– Не знаю пока, – честно ответил озадаченный Плетнев.
Он хорошо помнил, что должен был ехать в командировку в какую-то тьму таракань, но не мог понять, почему его отсутствие в той таракани никого не волнует. И что за мужик в форме, называемый Плетневым, маячил на экране телевизора?
– Тут Ирка твоя приходила, искала, – Смирнова звонко расхохоталась. – Ты что, не доложил ей, куда едешь?
Плетнев, вспомнивший жену, с дрожью в коленках представил себе возвращение блудного мужа к семейному очагу. Тут никак не отделаешься разбитым носом и ссадинами на лице, полученными от пряжки на модной сумке. Реанимация – самое меньшее. Недалеко и до новой потери памяти, если вообще мозг не вынесет. Боже, ну почему кому-то достаются чудные, милые женщины вроде той, с которой он сейчас живет? Хотя тоже непонятно, кто она такая.
– Не доложил… Мы поругались немного.
– Кто б сомневался! Шалун.
– Все. Пока. Больше не могу говорить, – свернул разговор Плетнев, услышав скрип двери за спиной.
Вернулся Васнецов.
– Сергей Геннадьевич, что происходит? Кто вы? И кто такая Лера?
Васнецов поморгал в попытке оценить ситуацию, виновато склонил голову и удрученно ответил вопросом на вопрос:
– О-о-ох… Вспомнили?
– Вспомнил.
– Что же теперь делать?
Директор испытывал двойственное чувство: к радости за Леру – работает ее метод, работает, результат налицо, точнее в лице лже-Иванова, – примешивалось огорчение. Только-только нашелся человек, способный довести многострадальную пьесу до премьеры. Ребят подтянул, спонсор доволен, договор подписан. А что теперь? Психи, тем более талантливые на дороге не валяются! Где нового найдешь, да еще в сжатые сроки?
Можно, конечно, пойти в полный отказ и убедить режиссера, что все ему приглючилось, и ничего он на самом деле не вспомнил. Но это не страшно, это лечится: после премьеры пара недель в стационаре и выйдет как новенький. Только подло это – не по его, васнецовским, понятиям. Он ведь не только Лериного пациента обманывает, но и ее, племянницу любимую, – она так ждала, надеялась, что ее метод пациенту поможет…
Дядя Сережа бережно взял Плетнева под ручку, усадил, налил водички и стал объяснять, какая Лера замечательная. Красавица, умница, врач – людям помогает. А чтобы эффективней помогать, разрабатывает собственный авторский метод. И на нем этот метод испытала. Как выяснилось – работает. Так что не стоит на девочку обижаться.
– Но разве так можно? – возмутился пациент. Он же не подопытный кролик с электродами в ушах, не лабораторная мышь в банке и даже не собака Павлова.
– Вы вспомнили, значит, можно, – резонно возразил Васнецов.
Он вдруг подумал о том, как ему все надоело. Взять бы жену, кошку Фиму и махнуть на дачу на все лето. Да что там на лето – на всю оставшуюся жизнь! Сажать огурцы и морковку, ходить по грибы, не бояться спонсоров с их непомерными требованиями, не ублажать пропойц-режиссеров с фанабериями, не утешать бездарных актеров с амбициями. А Лерочка приезжала бы на выходные поесть клубнички с грядки. Вспомнив про племянницу, заварившую всю эту кашу, дядя Сережа вернулся к реальности и попросил:
– Вы только позвоните Лерочке – попрощайтесь, не исчезайте просто так. Она хорошая девочка, добрая, и врач толковый. Жаль, пьесу не доделаете. У вас неплохо получается, честное слово…
Плетнев ушел в прошлое, вспоминая свою прежнюю жизнь, сравнивая с жизнью сегодняшней. Что здесь скажешь? Парадоксально, но нынешнее бытие ему нравилось гораздо больше, чем прежнее, калининградское. Он бы с удовольствием остался в этой придуманной милой его сердцу докторшей реальности, потому что реальность внесла в его существование давно забытую гармонию. За небольшими поправками. Поправка сегодня мозолила ему глаза под его собственной фамилией. И покоя не давала мысль – кто же тот самозванец, присвоивший его имя, должность и полномочия. И вторая, не менее важная мысль – где алмазы и как отчитываться перед страшным Деризубовым? Тот вряд ли поверит в историю с дракой. Уж больно она театральная.
– Я доделаю пьесу, Сергей Геннадьевич, – неожиданно для самого себя пообещал он, – только вы не говорите пока Лере. Считайте, что я ничего не вспомнил.
В самом деле, он так долго по жизни отсутствует, а никто особо не паникует. Неужели он такой никчемный? А раз так, то ничего страшного не случится, если еще денек-другой-третий он не объявится. Уж очень хочется оценить новую жизнь, так сказать, на свежую голову. На трезвую. На здоровую.
