Ознакомительная версия.
Скоро я вставлю себе, наконец, золотые зубки. У Шахбазиди, как выяснилось только что, есть кафе!
Έχω ένα καφενέ ένα παλιό ρημάδιαχ να ‘τανε καράβι γι αυτούς που μένουνε και περιμένουνε
Для начала, я считаю, неплохо!
Когда к нам приезжает наш матёрый византинист Константин Шахбазиди, мы пытаем его не только по поводу сгинувшего германского золота. Сыто развалясь на подушках, мы хлопаем в ладоши и требуем, чтобы Христофорович расповедал нам, купечеству, стало быть, про предмет своих занятий.
Как и любой специалист, Константин доверчив. Специалист узкого профиля, то есть настоящий специалист, он какой? Он живёт в своей норе и пишет трактаты для пятерых таких же кротов, живущих на пяти континентах. И иногда специалисту становится страшно. Мол, зачем? Что со мной? Где я?..
В такие моменты стоит ласково положить у его норы приманку, спросить что-то, попросить уточнить, разрешить загадочку несусветную, и всё! Специалист, ранее тихо скрипевший пером на глубине десять метров при свете коптилки и шорохе опадающей земли, вываливается из норы. Усы в разные стороны! Из глазонек, посаженных над летописями, молнии! Бледная от недоедания и недосыпа кожа заливается румянцем!
Специалисты так и гибнут сотнями в руках ловких браконьеров.
– Скажи, Константин, над чем работаешь? – воткнул я шест в нору и с натугой провернул его. – Нам это дико интересно!
– Да ничего особенного… – тянет Константин Христофорович, беглый грек и энциклопедист. – Ничего особо примечательного…
Сам в эту минуту уже несётся по галереям своего подземного замка. В лапе лампада, под мышками свитки. Наружу специалист ломится, к оценивающей и внимательной публике.
– И всё же… о чём последняя статья? – Сам сочные ломти раскладываю у выхода, прямо над капканом.
Костя откашливается.
– Про византийско-печенежские контакты. Про стратепедарха Никифора…
Всё! Пойман.
Так трогательно.
Я давно умоляю И. С. Федюнина (к.ю.н.). Говорю ему, что переименование улицы нашего посёлка в его честь – это дело нужное.
– Вдруг ты съедешь?! – пучу я глаза в испуге. – Вдруг ты нас покинешь?! Призовёт тебя государь на ратный подвиг с острой сабелькой или внедрят тебя под прикрытием в коррупционное гнездо, в котором ты познаешь и стыд, и гнев, и боль. И что же нам, жить на осиротевшей улице?! Вспоминать тебя, неповторимого, и рыдать, привалившись к заборам и елозя ботами по грязи? Так хоть табличка останется. «Тупик Федюнина»! Красиво и честно!
А Кеша догадывается, что табличку эту корявенькую я приколотил. И подозревает меня в коварстве. Не верит мне, плешивый столп Конституции. Отдирает мемориал.
Но у меня в планах – переносной бюст героя на базе садовой тачки с откидывающимся бортиком. Туман от озера, утро молочное, улочка сонная поселковая. И тут я выскрипываю с тачечкой. Откидываю бортик, включаю двухкассетник с «Лакримозой», сам становлюсь рядом в торжественности. В руках букетик. Плащ брезентовый на все пуговицы. Шапка с помпоном.
А из тачки бюст Федюнина смотрит, краской-серебрянкой покрыт.
Постоял сколько потребно и к рынку придорожному двинулся. Сезон клубничный, время золотое.
Деньги на переносной памятник мобильного поклонения я предложил собрать местным жителям с неместных жителей.
Культ должен перестать быть тайным, вот что я скажу.
Скайп с Иннокентием Сергеевичем обеспечивает мне пищу для размышлений.
Запасы этой пищи я перерабатывать не могу уже многие годы. Обычно под конец скайп-сеанса на левом моём плече плачет сухонький философ Кант, сквозь частые стоны уговаривая меня завалить наглушняк Фихте и Гегеля.
Сегодня заговорили зачем-то про роль мужчины на современной кухне. Я, суетливый и деспотичный кулинар, развил по обыкновению своему скороспелую теорию на этот счёт. Говорил горячо про то, что кухня стала центром современного дома. А так как современный дом смыслово пуст, то и кухня не балует. И современный мужчина обречённо возится на ней, как-то подклеивая треснутую роль свою в семейном мире. Все эти соусы, протертые овощи, ризотто… Крики обречённых на барже.
Иннокентий Сергеевич слушал меня внимательно. С таким же успехом я могу разговаривать с головой чучела медведя. Иннокентий такой вот собеседник, когда тверёзый.
