– Федя, о чём ты думал в тот момент.
– Ты знаешь, Саша, очень курить хотелось. Я даже хотел спросить разрешения на это у прокурора, только не рискнул.
Потом разбирали Алексея по кличке Кастрюля. Тот молча выслушал приговор, поняв, что словами он себе наказание не уменьшит, а вот прибавить вполне может.
– Ознакомьтесь с постановлением и распишитесь, – сказал ему прокурор.
– Я не вижу без очков, – парировал Кастрюля.
Нашли ему очки.
– Не те диоптрии, у меня минус два.
– Как же вы на тракторе работаете? – поинтересовался прокурор.
– А там я ничего не подписываю.
Нашли ему другие очки, но беды на этом не закончились. У ручки, которую ему дали, засохла паста. Прокурор дал свою. Нагибаясь, чтобы протянуть ручку Алексею, он телом смахнул лист с постановлением со стола и бумага попала точно в щель между досками, откуда её долго извлекали. Бабы в первых рядах притихли, наблюдая за процессом, зато мужики в последних рядах ржали вовсю.
Четвёртым на разбор был, угадайте – кто? Правильно, опять тракторист. Дмитрий Прокопенко, один из лучших в бригаде, орденоносец, передовик, герой газетных репортажей. Но иногда запивал и срывался с катушек. В последний свой запой он пьяный свалился из трактора в кормушку к коровам (счастье, что не на ходу).
И лёжа пьяный в кормушке, орал:
– На х... мне ваши ордена, на х... эти награды за рабство. Да я бы мог в тыщу раз лучше работать, если б не ваш грёбанный колхоз, если б я работал на себя, а не на ваших мудаков из Дома Престарелых, на Политбюро ваше х..во.
Привязанные коровы в стойлах мычали и испуганно шарахались от вопящего Димы.
Разумеется, сознательные колхозники тут же доложили об этих антисоветских речах парторгу и председателю Оксане. Те решили это дело по тихому замять. Процессы в духе тридцатых неактуальны, а вот если посадят отличного тракториста, то колхозу только убыток. Особо болтливым тёткам прищемили языки, припугнув лишением премии, но самого Диму решили вытащить на сход, как пьяницу. Чтоб впредь не пил на работе, и чтоб язык попридержал. Дима Прокопенко был единственным из трактористов, кто не огрёб пятнадцать суток, только штраф ему дали.
И последней судили доярку-алкашку, но это было уже неинтересно.
После схода мы собрались в машине, обсуждая предстоящую посевную. Решили, что сеять сегодня уже поздно, задержались из-за схода. Поэтому проведём профилактический ремонт тракторов и сеялок. В смысле – загоним несколько мешков овса в Марьевке и купим на всю бригаду "Лучистого крепкого" по рупь семь.
– А кстати, где Володя Чичило? – спросил бригадир Вася Бурденко.
Выяснилось, что никто его после схода не видел.
– Вот блин, где его носит? Счас Оксана прицепится, чего на Опук не едем, а что ей скажешь?
Наконец, прибежал Чичило и молча, не отвечая на наши упрёки, уселся в углу.
– Поехали, – крикнули мы Вите.
ГАЗ-51, жалобно взвыв шестернями своей несинхронизированной коробки передач, повёз нас к трудовым свершениям.
Как только выехали за село, Чичило открыл сумку и достал бутылку "Агдама".
– Ну что, по глотку?
– Блин, Володя, ты же только что клялся-божился, что пить завязал, – поразился Сашка Шелехов, недавно вернувшийся из заключения.
– Ну, дык, такой случай обмыть надо, как следует.
Федя Зайцев все пятнадцать суток выводился на работу – куда бы вы думали?
Ни за что не угадаете: трактористом на винзаводе он работал! У них тракторист заболел. С утра Федя перевозил ящики и прочую тару на заводе, а с обеда как верблюд в пустыне пил, и пил вино. Вечером его, мертвецки пьяного, привозили в камеру. Неплохо устроился. Федя жаловался только – с куревом было плохо.
А Митька Прокопенко вскоре умер во время очередного запоя. Я сам помогал могилу для него рыть. В смысле – рыл яму наш экскаватор, я лопатой только углы и дно могильной ямы выравнивал.
И когда гроб с Димой опускали в землю, все наши трактора, стоящие у забора кладбища, одновременно загудели звуковыми сигналами.
А я, уже напившийся в доску (родные покойного угостили, обычай такой), почему-то заплакал. Родные Димы зашептались:
– Дружок евоный, тоже тракторист. Переживает, сердешный, вместе работали.
