— Кое-как я бегу, — продолжала тетя Маня — тут такси. Я еле останавливаю такси, сажусь, еду. Таксист — индеец.
— Откуда вы узнали, что он индеец? — первый раз за все ее повествование спросил я.
— А у него перо сзади торчало, — пояснила она, продолжив:
— Вы знаете, что вас в руках? Это супер—эксклюзивный инструмент, за которым гоняется вся Америка. Хотите, я вам за него дам в 2 раза больше? — поворачиваясь ко мне, говорит индеец.
— Нет.
— Хотите, в 3 раза больше?
— Нет. Я отвезу ее домой и только домой!
(Вопрос, каким образом не знающая никаких, кроме своего и русского, языков тетя Маня могла объясняться с американским индейцем-таксистом, меня даже не встревожил. Я уже просто следил за полетом её фантазии.)
— Ну, вы считайте, что вы почти миллионер...
— Ну, ладно — я рассчиталась и ушла...
— И мне даже показалось, — тетя Маня доверительно наклонилась ко мне, многозначительно вращая глазами, — что он пошел за мной узнать, где я живу, чтобы обокрасть дом, так он хотел эту фонику заполучить.
Когда мои родственники увидели, какой дефицит я купила, говорят:
— Ой, ты что? Как ты смогла? Мы гонялись за этой йони-кой, мечтали ее купить, а ты купила?! Давай, ты нам продашь в 3 раза больше!
(Исходя из болезненной одержимости каждого, видевшего эту клавишу, во что бы то ни стало, любой ценой, приобрести её, было совершенно очевидно, следуя логике тети Мани, что Америку просто-таки захлестнула музыкальная эпидемия с маниакальным синдромом.)
— «Нет, не продам, — сказала я им ,— я отвезу её в СССР, в Одессу. Если она здесь такая нужная, нам она еще нужнее!» — С этими словами тетя Маня гордо тряхнула головой, как бы призывая нас с дядей Шуриком возрадоваться за патриотизм и стойкость рассказчицы, героически проявленные нею в противостоянии дьявольским соблазнам «проклятого империализма». Ожидаемых аплодисментов, впрочем, не последовало: дядя Шурик уже мирно спал в своем кресле, а я сам был занят борьбой с подступающей дремотой. И тетя Маня, выждав на всякий случай паузу, продолжила...
— У меня еще были проблемы в аэропорту. Меня начали расспрашивать, где я это взяла, это же только по списочной очереди, это только талоны специальные на эту клавишу дают. Я говорю: «Мне подарили родственники», в общем, кое—как я через аэропорт ее пронесла. Еще, когда я проходила таможню, одна женщина мне в таком восторге говорит: «Ого! Ничего себе! Вы знаете, сколько эта фоника стоит? Эта фоника стоит, как 10 «Волг!!!». Я схватилась за голову...
И вот представьте себе, какие муки я с этой йоникой перенесла!
Я, конечно, уже проникся к тому времени всеми тяготами тети Мани «по самое немогу», поэтому понимающе покачивал головой и сосредоточенно придавал взгляду понимание и сочувствие
— Да-да,— подогревал я аппетит тети Мани, — она же еще и белая... И в таких муках досталась... Да 4000 рублей — это самое меньшее, что можно за неё просить! Она действительно стоит никак не меньше.
Довольные каждый сам собой, мы распрощались.
Через 2 дня я увидел тетю Маню на бирже — в этом же зеленом одеяле она продавала клавишу. Она даже себе табличку огромную картонную вырезала «Йоника УМАНА — 4000 рублей» и на грудь повесила, как партизанка выглядела. Я с ней просто здоровался, но не подходил. Её табличка вызывала интерес, и в конце концов у нее перебывала вся биржа. Всем спекулянтам, перекупщикам и просто желающим покупателям она говорила, что клавиша эксклюзивная, и ее стоимость 4000 рублей, что подтверждено авторитетными специалистами. Разумеется, спустя 2 месяца на нее никто не обращал внимания и не воспринимал всерьез, потому что все посчитали её сумасшедшей. Не спекулянт, потому что даже не торгуется. Просто продает клавишу ровно в 3 раза дороже, чем она стоит реально, поэтому все на нее смотрели, как на сумасшедшую, и вскоре с ней вообще никто не разговаривал.
В итоге, через 3 месяца она устала приходить на биржу ежедневно. Потом, я видел, она дала объявления в газету и начала продавать эту клавишу по телефону. Но по телефону тоже ничего не получалось, потому что ненормального, готового выложить за игрушечный оркестратор 4000 рублей, никак не находилось...
