Герман Дробиз - Вот в чем фокус

—   Леля, есть хочешь?

—   Тапки.

—   Спать хочешь?

—   Тапки.

—   На горшок желаешь?

—   Тапки.

—   Эх, Лелька... У всех дети как дети, у всех вун­деркинды. Другие в твоем возрасте и ладушки, и в ямку бух. В искусстве разбираются. А ты... Не раду­ешь родителей. Прямо скажу, обижаешь. Так, на мор­дочку, ты ничего. Глазки ясные, голубые. Но нет в них интеллектуального огня. Не чувствуется игры мыслей. Непохоже, чтоб ты что-нибудь там анализировала, по­нимаешь, систематизировала. А ведь папа у тебя — работник умственного труда. Вон, «Иностранная лите­ратура» на пианино валяется. Время-то, Лелька, ка­кое — двадцатый век! Отчуждение, остранение, экзи­стенциализм. Какие мозги нужны, какое развитие! А?! Вывези тебя такую за рубеж, что будет?

—   Мисс Лелькинсон, ваше мнение о поп-арте?

—   Тапки.

—   О театре абсурда?

—   Тапки.

—   О додекафонической музыке?

—   Трр-ррр!!! Фрр-ррр!!! Хрр-ррр!

—   Вот я и говорю: позора с тобой не оберешься. Мой тебе совет, Лелька: кончай оригинальничать, выделяться. Доедай кашу и становись вундеркиндом, как все.

Папа и Леля вернулись с прогулки.

Папа взволнован.

—   Послушай, послушай,— еще с порога закричал он.— Леля научилась произносить «эр»!

—   Да? — обрадовалась мама.— Прекрасно. Лелечка, скажи «эр».

—   Дрянь! — четко произнесла Леля.— Дрянь!

Ее «эр» было чистое, свежее, серебряное, как рыб­ка; оно рокотало, как горошинка в свистке.

—   Вот так,— гордо сказал папа.— Я первый услы­шал.

—   Что ты сказала? — заволновалась мама.

—   Дрянь! — с удовольствием повторила Леля.— Дррррянь!

—   Боже,— печально сказала мама.— Ты слышишь, что она говорит?

—   Гм...— смутился папа.— Действительно. Об этом я как-то не подумал.

—   Дрррянь! — воробышком чирикала Леля, носясь по квартире и пританцовывая.— Дррррррррянь!!!

—   Леля,— мягко сказала мама.— Это слово гово­рят только плохие девочки.

—   Нет! — возразила Леля,— Наташа хорошая!

—   Все ясно,— сказала мама.— Иду к Наташе.

Узнав, в чем дело, Наташина бабушка устроила до­прос по всем правилам. Вскоре Лелина мама, Ната­шина бабушка и примкнувшая к ним группа взрослых мчались в квартиру мальчика Сережи.

—   Сереженька, где ты услышал это слово?

—   Во дворе.

—   А кто его сказал?

—   Дядя Леня.

Родители переглянулись.

—   С этим Леней,— сказала Наташина бабушка,— надо поговорить раз и навсегда.

И родители вышли во двор. Их было так много и они были такие сердитые, что могли бы побить любо­го силача, и уж тем более тощего домоуправского плотника, который в это время ремонтировал забор.

Родители молча окружили его. Леня испугался.

—   Вы что, граждане? — тревожно спросил он.

—   А знаешь ли ты, Леня,— спросила Наташина бабушка,— что от тебя все дети заражаются?

—   Этого не должно быть,— побледнел Леня.— Я не заразный. И вообще не больной. А что я тощий, то у меня пассивный фермент. Могу справку принести.

—   Перестаньте паясничать,— раздраженно всту­пила Лелина мама.— Вы не заражаете детей буквально. Вы замусориваете их речь всякими гадостями. Вот сегодня вы сказали...— Мама помялась, раздумывая, повторять или нет.— Вы сказали: «Дрянь». В резуль­тате все дети усвоили это прелестное выраженьи­це.

—   А, вот вы о чем,— повеселел Леня.— Тут, да, тут некрасиво. Сколько раз просил: дайте хороший мате­риал. А то с этим материалом распалишься...

