— И все стихотворения? — спросил редактор, прищурившись на рукопись.
— Есть и поэмы, — сказал я.
— М-да, — редактор взвесил папку на ладони. — Килограмма четыре?
— Пять двести, — уточнил я.
— Здоровье, однако, требуется, — вздохнул он.
— На здоровье не жалуемся, — ухмыльнулся я.
— Это заметно, — грустно сказал редактор.
Он вытянул страничку из середины рукописи и углубился в чтение…
Потом достал вторую. Потом третью.
— Что ж, — сказал редактор. — В общем, стихи. Гладкие и… как говорится, соответствующие. Налицо и рифмы, и содержание. Но, если откровенно, никакие это, конечно, не стихи. И вы никакой не поэт. Извините, но с вашими данными я бы занялся чем-нибудь другим.
— Чем же? — повесил голову я.
— Ну… классической борьбой, например, — сказал он.
— Вы думаете, получится? — спросил я.
— Уверен, — сказал редактор.
Он вышел из-за стола и попросил меня согнуть руку.
Я согнул.
Редактор осторожно потрогал пальцем бицепс и даже зажмурился.
— Больше чем уверен, — сказал он. — У вас — редкий талант.
В тот же день я купил две трехпудовые гири и начал тренироваться. А скоро записался в секцию. Тренер после первого знакомства стал, здороваясь, протягивать мне две руки, сложенные вместе. Он тоже подтвердил присутствие у меня редкого таланта. Особенно после того, как я надолго вывел из строя трех сильнейших перворазрядников и одного мастера. Правда, я вывел их не по правилам, что несколько огорчило моего учителя.
— Ну, ничего, дарагой, — сказал он. — Техника — это дело наживное. Сегодня нэт, завтра нэт, послезавтра есть.
Мало-помалу я действительно ею обзавелся. И с тех пор не знал поражений. Всех противников я клал исключительно на лопатки. Всякие там «очки» — это существовало не для меня. В газетах так и писали: «Его стиль — только на лопатки».
И, наконец, пришел день, когда я победил неоднократного чемпиона и призера, знаменитого и прославленного Подбаобабова. Я победил его очень убедительно. За три секунды. С ковра он вставал потом восемь минут. Но все было по правилам.
Меня тут же окружили корреспонденты.
— Как вам удалось добиться такого успеха? — спросил один.
— Это не моя победа, — ответил я. — Это победа моего любимого тренера Шоты Отариевича. Это достижение моих друзей-одноклубников и всей спортивной общественности. А я здесь ни при чем.
Корреспондент удовлетворенно кивнул и стал записывать мои слова в блокнот.
— Говорят, вы серьезно увлекаетесь поэзией? — спросил другой и сунул мне под нос микрофон. — Прочтите одно из ваших стихотворений.
Я выбрал, которое покороче, и прочел. Все захлопали.
А корреспондент отнял у меня микрофон и быстро сказал в него:
— Что же, пожелаем нашему чемпиону таких же блистательных успехов на тернистом пути литератора, как и на спортивной арене!
На следующий день все газеты вышли с отчетом о соревнованиях. Отчеты были оживлены выдержками из моих стихотворений и назывались по-разному: «Побеждает мужество, помогает поэзия», «Второе призвание чемпиона». Один заголовок мне особенно понравился — «И муза на лопатках!».
После обеда позвонили из журнала.
— От имени редколлегии поздравляю с важной победой! — сказал приятный голос. — Мы тут решили в ближайшем номере поместить две ваши поэмы. Не возражаете, если их будет открывать та фотография, где вы стоите на пьедестале почета?
— Валяйте, — разрешил я.
Затем стихами заинтересовались студия телевидения, издательство художественной литературы и Дом народного творчества. Причем с телестудии звонила какая-то бойкая девушка, которая сказала, что «все это — собачье мясо! — будет выглядеть потрясающе! Поэзия борьбы и — чтоб мне сдохнуть! — борьба поэзии!»
Но всех обошел тот знакомый редактор. Он напечатал в своей газете большую подборку моих стихов с добрым напутствием одного судьи всесоюзной категории.
Мне захотелось поблагодарить этого, так много сделавшего для меня человека. Тем более и Шота Отариевич сказал:
— Сходи, дарагой. Большой свиньей будешь, если не зайдешь.
И я пошел в редакцию. Но благодетеля своего не застал. Вместо него за столом сидел маленький рыжий человек.
— Вы новый редактор? — нерешительно спросил я.
— Сам его жду, — сказал человек. — С утра караулю. Стихи вот принес.
— Хм… Разрешите взглянуть.
Стихи были, в общем, ничего. Как две капли воды похожи на мои.
