Через некоторое время казус с обрадовскими холмами обнародован был на межобластном симпозиуме по борьбе с приписками, ну и, сами понимаете, судьба Великой горки оказалась предрешена…
И чтобы уж окончательно покончить с этой, по правде говоря, мелковатой, не имеющей большого общественного звучания темой о слухах, расскажу в заключение такой эпизод.
О снятии с поста того же Василия Даниловича Гамова куда как задолго стали поговаривать. Ни одного вроде даже облачка, не то что тучки, на его служебном небосклоне тогда не просматривалось. Тем не менее сбылся прогноз, поначалу никак не укладывавшийся в голове. Рухнул Василий Данилович, что называется в одночасье.
Как всегда свежевыбритый, благоухающий заграничным лосьоном «Spartacus», бодрым пружинистым шагом вышел он ровно в восемь тридцать из своего подъезда и протянул руку, чтобы открыть дверцу персональной «Волги». (Надо отметить, наш бывший мэр отличался демократизмом в общении с нижестоящими и категорически запретил своему шоферу оказывать эту немудрящую услугу, чем, кстати, весьма обидел доброго малого.) Так вот, протянул он руку да так и застыл с протянутой рукой: машины не было. Недоуменно повел Василий Данилович очами по сторонам, но и там она не обнаружилась. Тугие розовые щеки товарища Гамова вспыхнули багровым румянцем от справедливого негодования. Еще бы, нарушался главный принцип, им исповедуемый.
— Первопричина наблюдающейся разболтанности районного хозяйственного механизма, — любил повторять он назидательно и с трибуны и в ходе доверительных бесед, — кроется именно в низкой исполнительской дисциплине и отсутствии пунктуальности при осуществлении элементарных служебных функций. Какими бы прекрасными производительными силами мы ни располагали, но если человеческий фактор позволяет себе опаздывать к станку или отвлекаться в процессе производственной деятельности на совершение известных злоупотреблений, вряд ли в такой ситуации можно рассчитывать на то, что сегодня будет лучше, чем вчера, а завтра — лучше, чем сегодня…
Уже пять минут простоял недвижно Василий Данилович на крыльце, а машины все не было. Перебрав все оттенки первой части спектра от розового до кумачового его пышущее гневом лицо готово уже было приняться испускать инфракрасное излучение, но тут за углом дома послышался лихой посвист метлы, затем показалась она сама, а через мгновение и ловко управляющая ею дворничиха Екатерина Петровна, которую мэр в силу присущего ему демократизма по-простецки звал тетей Машей.
Производя своим примитивным орудием труда поистине реактивные движения, дворничиха стремительно приближалась к крыльцу. «Умеют же красиво работать наши современницы!» — несмотря на душивший его гнев, невольно отметил про себя товарищ Гамов, и взор его потеплел. Но тут жесткая метла шваркнула по его начищенным до блеска ботинкам, и тетя Маша неожиданно грубым голосом гаркнула:
— Чаво расстоялись тут? Аль не видите — мету?!
— Я… я… — только и успел пробормотать ошарашенный мэр, как тетя Маша перебила его язвительно:
— Чай, не слепая, вижу, что вы. Кто же еще пеньком стоять будет, не пошевелится, когда чистоту для вас же, охламонов, наводят?
— Ну, знаете! — начал приходить в себя Василий Данилович. — Вы что это, тетя Маша, себе позволяете? Уж не в алкогольном ли вы опьянении?
— Трезва я, касатик, трезва, — ехидно пропела дворничиха. — А вот вы, видать, с утра накачались. Ишь одеколонищем как разит! Людей не узнаете. Какая я вам тетя Маша, когда я уж шестьдесят шестой годок Екатерина Петровна. Работающая, между прочим, ветеран-ка труда, почти что мать-героиня. А вот с вами, голубок, еще надо разобраться…
— Да как вы смеете таким недопустимым тоном со мной разговаривать! — повысил голос Василий Данилович, стыдясь, что обстоятельства вынуждают его изменить той доверительной манере, в которой он взял себе за правило вести беседу с рядовыми избирателями.
— А вот и смею! — нахально ухмыльнулась тетя Маша, так непредвиденно для Василия Даниловича оказавшаяся Екатериной Петровной. — Потому как не оправдали вы, товарищ Гамов, доверия трудящихся, не сумели сберечь в чистоте звание народного избранника. Вот мы и порешили отозвать вас с высокого поста. Чтоб без толку, значит, не протирали штанов в руководящем кресле. Сообчение об этом по радиво в шесть утра сделали, да вы небось еще почивать изволили. Ну, ничаво, в газетке тоже пропечатают…
Допускаю, что здесь возможный читатель моих Записок недоверчиво покрутит головой:
— Эка загнул автор! Да ни в жизнь не поверю, чтоб простая дворничиха позволила себе по-хамски разговаривать с мэром, пусть даже и бывшим. Во-первых, она — женщина, значит, создание нежное и деликатное. Во-вторых, чего это она так разошлась, если и раньше, согласно руководящим рекомендациям, имела полное право высказать любому должностному лицу все, что думает о негодном стиле его работы? Так что совсем необязательно было ей ждать, пока В. Д. Гамова снимут с высокого поста. И, наконец, очень сильно сомневаюсь, что сам мэр, как утверждает автор, ничегошеньки не знал о готовящейся отставке.