– Как, ну вот как ты готовишь дома пищу?! – наседал я. – Как?!
Федюнин почесал ухо и произнёс:
– Дома я у себя часто готовлю пищу. Я готовлю её методом приноса в дом куска сырого мяса и молчания, которое все понимают. Так и батя мой готовил дома пищу, и дед так пищу готовил, и все остальные, кто там у меня был…
Вытирая руки о фартук с нарисованными ананасами, я сухо сглотнул.
Есть такое состояние, как уверяет меня Федюнин, когда вот, например, заходишь в Лондоне сорокашестилетним таким красавцем в Олд Гладстон клуб, юрист, эсквайр, прическа за двести фунтов. Запах кожи, старого одеколона, здоровых и красивых людей.
А просыпаешься в Тамбове, в передвижном дельфинарии, кем-то забытый. С сырой мойвой в карманах.
И самое страшное, что при этом всё-всё помнишь. С деталями.
И дельфины тебе улыбаются своими циркулярными пилами.
Так Иннокентий Сергеевич объясняет своё пристрастие к Сочи.
Упершись лбом в «смит», Федюнин прошептал сегодня в тренажёрном зале фразу, заставившую меня истошно орать на перекладине.
– Сколько у государства ни воруй, а своих денег не вернёшь! – сказал Иннокентий Сергеевич с терпкой горечью.
Вот тут я заухал по-марсиански на перекладине. А потом деловито расправил кожистые крылья, попрыгал на насесте и, шумно хлопая, полетел смотреть на женщин в йоге.
– Как ты будешь приучать детей к трудолюбию, Иннокентий? – спросил я, бессильно лежа в потёртом кресле у камина. – Молю, открой секрет! Ну, допустим, наколки твои с японскими цветными карпами мы замажем угольной пылью, допустим, я нанесу тебе декоративный удар совковой лопатой, а дело представим так, что кочегарили долгие годы на японцев… Потом к своим перебежали, запомнив карту укреплений. А дальше? Что дальше будем врать? Про трудолюбие и упорство?
Дети относятся к нам как к стене молчания. Была такая стеночка в переулочке в Эдо. Надо было ночью к ней подойти, шепнуть имя и положить в щель деньги. После этого, не оглядываясь, быстро шевелить сандалиями по средневековой ночи, зная, что заказ твой принят и будет исполнен.
Возможно, эту стену и возьмём как пример нашего трудолюбия и упорства? Понятно, что не убили никого, но сам принцип, сам принцип – наш, а, Кеш?! Актуальный такой принципок-то?
Сложи себе стеночку и жди, дитя моё.
Стоя на пороге отправления в путешествие, хлопая себя по карманам в залах ожидания, прокладывая себе путь тележками с багажом, любая экспедиция должна внезапно остановиться. Она обязана осмотреть свои ряды, проверить крепость обвязочных тросов на повозках, пересчитать утянутые брезентом ящики и определить в своих рядах предателя. Последнее крайне важно. Уверяю, что без определённого, полного сил и фантазий предателя экспедиция обречена на провал, грызню и попытки людоедства во льдах.
В любом сообществе исследователей обязан быть востроносенький наушник и доносчик, саботажник быть обязан, гадкий тип с топором у компаса, объект всеобщего презрения и ненависти. Идеально, чтобы его звали Эстебан. Но это неисполнимое счастье, конечно. Предатель Толик – норма, на которую можно согласиться почти без содраганий. Стукач Фёдор спорен, но сойдёт.
Но в любом случае без предателя не обойтись. О том свидетельствует многовековая практика великих географических открытий, высадок на острова, резни дымными тропическими ночами, основания городов и разграбления караванов.
Без предателя экспедиция обречена с самого начала. Без внутреннего врага экспедиция становится неинтересной. Все сидят сытые, в тепле, никто не страдает от отравлений и непроваренной собачатины, корабль идёт под всеми парусами, от припасов трюмы ломятся, карты течений легко читаются, компас не врёт и пр. и т. п. Все элементы скуки и безнадёжной предсказуемости. Участники экспедиции поют с тоскливыми лицами весёлые бодрые песни. Юнги с боцманатом там что-то устраивают при пересечении экватора, суетятся, всё без толку. Всех тошнит от чужого энтузиазма и радости открытий… Тоска.
А с предателем как?! А с предателем здорово! Все бодры, солонина сгнила, крысы машут тряпками с мачт, привлекая внимание проходящих мимо судов, в трюме течь, помпа захлёбывается, карты предатель подменил, Паганель с топором гоняется за Диком Сэндом, в воздухе мелькают багры и ножи. Капитан с двумя дымящимися револьверами вышел было из каюты и, не меняя выражения лица, упал с отравленной стрелой в спине.
Ознакомительная версия.
