И первый раз в жизни она решительно свернула со знакомой дороги, подтянула гольфы и направилась в парк.
Дома мама Юна, напевая, мыла посуду в пестром переднике. На террасу ворвалась раскрасневшаяся Алиса с застрявшими в кудрях сосновыми иголками.
— И где же ты была, маленькая безобразница? — спросила мама Юна, любуясь чистой тарелкой. — Мне звонили из школы и сказали, что ваша учительница заболела. Занятия отменили. Все хорошие дети давно уже дома.
— Я сегодня вообще не пошла в школу, мама, — объяснила Алиса. — У белки хвост достает до макушки, и она умеет кидаться сосновой корой.
— Как же так, малышка, — удивилась для порядка мама Юна, — разве можно не ходить в школу?
— Конечно можно, мама, — отвечала Алиса серьезно. — Иногда. Он так сказал.
— Кто мог сказать такую глупость? — Юна вытерла руки о передник, понимая, что сейчас ей придется исполнять трудный родительский долг. — Твой Рауш?
— Да нет. Дядя Огастус.
— Какой еще Огастус? — уже вправду встревожилась Юна. — Я его знаю? Кто это?
— Ну как же, мама, — удивилась Алиса. — Его все знают. Святой Огастус. Покровитель прогульщиков.
Пришел утром, принес веточку.
Позвонил в дверь, а я еще спала, — проснулась, вскочила, побежала к двери, на ходу нацепила майку и джинсы. Посмотрела в глазок — вертит головой, строит рожи.
— Принес, — говорит, — тебе веточку!
Я открыла дверь, и мы стояли молча по разные стороны порога. Я в джинсах, а он в куртке и с веточкой.
— Ну проходи, — говорю.
Прошел, сел на пуфик, стал снимать ботинки. Я подумала и накинула на майку рубашку.
— Ветку-то возьми, — говорит.
Взяла. Она была холодная, заснеженная, заледенелая. Но не таяла в руках.
— Ну что ты, — говорит, — стоишь? Поставь ветку в стакан, выпьем чаю.
— Мне, — говорю, — наверное, на работу надо. Я, кажется, проспала.
— В такой день — и на работу?
— А в какой день?
— Не знаешь, какой сегодня день?
— Мой день рождения?
— У тебя разве зимой день рождения?
— Нет. Но я подумала, что, может, ты подумал, что у меня сегодня день рождения?
— Сегодня День святого Валентина!
— А, — говорю. — Ну, хорошо. Поздравляю тебя. А почему ветка не тает?
— Потому что, — говорит, — это волшебная ветка. Она еще звенит, если потрясти.
Потрясла. В самом деле звенит. Странная штука.
— А у меня, — говорю, — кран течет.
— Какой кран?
— На кухне.
— И что?
— Ну… может, ты захочешь починить кран?
— Да ни малейшего, — отвечает, — желания. Ты уж сама чини свой кран.
— Я не умею.
— Значит, вызови кого-нибудь.
— Но ты же вот уже пришел.
— И что, мне уйти?
— Прости, пожалуйста. Я совсем не это имела в виду.
— А что ты имела в виду? Блин, тащишься к ней ни свет ни заря, несешь бесценный подарок, а она стоит как клуша и даже не предлагает выпить чаю.
— Может, это мне уйти?
— Да ладно уж, оставайся.
Я села на пуфик рядом, щелкнула по веточке ногтем. Веточка звенела, не таяла.
— Красивая, — говорю.
— Спасибо, — отвечает.
— Но я все же пойду, наверное, на работу. Вдруг меня там ждут люди?
— Иди. Вдруг ждут. Я-то не человек.
— А если я схожу и вернусь?
— Ну, например.
— А можно вечером?
— Да хоть завтра. Или через месяц.
— А зачем ты на меня сердишься?
— Я совершенно не сержусь.
— Но я же должна ходить на работу?
— Безусловно.
Пошла в ванную, умывалась. Потом мы все же выпили чая, молча, хотя мне совсем не хотелось чая, я опаздывала очень. Часа на два или три.
Колготки, рейтузы, носки, легкая кофточка, теплая кофточка, свитер, шарф, шуба, пуговицы, перчатки.
— Я с собой возьму твою бесценную веточку, — говорю.
— Возьми, — отвечает. А сам уже не смотрит на меня, а думает о своем, поднимает брови, трет пальцы.
— В холодильнике есть банка лосося.
— Лосось, да… это такая горная птица.
Побежала по лестнице, побежала по улице, запрыгнула в трамвай, потолкалась среди закутанных граждан, опять по улице, в метро, из метро, в переулочек, вверх по ступенькам, с веточкой в руке. Веточка звенела.
— Ну что же вы, голубушка, опаздываете, — неторопливо и укоризненно говорит Матвей Петрович. Не отрывается от компьютера, стучит по клавишам быстро-быстро.