– Хорошо, – пообещал вконец озадаченный Васнецов, осознавая, что дачу, кошку Фиму и грибы с морковкой приходится пока отложить, – но какой в этом смысл?
– Я сам ей скажу. Выберу подходящее время и скажу. А у нее… есть кто-нибудь? – Плетнев постарался придать лицу незаинтересованный вид, а голосу – нейтральные интонации. Потому что от ответа на этот вопрос зависело все.
Если бы Васнецов подтвердил, что есть муж, дети, свекровь, собака Жучка, то остальное его притворство было бы совершенно ненужным.
Но Васнецов притворства не уловил или тоже сделал вид – недовольно повел плечом и сердито буркнул:
– Ай, прохвост один. Саша. Хороводит вокруг, а жениться не хочет. Ишь, завел бесплатную домработницу! Сколько раз я Лере говорил…
– И она любит его? – перебил Плетнев. Лерино отношение к этому субъекту гораздо важнее. Будь он сто раз прохвост и перепрохвост.
– Спросите у нее сами… – отмахнулся директор, не зная, как правильно ответить. Так, чтобы племяннице не навредить.
Что ж, сам так сам.
В зрительный зал Антон Романович полетел на автоматическом пилоте. А там сытые артисты в ожидании руководителя обсуждали театральную жизнь, вместо курса доллара. Одно слово – Мельпомена.
– Тоже мне, педагог! – жаловался Гена. – Я уже голос посадил. До премьеры не доживу.
– Кстати, Ген, ты действительно халтуришь, – справедливо заметил исполнитель роли Раскольникова.
– Да ладно тебе! Прикинь, он меня еще чморить будет, псих! Тычет в нос, что не приглашают в кино и сериалы! Почему, спрашивает, я перебиваюсь елками и вторыми ролями в антрепризах? Намекает, что на большее не способен. И Станиславского цитирует, словно я пацан зеленый!.. Да у меня девять главных ролей! Я на Гамлета у Табакова пробовался!
– Какие цитаты? Он же память потерял, – меланхолично возразила Света, от нечего делать подстригавшая ногти на ногах конторскими ножницами из реквизита.
– Глупая, Станиславский – это в подкорке откладывается! – воодушевленно пояснил Раскольников, предусмотрительно накручивающий на ноги полиэтиленовые пакеты. А то сейчас воду в таз лить будут, сиди потом с мокрыми ногами, сопли зарабатывай! – Такое не забудешь. Ладно, Гена, не переживай, скоро Никитин вернется, с ним проще…
– А вы что, не в курсе? – Света, согнувшись, разглядывала далекий от идеала большой палец. Выдержала мхатовскую паузу и сообщила новость: – Васнецов с Юрой контракт заключил. Он до конца теперь будет.
– Так он же это… псих! – не поверил Гена. – Я сам к нему в больницу с бананами ходил.
– Это Никитин псих, а у Юры просто амнезия, – внесла ясность Света, методично кромсая очередной ноготь. – И спонсор про это не знает. Так что помалкивайте.
– Бред! Такого в моей богатой актерской карьере еще не было, – Раскольников вытянул вперед ноги, оглядел и, в отличие от Светы, остался доволен результатом. – Ладно, какая разница, кто? Лишь бы заплатили.
Плетнев все слышал, притаившись за колонной, но реагировать был не в силах. Кое-как довел до конца репетицию, оправдывая рассеянность головной болью. Даже не требовал, чтобы все было по правде жизни, разрешил на репетиции воду в таз не лить.
После репетиции, выбравшись из театра, осознал, что идти ему сейчас некуда. Еще утром он был уверен в том, что дома его ждет с ужином любимая жена Лера, но после обеда выяснилось, что не Лера, а Ира, и не с ужином, а, вероятней всего, со сковородкой. Пустой и тяжелой. Да еще и в другом городе.
Он добрел до сквера и рухнул на ближайшую скамейку. Взгляд остановился на тумбе с афишей новой комедии с Дюжевым и Безруковым. В кино, что ли, сходить? Нет, собственная жизнь – круче всякой комедии. У других – ничего, а у него две работы, две жены. Почему-то первой на ум шла именно Лера, а не Ира. Он вспомнил, как она пришла к нему в больницу, представившись женой. Как гладила лоб прохладной ладонью. Как обрадовалась, когда он принес в постель завтрак. Не хотелось думать, что все это ненастоящее, подстроенное. Так не получится играть даже у самого талантливого актера, это он как режиссер мог подтвердить.
Как режиссер! Плетнев грустно усмехнулся. Режиссер погорелого театра! Режиссура – это тоже часть эксперимента. Плохого эксперимента. Не гуманного.
Начался мелкий дождь, но жертва эксперимента с места не двинулся. Дождь усилился, Антон Романович по-прежнему мок на скамейке. Только когда в небе загромыхало и сверху полилось, как из помойного ведра, встал и побрел к станции метро.
