С глухим стоном упал священник на пол. Он не мог перенести потери десяти долларов. Его поспешно вынесли и заменили более дешевым.
Бертрам Снупер держал в руке правительственную газету.
— Ага! — сказал он. — Я так и думал, что я вас застану врасплох. Я только что приехал сегодня утром. Вот газета, в которой сообщается о моем прибытии.
Он передал ее Генри Грэсти.
Мистер Грэсти взглянул на газету и смертельно побледнел. Она была помечена тремя неделями позже прибытия мистера Снупера.
— Опять побит, — прошипел он.
— Говорите, Бертрам Снупер, — сказала Глэдис, — почему вы встали между мной и Генри?
— Я только что узнал, что я единственный наследник состояния Тома Бина, оцениваемого в два миллиона долларов.
С радостным криком Глэдис бросилась в объятия Бертрама.
Генри Грэсти вынул из своего жилетного кармана большую жестяную коробку, в которой находились четыреста шестьдесят семь мелко исписанных страниц большого формата.
— То, что вы указали, совершенная правда, но я прошу вас прочесть это, — сказал он, передавая листы Бертраму Снуперу.
Едва мистер Снупер прочел документы, как издал пронзительный крик.
— Все потеряно, — сказал он.
— Что это за документ? — спросила Глэдис.
— Он лишает меня всего моего состояния. Но мне это все равно, Глэдис, раз я завоевал тебя.
— Что это такое? Говори, я умоляю тебя, — сказала Глэдис.
— Эти бумаги, — сказал Генри Грэсти, — представляют счет моего жалованья за управление имением Тома Бина.
С криком любви Глэдис бросилась в объятия Генри Грэсти.
Двадцать минут спустя Бертрам Снупер не спеша входил в пивную на Семнадцатой улице.
Перевод Э. Бродерсона.
I
Умирающий лорд Окхерст лежал в дубовой комнате в восточном флигеле окхерстского замка. Сквозь открытое окно вливалось спокойствие летнего вечера, доносился нежный аромат первых фиалок и распускающихся деревьев. И умирающему казалось, что никогда земная красота и прелесть не были так явны, как в этот светлый июньский день, последний день его жизни.
Его молодая жена, которую он любил с такой силой и преданностью, что даже приближение смерти не могло ослабить этой любви, сидела в комнате печальная и плакала. Иногда она оправляла подушки и спрашивала больного грустным, тихим голосом, не может ли она сделать что-нибудь для его облегчения, а иногда, с подавленным рыданием, она ела шоколадную карамель, находившуюся у ней в кармане. Слуги ходили взад и вперед тихо и неслышно, как это всегда делается в доме, где ожидается смерть. Даже звон битого фарфора и стекла, возвещавший о их приближении, казалось, был более заглушенный, чем обыкновенно.
Лорд Окхерст думал о тех днях, когда он ухаживал за своей красивой, молодой женой, бывшей тогда прелестной, невинной девушкой. Как ясно вставали в его памяти малейшие подробности этих сцен. Ему казалось, что он снова стоит в старой ореховой роще, где они обручились в сумерках, при блеске звезд. Ему казалось, что он снова чувствует аромат июньских роз и запах готовившегося ужина, который приносил с собою легкий ветерок. Там он сказал ей о своей любви. Он сказал, как все его счастье и будущая радость заключаются в надежде, что она станет его невестой; что, если она доверит свое будущее его попечениям, он всю свою жизнь посвятит ей и его единственной мыслью будет сделать ее жизнь одним долгим днем, полным солнечного света и радости.
Как живо он помнил, как она с девичьей робостью и застенчивостью сперва колебалась, пробормотав про себя что-то про «старого плешивого дурака». Но когда он сказал, что жизнь без нее станет для него бесцветной и что у него пятьдесят тысяч долларов годового дохода, то она бросилась к нему на шею и сказала со слезами радости на глазах:
— Генри, я твоя!
А теперь он умирал.
II
По аллее быстро ехал экипаж и остановился у подъезда замка. Сэр Эвергард Фитцармонд, известный лондонский врач, вызванный по телеграфу, вышел из коляски и быстро взошел по мраморным ступеням. Леди Окхерст встретила его в дверях, и ее хорошенькое лицо выражало сильную тревогу и печаль.
— О, сэр Эвергард, как я рада, что вы приехали. Кажется, его силы быстро убывают. Вы привезли сливочные тянучки, о которых я упоминала в телеграмме?