А я и не знал Диму почти, так – здоровались только при встрече. Просто представилась мне дальнейшая наша, колхозных трактористов, судьба. Все они хорошие, работящие мужики. И будем мы дальше также пахать на своих дизельных конях, выпивать по будням и праздникам, толкать налево семена, сено, силос. И снова пить на вырученные деньги. Пока не вывалимся из трактора в последнем запое.
Лениниана Стройбата. Часть 1 (Неотвратимо надвигающейся годовщине рождения В. И. Ленина посвящается.)
Ленинград, 1983 год.
Все маститые литераторы в советское время считали своим долгом написать что-нибудь о Ленине. Даже те из них, кто потом стал ярым перестройщиком-демократом, лихо осеняя себя крестным знамением, и те отметились:
Я, по собственному велению,
Сердцу временем поклянясь,
Говорю о Владимире Ленине,
И о том, что главное в нас.
Чтобы не нарушать эту славную отечественную традицию, напишу и я свою лениниану. Назовем ее, скажем, «Я и Ленин». Нет, не годится: слишком претенциозно и нескромно. Пусть будет проще: «Лениниана Стройбата». Stroybat – это мой ник на интернетовских форумах.
Итак, начнем-с.
Я жил тогда в общежитии 19-го стройтреста, и наша воспитательница постоянно устраивала для нас всевозможные краеведческие экскурсии по городу и окрестностям. Дескать, "знай и люби свой край". И я всегда старался принять участие в таких мероприятиях, тем более, что в основном они были бесплатные.
Особое место в этих экскурсиях занимали походы "по ленинским местам".
Остряки сейчас вставят едкое добавление – "по тюрьмам и по каторгам". Не, мужики, кроме шуток – по настоящим ленинским местам.
Первой была экскурсия в Смольный – штаб революции. Эта экскурсия была обставлена такими режимными строгостями, словно мы были инспекторами НАТО на Воткинском ракетном заводе.
За неделю до экскурсии в Смольный воспитательница собрала наши паспорта и отнесла их вместе с заявкой на экскурсию в Большой Дом на Литейном 4. Для тех, кто не в курсе – это место дислокации Управления КГБ по Ленинграду и области. Неделю проверяли нас "на вшивость" – чтобы в нужных графах стояли пометки "не был, не участвовал, не привлекался, на оккупированной территории не проживал". Наконец, в субботу утром к нашей общаге подъехал арендованный ЛАЗ-695 и мы по списку прошли на свои места. Наша воспиталка Тамара Георгиевна ещё раз окинула нас орлиным взором – нет ли нетрезвых – и скомандовала водителю:
– Поехали.
Ехать от Большеохтинского проспекта до Смольного – всего ничего, и вскоре мы уже выгрузились из автобуса и направились мимо колоннады, которая прозывается Пропилеи, ко входу. На неподготовленного человека Смольный давит скорее не своей архитектурой классического стиля, а некой аурой здания государственно-административного назначения. Мы все притихли и почувствовали себя не совсем уютно. Когда-то это был институт благородных девиц, как магнитом притягивающий к себе корнетов и юнкеров, заглядывающихся через решётку парка на гуляющих там барышень. Впрочем, уже тогда порядки в этом женском вузе были суровые. Недаром на этом месте раньше был монастырь.
В 1917 году в Смольный пришли суровые мужики в шинелях, бушлатах и кожанках и для начала потеснили девиц, отняв у них два этажа. А потом и вовсе их выжили. Времена наступали другие, новым обитателям Смольного если и нужны были девицы, то уж всяко не благородные.
В декабре 1934 года в коридоре Смольного тогдашний сталинский наместник города Киров был застрелен мужем своей любовницы Николаевым. И утвердившийся в Смольном сразу же после Кирова следующий наместник – Жданов – обдумывал в этих стенах планы массовых арестов, казней и высылок ленинградцев, так называемый "кировский поток".
Вобщем, Смольный – это вам не увеселительное заведение, а суровое вместилище власти, окутанное страшными тайнами. В вестибюле Смольного прапорщики с синими погонами взяли список допущенных и утверждённых, а потом стали по одному пропускать ребят через вертушку, проверяя при этом паспорта И тут я обнаружил, что вместо паспорта взял бумажник – похожи они коричневыми обложками. Тут же доложил воспиталке о своей оплошности, а она подошла к прапорщику и спросила у него – как быть?
– А вы его хорошо знаете? – профессионально-подозрительно спросил её прапорщик-ГБ.
– Да, конечно. Это Саша, хороший комсомолец, активист, общественник...
– А вы его знаете? – обратился прапорщик к нашим ребятам.
– Серёга, ты меня знаешь? – спросил и я своего соседа по комнате.
– Ещё бы! – ответил тот. – Ты мне червонец должен.
Все засмеялись, и только прапор не дрогнул в лице, он лишь повернулся к другому прапору и кивнул ему на меня, дескать, следи за ЭТИМ.
