Кольцов уже не помнил. Он пододвинул мне меню и спросил:
— Что возьмете, цыпленка под лимонным соусом или шашлык по-карски?
— Ни то, ни другое. У меня тайный умысел. Я пришел в ресторан не ужинать, а узнать ваше мнение.
— О чем?
Я назвал свою фамилию, спросил:.
— Может, доводилось вам, Михаил Ефимович, читать мои опусы в «Комсомольской правде»?
— Могу даже сказать, что читал: «Рассказ о ведущих шестернях», «Нату».
— Это старое увлеченье, очерки. А теперь я начал писать фельетоны.
— Давно начали?
— Да нет! Написал всего четыре фельетона, а как получается — не знаю.
— Милый, я написал не четыре, а не меньше тысячи и тоже не знаю, как получается. Не ленитесь, пишите как можно больше. Печатайтесь два-три раза в неделю. Ищите себя. А пока ваши фельетоны, не в обиду будь вам сказано, не ваши.
— А чьи? — зло спросил я.
— Один написан под Заславского, второй под Зощенко, третий под Кольцова… Деритесь за свое «я» в фельетоне. У каждого фельетониста должен быть собственный почерк. Когда вы найдете свое, приходите. Поговорим!
— Когда приходить, когда напишу тысячу фельетонов?
— Неважно сколько! Сто, двести. Главное, чтобы это были ваши, ни на кого не похожие фельетоны.
На этом мой второй разговор с Мих. Кольцовым окончился, и я в ожидании третьего стал усиленно писать фельетоны. Пятый… десятый… двадцатый… Те ли я писал опусы, которые имел в виду Мих. Кольцов, или не те, мог сказать только он сам, но я дал себе твердое слово не ходить на консультацию в «Правду», пока не напишу своего, конечно не тысячного, а хотя бы двухсотого фельетона.
Я писал и считал. Двадцать, сорок, еще двадцать… Наконец написан заветный двухсотый фельетон. Можно как будто звонить в «Правду», договариваться о третьей встрече. А звонить было некому. Мих. Кольцова не было уже в живых. Он погиб, оклеветанный подлецами, о которых писал, которых разоблачал всю свою жизнь.
Главный разговор о характере моих фельетонов, к которому я стремился и которого так ждал, таким образом, не состоялся. Но были полуглавные. Об одном из таких разговоров я и хочу рассказать сегодня.
В конце сороковых годов мне должно было стукнуть сорок.
— Дата круглая, — сказал редактор. — А что, Сенечка, если нам издать к этой дате книжку твоих фельетонов? Давай подбери подходящие и неси на прочтение членам редколлегии.
Я, как и всякий другой фельетонист, давно мечтал о такой книге, исподволь откладывал копии своих опусов в отдельную папку. Опусы лежали в том же порядке, как и печатались, от номера первого до номера самого последнего. Все как будто в порядке, фельетоны собраны, автору остается сделать совсем немного. Перечесть написанное заново, расставить недостающие точки и запятые и нести рукопись в издательство. Дело обстояло, оказывается, не так просто, как казалось поначалу. Не все опусы, которые печатались в газете, годились для книги. Я читал и выбирал фельетоны, написанные, как мне казалось, крепко. Таких было мало. Я прибавил к крепким полукрепкие и пошел к редактору. Тот взвесил папку на руке, сказал:
— Хлипковато!
— Хотел сделать книжку потолще, не получилось.
И я сказал о статистических итогах, которые получились у автора после прочтения двух сотен своих опусов. А итоги были нерадостными. На десять моих фельетонов, напечатанных в газете, приходился всего один крепкий, два были полукрепкими, а семь выглядели и не так и не сяк.
Главный прочел за ночь книжку и утром переслал ее директору издательства не перекраивая, а про мои статистические выкладки сказал:
— Молодец, Сенечка, что все средненькое забраковал. В конце концов читатель говорит спасибо и автору и редакции только за крепко скроенные фельетоны. Хочешь, чтобы у тебя в следующий раз было десять попаданий в центр мишени из десяти?
— Еще бы.
— Тогда давай заключим, договор. Ты будешь писать, а мы печатать только отличные фельетоны, а все остальные ты и не показывай, бракуй на корню сам.
Кто из фельетонистов не хочет писать только отличные фельетоны? Я сказал:
— Хорошо.