Сэр Эвергард не ответил ни слова, но молча передал ей пакет и, сунув в рот парочку гвоздик, начал подниматься по лестнице, ведущей в помещение лорда Окхерста. Леди Окхерст последовала за ним.
Сэр Эвергард приблизился к постели своего пациента и тихонько положил руку на пульс больного. На бесстрастном лице доктора мелькнула легкая тень сочувствия, когда он серьезно и торжественно произнес:
— Сударыня, ваш муж издох.
Леди Окхерст сначала не поняла этого технического выражения и продолжала сосать сливочную тянучку. Но затем в ее сознание проникло значение зловещих слов, и она схватила топор, который обычно стоял у постели ее мужа и которым он калечил слуг. Этим топором она раскрыла дверь в кабинет лорда Окхерста, где хранились его бумаги, нервным движением вытащила из стола какой-то документ и прочла его. С диким, нечеловеческим криком она без чувств упала на пол.
Сэр Эвергард Фитцармонд подобрал документ и заглянул в него. Это было завещание лорда Окхерста, в силу которого все его состояние переходило ученому учреждению, которое поставило бы себе целью изобретение способа делать водку из опилок.
Сэр Эвергард быстро оглянулся. Никого не было видно. Бросив завещание, он быстро переложил несколько ценных украшений и редких образчиков золотой и серебряной филигранной работы со стола в свой карман и позвонил слугам.
III
Сэр Эвергард Фитцармонд сошел со ступеней окхерстского замка и пошел по аллее, ведущей от подъезда к большим железным воротам парка. Лорд Окхерст при жизни был большим спортсменом и всегда держал свору дворняжек. Теперь собаки выскочили со всех сторон и с громким лаем набросились на доктора, вонзая клыки в его нижние конечности и нанося серьезные повреждения его костюму.
Сэр Эвергард вышел из своего обычного равнодушия к человеческим страданиям и разразился страшным проклятием. Со всей возможной скоростью добежал он до коляски и поехал по направлению к городу.
Перевод Л. Каневского.
Тот человек, который подметает в редакции, переводит письма, получаемые из зарубежных стран, расшифровывает сообщения от выпускников бизнес-колледжей и заполняет большую часть газетного пространства, последние недели был вынужден лежать в кровати под толстым стеганым одеялом красного цвета из-за гибридного заболевания — гриппа и кори.
Мы пропустили два номера «Роллинг стоун» и теперь, когда постепенно выздоравливаем, желаем извиниться перед читателями и выразить им наше сожаление.
Подписка всех будет продлена, чтобы восполнить подписчику недостающие номера, и в скором времени мы намерены сообщить, что все у нас в порядке, все на мази. Люди, которые пытаются совместить выпуск забавной газеты с болезнью гибридом гриппа с корью, вполне отдают себе отчет, насколько для этого важен такт, тонкость, предупредительность и горячий чай из американского лавра.
Мы надеемся выпускать с этого времени нашу газету регулярно, но вынуждены быть весьма осторожными, ибо неэффективное лечение и губительные последствия кори, вкупе с удорожанием газетной бумаги и печатных станков, могут привести к рецидиву, что уже и бывало в прошлом.
Любой желающий получать нашу газету регулярно должен прийти к нам и заявить об этом и принести с собой кусок ветчины или какой другой деликатес, продаваемый инвалидами.
Перевод Э. Бродерсона.
В случае, если вы посетите Остин, вы непременно должны осмотреть Главное земельное управление.
Пройдя вверх по авеню, вы круто заворачиваете за угол дома, где находится суд, и перед вами на крутом холме предстанет средневековый замок.
Вы помните о Рейне, о Лорелеи, покрытых виноградниками горах Германии, потому что архитектура этого замка живо напоминает Германию.
План был составлен старым чертежником родом из «фатерланда», в сердце которого глубоко были запечатлены картины его родной страны. Говорят, что он с замечательной верностью воспроизвел старинный замок, находившийся вблизи места его рождения.
Нынешняя администрация новой окраской испортила благородный стиль старинных стен. Современные изразцы заменили каменные плиты пола, истоптанного ходьбой тысячи ног. Старинная потертая мебель сменилась нарядным и изящным гарнитуром.
Но даже и теперь, при входе в здание, вы невольно понижаете голос, потому что весь окружающий вас воздух пропитан дыханием прошлых поколений.