— Н-да, — сказал я. — Ну, а что-нибудь еще вы можете делать? Выжимать штангу? Боксировать?
— Что вы! — испугался человек и посмотрел на свои руки.
Я тоже посмотрел.
Руки были тонюсенькие, как две макаронины.
Только-только удержать ложку.
— В таком случае, плохо ваше дело, — сказал я. — Мало надежд. Очень мало. Неужели совсем ничего не умеете?
— Ну, разве вот это, — рыжий активно зашевелил ушами.
— Хорошо! — одобрил я. — Но недостаточно.
— Я вообще-то кандидат наук, — подумав, сказал он.
— Господи! Так сделайте какое-нибудь открытие!
— Трудно! — вздохнул рыжий.
— Тогда усиленно тренируйтесь… По линии ушей, — посоветовал я.
— А без этого нельзя? — с тоской спросил он.
— Бесполезно, товарищ! — сказал я. — Уж поверьте моему опыту.
Мой правый ботинок запросил каши. Я завернул его в газету и понес к холодному сапожнику. Сапожник осмотрел ботинок со всех сторон, колупнул большим желтым ногтем рант и сказал:
— Нет коротких гвоздей.
— Прибейте длинными, — попросил я.
Но длинных гвоздей у него тоже не было.
— Что же будем делать? — заволновался я.
— Посадим на клей, — сказал сапожник. — Если сдюжите. Встанет дороже.
— Ничего, сажайте, — согласился я. — Сдюжу.
Посадили на клей. Я расплатился и ушел.
Через несколько дней каши запросил левый ботинок. Пришлось нести в ремонт и его. На этот раз в будке сидел другой сапожник. С таким же невозмутимым лицом, но без усов.
— Ну что, хозяин, — тоном стреляного воробья сказал я, — посадим? На клей?
— Клея нет, — ответил сапожник и протянул ботинок обратно.
— Ага, — не растерялся я, — понятно. А что есть?
— Возьмем на гвозди, — сказал сапожник. — Только это дороже обойдется.
Взяли на гвозди.
Через неделю у того ботинка, который был посажен на клей, отвалилась подошва. Я пришел к сапожнику.
— Эх, мастера! — брезгливо сказал он. — Руки пообломать за такую работу!
Работа, между прочим, была его. Но я решил не обострять отношений. Только спросил:
— На гвозди возьмем?
— Гвоздей нет, — буркнул сапожник.
— Значит, посадим на клей?
Сапожник отрицательно мотнул головой, выловил негнущимися пальцами из обрезков кожи и резины какую-то занозу, сунул ее мне под нос и сказал:
— Прошьем деревянной шпилькой. Дороговато, правда, зато износу не будет.
Прошили шпилькой. Это оказалось дороже, чем гвозди и клей, вместе взятые.
Через два дня развалились оба ботинка. Я связал их веревочкой и понес в мастерскую, командующую всеми холодными сапожниками.
— Вот! — грохнул я своей ношей об стол директора. — Произвол, понимаешь! Сидите тут!..
Директор внимательнейшим образом изучил ботинки и радостно сообщил:
— Не наша работа!
— То есть как не ваша? — удивился я.
— А вот так, — развел руками директор. — У нас, дорогой товарищ, ни гвоздя, ни шпильки, ни клея в наличии нет.
Мы с Жорой сидели на скамейке в городском сквере и рассматривали прохожих. И тут он к нам подошел. У него была рыжая челка и клеши тридцать восемь сантиметров.
— Че уставился? — спросил он. — Узнал, да?
— Нет, не узнал, — ответил я. — Почему я должен вас узнавать?
— Не узнаешь, падло! — сказал он. — Богатый стал, да? Умный?!
Я подумал, что с людьми, обладающими такой стремительной логикой, не следует вступать в дискуссию, и промолчал.
— Молчишь, фраер! — нехорошо усмехнулся он. — Разговаривать не хочешь? За человека не считаешь, да?!
Я пожал плечами.
— У-у, стиляга! — сказал он и взял меня за галстук.
Я подумал, что могу очень просто сбить его. Нижним справа в солнечное сплетение, а потом левым крюком в угол челюсти. У меня отличный левый крюк. Нокаутирующий. Почти королевский. Всем корпусом, отрывая левую ногу. Тренер всегда хвалит. Рыжий так и покатится по дорожке.
Как только я представил такую картину, мне стало вовсе не страшно. Даже весело. Любопытно посмотреть, что он еще выкинет.
— Инженера, да? — сказал он, повернувшись к Жоре. — Синус-косинус? Да я вас могу со штиблетами купить. Во, видел! — и он достал из кармана пиджака мятую гроздь винограда.
