— «Жил да был крокодил. Он по улице ходил!»
— Умеет Корней ритм держать, а? К тому же наш земляк. У него, злыдня, для меня целая тетрадка в кожаном переплете заведена — Бендеркоккала!.. Он туда мои наиболее удачные выражения записывает… Наливай-наливай… Так вот, дал Корней новую сказку в стихах… Михельсон, конечно, в восторге — иллюстрации заказал молодому, да раннему… Я тоже расчувствовавался и прокредитовал закупку бумаги высшего сорта… И только собрался прикинуть дебетовое сальдо, как Главлит запретил нашу книжку — за разврат и разложенчество!
— А конкретней?
— Всех претензий и не перечислить… Брюхо, понимаешь ли, у мухи позолоченное и сапожки с золотыми застежками караул! В советских детишках воспитывается буржуазная алчность!.. А как распорядилась муха найденной денежкой? Сознательная партийная муха внесла бы ее в фонд голодающим Поволжья или в фонд беспризорных… Дальше — того хлеще… Отвратительная сцена изощренного насилия извращенца-паука над фривольно-вызывающей мухой… И убийственное резюме: в сказке воспевается пережиток царского режима — именины!.. Жалко, водка кончилась, а то бы помянули муху-то!
— В память о мухе, к сожалению, не знаю имениотчества…
— Цокотуха Цокотуховна!
— В память о Цоко-цоко-цокотуховне — закажу еще полграфина, но на этом — баста!
— И люля-кебаб!
— Ос-с-с-тап…
— Что, милый мой Коля Остен-Бакен, друг детства?
— С-с-скажи по чес-с-стному, где ты в данный ис-с-сторический момент проживаешь?
— Нигде… Иногда ночую в прекрасном особняке на Сивцевом Вражке, в общежитии студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца.
— Ос-с-с-тап, я забираю тебя… к с-с-себе на точку… Оформим с-с-сторожем! Будешь с-с-спать — дос-с-сыта, жрать от пуза! Бди-бди-бдитель-но охранять крас-с-с-сные… тьфу, тьфу, партийная зараза… Зеле-н-н-ные вс-с-с-сходы!
— Интересная идея.
— Проживешь лето на с-с-свеж-ж-жем воздухе.
— Уговорил, Остен-Бакен, уговорил. Лучше в сторожа, чем в многоженцы.
— З-з-завтра же купим би-би-леты.
— Проспимся у Иванопуло — и в дорогу. Я тебя, Коля, познакомлю с Пантелеем, любителем скелетов и беременных женщин.
— За Пан-те-лея!..
Глава 20. НАПОЛЕОН БОНАПАРТ — ЛЮБИТЕЛЬ ПИВА
«Заведите дебет, заведите кредит.»
О.Б.
Поезд сонно, медленно, нехотя отвалил от замусоренного асфальтового перрона Рязанского вокзала.
Голова моя раскалывалась после вчерашнего посещения художественной выставки.
— Лед тронулся! — прокричал Остап в приоткрытое окно. Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Я разжевал горько-кислую таблетку аспирина и уперся затылком в слабо вибрирующую перегородку, за которой попискивало дитя, наверняка требуя наполненную густым молоком титьку.
Бендер занял нижнюю полку напротив.
В купе, кроме наших припухших образин, не было никого. Это радовало (какой-нибудь анекдототочивый, не в меру словоохотливый попутчик не будет мотать нервы) и в то же время огорчало (нет даже перспективы попробовать под шумок дармовой вареной курицы, крутых яиц, густо обсыпанных солью, свежих, с вечера напеченных в дальнюю дорогу коврижек и ватрушек, не говоря уж о стакане пенистого пива).
После экскурсии в ресторан денег осталось только на телеграмму и билеты в мягкий вагон. Ехать в бесплацкартном не пожелали наши в определенной мере аристократические натуры.
Я не жалел ни о дружеском кутеже (иногда просто необходимо расслабиться), ни о приглашении к себе на опытно-испытательную ниву попавшего в жестокий финансовый кризис Бендера.
Сняв пиджак, Остап расстегнул ковбойку (черно-красная клетка) и явил моему взору неизвестную по прежним временам синюю татуировку. Приглядевшись, я по треугольной шляпе и спесивому профилю признал Наполеона, и меня только смущала большая пивная кружка в его короткой руке. Чтобы не думать о еде и питье, я ткнул пальцем в раздувшегося от свежего жигулевского императора.
— Оригинальное исполнение?
— Я вижу, Остен-Бакен, ты хочешь познакомиться с Бонапартом? Предупреждаю, у этого заядлого любителя пива длинная история, впрочем, может, она заменит нам опохмелку…
— Хорошо бы.