Так прошло примерно 4 месяца. У меня дома раздается телефонный звонок:
—А можно с вами поговорить? Зайдете ко мне? Я тетя Маня. Вы помните, йоника, с Америки...
— Да, да, да. Но сегодня я не могу, давайте завтра. А что произошло?
— Да, вы понимаете, что-то вот народ какой-то дурной: я столько пережила из—за этой фоники, а люди не хотят покупать, не понимают.
— Хорошо, я к вам зайду.
Когда я к ней пришел, тетя Маня немедленно высказала мне все свои соображения и пожелания в адрес «этих дилетантов от искусства», мягко говоря. И, разумеется, попросила меня поспособствовать благородному делу поиска её «эксклюзиве», как она выразилась, достойного владельца. Имея уже продуманную схему действий, говорю ей:
— Знаете, что: в принципе, я знаю одного человека, который может купить эту клавишу... Давайте—ка еще раз ее посмотрим.
Она достает инструмент. Я с глубокомысленным видом верчу её в разные стороны, потом вздыхаю:
— Ой, вы знаете, я раньше как-то не обратил внимания... У неё же маленькие клавиши! Я думал, у нее большие... Вы понимаете, просто профессиональный музыкант не сможет на ней играть, потому что у него пальцы большие, — поясняю я насторожившейся тете Мане. —Он же будет несколько клавиш цеплять. ...Но я знаю одного инвалида, с маленькой ручкой. Есть такой, Саша, у него с детства недоразвитая ручка.
— Да, точно,— восклицает тетя Маня, — я видела такого, на бирже, у которого маленькая ручка.
— Вот, только он и сможет играть на этой клавише, — говорю я.
— Хорошо. Он так он, —заключает тетя Маня. —Но как же с ним состыковаться?
— Вы знаете, я его увижу, с ним поговорю и через 2—3 дня зайду к вам.
Прихожу я через 2 дня. Они с дядей Шуриком встречают меня очень радушно.
— Ну, что там? Как? Что? — С нетерпением, сразу с порога начинает допытываться тетя Маня. Я тоже сразу приступаю к главному:
— Понимаете, он же инвалид, и ручка у него маленькая, родителей нет, и он много денег за нее дать не может.
— А сколько же он дает денег?
— Он может дать только 1500 тысячи рублей.
— 1500??? Да??? — Разочарование тети Мани велико, однако уже через минуту она начинает мыслить прагматично. — ...Хотя, с другой стороны, Гусев, этот спекулянт, урод, продает за 1800! Синюю!... А за полторы... Прям не знаю... Ну, если деньги сразу... Может быть, я согласилась бы... Может быть...
Тут неожиданно, с нажимом, встрял дядя Шурик, который за все это время не произнес ни звука:
— Маня, надо отдавать, Маня!
Она на него так посмотрела...
— Да, и муж волнуется очень сильно... — говорит, как будто она с ним очень считается.— ...Ну, хорошо! Полторы, так полторы...
— Вот и хорошо, — приступаю я ко «второй части марле-зонского балета». — Знаете, давайте-ка еще раз посмотрим на нее. Надо ж проверить, как она играет.
Она приносит из комнаты клавишу, достает её из чехла. А я знаю этот оркестратор, там сзади есть такая кнопочка: когда переключаешь её, то половина клавиш отключается, и играет только одна октава с функцией оркестратора. То есть, в одном ключе гармония вся вместе, а правая октава не играет вообще. Я нажимаю эту кнопочку, затем включаю клавишу. Пробегаюсь пальцами по клавиатуре.
— Слушайте, тетя Маня, ерунда какая-то, — обращаюсь я к ней. —Что-то с ней не то... А может, вы негра сильно ударили этой клавишей? Может, это нож повредил ее?
— А шо такое? — вскакивает с места хозяйка.
— Половину клавиш не играет!
— Да ну как? Все играло!
— Ну понимаете, человек тоже ходит—ходит, а потом нет.
— Та как же так?
— Ну, сами посмотрите!
Она берет, своей огромной рукой начинает бить по этой клавише. Слева играет, справа — нет.
— Та шо ж такое? Как же так? — Чуть не плача, приговаривает тетя Маня, растерянно осматривая свою испорченную ценность.
— Ну, вот — говорю я. — Твердый, однако, негр попался!