Мы с главным пожали друг другу руки, решив с этого дня работать по-новому. Не, знал я, не думал, что именно с этого дня начнутся мои мученья.
Прежде я садился за рабочий стол с легкой душой, думая не о будущих отметках, а о человеке, которого я должен был взять под защиту, или о бюрократе, которого предстояло раскритиковать, вывести на чистую воду. Бывало, напишу удачную фразу и начинаю хлопать в ладоши, петь, как делал Александр Сергеевич, закончив «Бориса Годунова»:
— Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
А теперь я писал фразы тяжело, с одышкой, точно тащил в гору телегу с камнями. Десять раз зачеркивал написанное, писал все заново. Но и написанное в десятый раз не нравилось мне. Намучаюсь, настрадаюсь, посылаю рукопись на машинку. Как будто все. Ан нет! Прочитаю фельетон и кидаю его в корзину. Прежде я. печатал в месяц в газете четыре-пять фельетонов, а в тот месяц, когда был заключен договор, ни одного. Главный вызывает, спрашивает, где фельетоны.
— Не получаются!
— Почему получались прежде?
— Один из десяти!
— Неси десятый!
— И этот тоже теперь не получается.
— Что будем делать?
— Не знаю!
— Зато знаю я. Новый договор порушается. С сегодняшнего дня в силу входит старый. Автор будет писать фельетоны, а редактор решать, что делать с ними. Печатать или кидать в корзину. Согласен?
— Согласен!
Гора свалилась с плеч. И как только автор перестал думать о будущих отметках, в его руке вновь появилась уверенность, легкость, и он после удачно сочиненного опуса начал вновь, по примеру классика, напевать, притопывая:
— Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
Любопытный вывод сделал автор из эксперимента, который проделал редактор. Для того чтобы из десяти фельетонов один оказался крепким, автор должен был не только написать, но и напечатать все десять.
Почему напечатать?
Не знаю, как другие авторы, что касается меня, я не могу определить истинную цену фельетона до того, пока его не прочтут читатели.
Прошло сколько-то лет, автор написал еще изрядное количество фельетонов, и автору стукнуло пятьдесят.
— Круглая дата, — сказал главный, — давай, Сенечка, выпустим новую книгу, и пусть она будет потолще той первой.
И хотя опыта у автора за прошедшие годы прибавилось, статистическое соотношение крепких и некрепких осталось прежним, так как это количество зависело не только от желания и умения автора, но и от многих других сопутствующих обстоятельств. От материала, который редакция предоставляет в руки фельетониста, от темы, которую сможет разглядеть автор в этом материале. Хорошо, если эта тема будет острой, общественно значимой и автор найдет для. этой значимой темы удачную сатирическую форму. Я не привел и половины тех обстоятельств, счастливое сочетание которых рождает хорошие фельетоны. Как свидетельствует опыт автора, такое сочетание благоприятных условий случается весьма редко. Одно попадание в центр мишени примерно на десять фельетонных выстрелов.
Среднестатистические цифры портят жизнь не только журналистам. В свое время я часто писал очерки и корреспонденции на футбольные темы. А из футболистов я выше других ставил центра нападения армейской команды Григория Федотова. Я называл его в своих отчетах и «гроссмейстером атаки», и «королем мячей». А этот король не всегда играл по-королевски. Как-то после серой игры я даже спросил Григория Ивановича:
— В чем дело, дорогой, вы что, больны?
— Здоров!
— А почему сегодня вам не давались ни финты, ни удары по воротам? Три дня назад, на стадионе «Локомотив», вы играли как бог, а сегодня, на «Динамо», как самый заурядный форвард.
— Милый, да разве моя игра зависит только от меня?
— От кого же еще?
— На «Локомотиве» трава на поле шелковая, а на «Динамо» жесткая, мяч тут катится хуже.
— Хорошая игра центра форварда зависит всего-навсего от сорта травы?
— Не только. А еще от класса игры того защитника, который играет против этого центра. А также от настроения полусреднего. На «Локомотиве» Севка хорошо подыгрывал мне. Давал пас на ход. Мне оставалось только ударить поточнее. И я забил три мяча из четырех. Газетный репортер почему-то похвалил только меня, о Севке ни слова. Севка обозлился не на репортера, а на центра форварда и не дал тому сегодня ни одного хорошего паса. Севка бил по воротам только сам. В результате сам не забил и не дал забить мне.