— Началось все в Иркутске, в августе того беспокойного двадцать первого, — Остап закинул ногу на ногу — Наполеон могуче вздохнул, колебля кружку. — Город имеется такой на Транссибирской магистрали, у самого Байкала… Не город омулевая бочка… Тебе, конечно, не доводилось пробовать омуля с «душком»?
— Пожалуйста, не надо упоминать ни рыбу, ни мясо, ни овощи с фруктами, лучше подробней о достопримечательностях.
— Я этой вонючей рыбы (руки не отмоешь!) нажрался до опупения… Правда, там еще готовили пельмени из медвежьего мяса…
— Пожалуйста…
— Уговорил, переходим к подбитию баланса. Иркутск на удивление культурный центр: восемнадцать домов терпимости и один чадящий омнибус, курсирующий между рынком и вокзалом… Только вот жители, как на подбор или валенок валенком, или уголовник из уголовников. Отсутствие золотой середины не дало мне приложить талант ни к одной стоящей, изящной комбинации… Закручинился я и решил заняться чем-нибудь общественно-полезным. Вычитал в местной газетенке об открытии курса эсперанто для бурят-монголов… А буряты, скажу тебе, Остен-Бакен, откровенно — вылитые тунгусы, а тунгус — родной брат якута, а якуты — вроде чукчей, а чукчи, неопровержимо установленный научный факт — без пяти минут японцы… Значит буряты — это наши отечественные японцы, только без Токио, Фудзиямы, сакуры и джиу-джитсу… Хочешь, продемонстрирую приемчик?
Я вытянулся на полке, опасаясь непредсказуемых агрессивно-тренировочных действий адепта восточных единоборств.
Поезд по-прежнему набирал ход, попутно пересчитывая многочисленные стрелки.
За перегородкой натужно надрывалось голодное чадо.
Остап погладил ладонью утомленного Наполеона.
— С эсперанто, Остен-Бакен, вышла осечка. Моя турецкая, чересчур европовидная вывеска оказалась не соответствующей аборигенным географическим стандартам… Иногда выгодней иметь в капиллярах самурайскую кровь, чем янычарскую… Напрасно я убеждал членов приемной комиссии в своем безупречном революционно-сибирском происхождении. Мол, мать — бывшая политкаторжанка, из народовольцев и народолюбцев, замученная каппелевскими прихвостнями, а отец — чистокровный высокопородистый бурят с острова Ольхона… Потребовали эсперантские гадюки справку, заверенную тамошним партийно-партизанским шаманом… Я бы означенную справку смастерил в два счета, да только нигде не смог добиться какая же печать у шамана… Не ошибся ты, Кассандр обывательский, насчет господства лиловых печатей и треугольных штампов…
— Думаю, без эсперанто, в отличие от мандата, прожить вполне можно.
— Я сделал аналогичный вывод и скоропостижно поступил, как крестьянский сирота, в Красную Академию Младших Бухгалтеров и даже успешно окончил курс. Наградили меня именными счетами с медной гравированой табличкой и черными ситцевыми нарукавниками, снятыми губрозыском с ограбленного и зверски задушенного на берегу Ангары старшего бухгалтера заготконторы «Меха и шкуры».
— А Наполеон?
— Наберись терпения… За неожиданные умственные способности, проявленные в бухгалтерском деле, я, как таежный уникум, был отправлен в Москву в комплекте с чучелом рыси-людоеда, галифе барона Унгерна, бюстгальтером любовницы адмирала Колчака, кулем кедровых орехов и прозрачной байкальской рыбкой-голомянкой. На мою беду, ее поместили в банку со спиртом. Не удержавшись, я спирт оприходовал вместе с плавающим реликтом, за что по прибытии в столицу и пострадал. Сверились по ведомости ответственные за встречу люди — и в панику: банка в наличии, этикетка тоже, а голомянки тю-тю… Опять хором прошлись по номенклатуре: рысь, набитая опилками и сожравшая двух комбедов и трех партизанов — присутствует… Орехи, каленые, продезинфицированные, опломбированные, для съезда советских антиканареечников и попугаеведов — присутствуют… Галифе с желто-пахучим пятном на заднем секторе — присутствуют… Бюстгальтер белогвардейский, рваный, приятно-возбуждающий присутствует… Бухгалтер — уникум, нуждающийся в унификационной унификации, — присутствует… Голомянка рыба байкальская, уродо-непонятная, заспиртованная тю-тю… Я им целый час объяснял о прозрачности и наличии якобы отсутствия с эффектом оптического преломления — и все напрасно: за утрату бдительности и за пособничество японской и американской разведкам в похищении гордости советской ихтиологии меня отконвоировали в Таганскую тюрьму…
Остап замолчал, поднялся, закурил.
Я сел, забыв и о головной боли, постепенно затухающей, и о голоде, наоборот, охватывающем противными щупальцами пустой обширный желудок.