Ну не скажите! Всякое бывает в жизни, и эпизод с дворничихой мною ничуть не выдуман. Чтобы развеять малейшие сомнения в его достоверности, сообщаю, что его не единожды воспроизводил сам Василий Данилович Гамов после завершения игры в лото, которой он самозабвенно предавался, выйдя на заслуженный отдых, в компании бывших своих сподвижников. Когда кто-нибудь не отпускался из дома сварливой супругой, место отсутствующего дозволялось занять мне. А дословно запоминать все говоренное — это, уж извините, моя профессиональная привычка.
Если вышеприведенный довод но убедил тебя, читатель, постараюсь в следующей главе опровергнуть твои возражения по пунктам.
ГЛАВА II
К вопросу о трепетных созданиях. Простор для здоровой критики. Не надо спорить с автором. Какой импульс лучше? Без ложной скромности. Посланец центра расслабляет ремешок. Манящий вой меньшого брата
Итак, сначала насчет нежных и деликатных созданий. Да, женщины и у нас в Обрадовске именно такие. Более того, они еще и возвышенные, очаровательные, трепетные, легкоранимые, мятущиеся натуры, что, однако, не мешает некоторым из них (да что там некоторым — абсолютно всем!) быть иногда сущими каракатицами. «Взять мою Катерину, — недоуменно разводил руками супруг той же дворничихи Леонтий Михеевич, прозванный за многодетность Папой Римским, — грех жаловаться, баба она по натуре добрая, но уж шибко чувствительная. Чуток ослаблю к ней сексуальное внимание, становится агрессивной, ну что твой Эйзенхауэр!» (Естественно, фамилии американских президентов Леонтий Михеевич с годами заменял.)
Теперь по поводу свободы критики. Этим правом обрадовцы тоже не обделены. Только воспитанные на поучительных прецедентах, они мужественно подвергают остракизму исключительно лиц, уже сошедших с исторической сцены, а вот деяния сиюминутных начальников неизменно вызывают у них умиление. Случается, иной веселого нрава администратор даже специально какую-нибудь глупость сморозит, а все равно раздается окрест восхищенный возглас: «Ваше последнее откровение восприняли всем сердцем. Единодушно и горячо поддерживаем, одобряем и обязуемся!» Улыбнется сначала весельчак администратор: «Ишь ты, здорово я их, простаков, разыграл!» А потом, услышавши, как этот возглас целую неделю повторяют и старые и малые, да с выражением, от души, задумается и вдруг, к вящему своему изумлению, обнаружит, что вовсе и не глупость он сморозил, но высказал суждение весьма здравое, при некотором же снисхождении и вовсе мудрое. Правда, на новом историческом витке, когда действующие лица поменяются и начнет функционировать диалектический закон «отрицания отрицания», все равно выяснится, что глупость, она и есть глупость, из каких бы уст ни вылетела. Вот тогда — и только тогда! — открывается широчайший простор для здоровой ядреной критики.
И последний контраргумент: по поводу якобы неправдоподобной ситуации, когда снимаемый с высокого поста ни сном ни духом не ведает, что его участь решена, и узнает о своем служебном низвержении, как говорится, post factum. Так вот, не знаю, как у вас, а у нас в Обрадовске именно так все и происходит. И объясняется это исключительно гуманизмом вышестоящего начальства. Я лично этот гуманизм приветствую. Ну, посудите сами, что лучше? Еще, скажем, за месяц получить уведомление о грядущей потере номенклатурной должности и, значит, все это время, ежедневно и еженощно страдать, томиться, негодовать, мучиться угрызениями совести, кусать себе локти — да это с ума сойти можно! Или: утречком в хорошем настроении зайти в свой служебный кабинет, не обратив внимания на скорбное выражение лица всегда приветливой секретарши, и увидеть за своим столом, где каждый карандашик известен до последней грани, совсем незнакомого тебе человека, который, состроив чуть жалостливую улыбку, вежливо попросит у тебя ключи от сейфа, потому как с сегодняшнего дня этот ответственный участок работы поручено вести ему. Ну, тут, конечно, легкий шок неизбежен, но только и всего.