— Простите, — отвечаю. Запыхалась, вешаю шубу, разматываю шарф.
— Я вам, голубушка, не надзиратель, но вы бы предупреждали. А то люди спрашивают вас, а мне нечего им ответить.
— Простите. А кто спрашивает?
— Всё незнакомые люди. Приходят, уходят, вас нет.
— Надо же, — говорю. Подумала и добавила: — Сегодня День святого Валентина.
— Вот как? — Улыбнулся, перестал печатать, поднял на меня глаза. — И вы празднуете?
— Почти. Мой мужчина принес мне в подарок волшебную веточку.
— Мужчина! Веточку?
— Она звенит. Сейчас покажу.
Стала искать глазами, залезла в карманы, обшарила все вокруг. Села на корточки, посмотрела под столом. Вышла в коридор. Расстегнула рюкзак, перетряхнула перчатки.
А веточки нет.
Вокзал гудит и шевелится плотной массой. Колокол на платформе надтреснуто брякает каждые две минуты, кто-то надрывно кричит в рупор, кто-то несет кипяток и обливает другого кого-то. Другой кто-то, в свою очередь, ругается грубо и упоенно, распугивая дам с детьми и собачками. Дамы с детьми и собачками шарахаются, прижимая тех и других к обильным телесам, и дети и собачки плачут от всей этой суеты.
Через оконное стекло вагона слышен только колокол да невнятный гул на платформе, но Начальник поезда № 17 столько раз стоял на всяких платформах, получал кипяток за голенище, пугал дам и детей, что знает, как оно на самом деле. Он смотрит в окно, на серое небо, закопченное дымом из паровозных труб, и думает о том, что к поезду прицепили Штабной вагон и, значит, хлопот не оберешься, так уж оно всегда бывает. И ехать далеко.
Начальник приносит себе чай и вновь смотрит в окно. Людская масса, бурлящая сама в себе, вдруг начинает колоться на части, веточками, елочками, словно сквозь нее идет ледокол. Вскоре показывается и сам ледокол — группка из нескольких офицеров; они толкают перед собой две приземистые, но довольно большие тележки, тщательно накрытые брезентом. Когда они подходят ближе, становится видно, что офицеров, собственно, четверо, и двое, молодые рыжие парни, здорово похожие друг на друга, толкают груз, а остальные двое, старше возрастом и званием, идут сбоку, стараясь оберегать не то ношу от толпы, не то толпу от ноши.
Начальник смотрит на эту четверку и понимает, что это наверняка пассажиры Штабного вагона. Он смотрит на них с грустью, потому что с пассажирами Штабного вагона вечно происходят всякие грустные нелепости, и трудно сказать, кто виноват — Штабной ли вагон или та жизнь, которая доводит пассажира до Штабного вагона. Так или иначе, но ему грустно смотреть на четырех довольно молодых, статных мужчин, но, в конце концов, бывает ведь, что все заканчивается благополучно, думает он как сквозь вату, застегивает китель и надевает фуражку — он готов.
* * *
Второй, Третий и Четвертый остаются на платформе, а Первый идет к Начальнику поезда. Войдя в купе, он кидает ворох бумаг на столик.
Начальник смотрит на бумаги, видит билеты и квитанции на провоз багажа.
— Я не вижу разрешения на вывоз груза, — говорит он. — Голубые квитанции, их нет.
Первый гладит пальцами в черной лайке золотой шнур аксельбанта.
— Там ветеринарные квитанции и разрешение, — говорит он басом.
Начальник находит ветеринарные документы. В них значится: «Две самки пулеметов». Прививки. Штамп. Подпись врача.
Начальник открывает рот и закрывает его. «Какое, в сущности, мне дело», — думает он.
— Пойдемте, — говорит Начальник. — Я провожу.
* * *
Выйдя на перрон, они видят, что Второй и Третий, рыжие и похожие, стоят, одинаково привалившись к ручкам тележек. Четвертый сидит на корточках, запустив руку под брезент одной из тележек, и, похоже, почесывает то, что под брезентом. Кобура топырится на его тощем заду.
Начальник провожает офицеров к вагону. От помощи в погрузке офицеры вежливо отказываются.
— Поезд отправляется через час, — равнодушно говорит начальник поезда и уходит обратно в свое купе, по пути расстегивая тесный китель.
* * *
Весь вагон в их распоряжении, но они садятся в одно купе: во-первых, говорит Четвертый, так веселее, ехать далеко; во-вторых, подхватывает Второй, девочки не любят расставаться. Они рассаживаются на бархатных диванах и снимают брезент. Девочки в хорошей форме, удовлетворенно замечает Первый, я думал, будет хуже. Одна из самочек встряхивается с металлическим полязгиванием; Третий чешет ее возле замка.