—   А ты сдерживайся,— сказала Наташина бабушка.

—   Легко вам советовать: сдерживайся,— жалобно сказал Леня.— Вот, возьмите досочку.— Он подал доску Сережиному отцу.— Полюбуйтесь.

Сережин отец взял доску. Она была хлипкая, сы­рая, с одного боку треснувшая.

—   Да,— согласился Сережин отец.— Доска дрянь.

—   А гвозди? — подхватил Леня.— Разве это гвозди?

Сережин отец взял гвоздь и легко согнул его в пальцах. С гвоздя обильно посыпалась ржавчина.

—   Дрянные гвоздишки,— задумчиво произнес он.

—   А краска? Разве это краска?

Леня обмакнул в банку толстую лохматую кисть и подал ее Наташиной бабушке. Бабушка провела кистью по забору и оставила унылую темно-зеленую полосу с грязноватыми подтеками.

—   Дрянь, а не краска,— возмущенно прошептала бабушка.

—   Вот видите, граждане,— окончательно расхраб­рился Леня.— У вас тоже вырывается. Причем с пер­вого раза. А я, может, долго креплюсь, пока не нако­пится. И если вы и вправду беспокоитесь о детях, иди­те в домоуправление и требуйте, чтобы мне дали исправ­ный материал. А то вы от своих детей еще не такое услышите.

Мемуары ребенка

Я родился в семье наивных, простодушных людей, глубоко веровавших в благотворное влияние сказок и небылиц на младенческую душу. Особенно фанатично была настроена бабушка. Эта с виду образованная, но на самом деле беспросветно темная женщина вечера напролет охмуряла меня далекими от жизни сюжетами. Вскоре я стал искренне и страстно веровать в добрых фей, злых чертей, Бабу Ягу, Змея Горыныча, домовых, леших...

Особенно полюбился мне Дед Мороз, в моем тогдаш­нем представлении — щедрый, а главное, всесильный волшебник. Когда приближался Новый год, родители добивались от меня любых уступок, демагогически спекулируя на моей слепой вере.

—   Верую, дедушка, верую...— шептал я, засыпая.— Припадаю к бороде твоей кудлатой, к валенкам распис­ным... Покинь, покинь чащу дремучую, садись в элек­тричку свистючую, а с вокзала девятым троллейбусом прямо ко мне... Но не забудь и дары щедрые, их же неси и не тряси... А я клянусь в форточку нос не совати, на обоях не рисовати, а рученьки перед едой омывать, и ноженьки перед сном окатывать. И все-все кушать: и кашу рисовую, чтоб ей сгореть, и рыбий жир — вита­мин... Аминь!

А утром первого января, заглянув под подушку, я непременно обнаруживал его щедрые дары. Правда, не всегда то, о чем мечталось. Бабушка объясняла, что в новогоднюю ночь его одолевают просьбами миллионы детей, и Дед иногда путает, что кому надо.

Шли годы. Стукнуло семь: пора в школу. Перед сентябрем впервые поколебалась моя вера. Родители задумали отдать меня в школу с преподаванием по-английски. Они кому-то звонили, куда-то бегали... Я предложил бабушке:

—   А давай Деда Мороза попросим. Он сейчас где?

—   Скорее всего, на Северном полюсе.

Тогда, выйдя на балкон и обратившись лицом к пред­полагаемому северу, я громко изложил свою просьбу.

На следующий день, когда мы с мамой и бабушкой обедали, появился сияющий папа:

—   Свершилось чудо! Мы зачислены!

Вместе с папой пришел незнакомый дядя.

Бабушка и мама закричали «Ура!», а я сказал:

—   Это чудо устроил по моей просьбе Дед Мороз.

—   Нет, братец,— возразил папа.— Чудо устроил дядя Женя.

Потрясенный, я потребовал разъяснений:

—   Дядя Женя, выходит, вы тоже волшебник?

—   Нет,— честно ответил дядя Женя.— Я человек со связями. Волшебник делает добрые дела просто так, а человек со связями — потому что связан.

Этого я не понял, и моя вера, пошатнувшись, все же устояла. Но когда время подошло к Новому году, вновь одолели сомнения. Прежние подарки вспомнились... Правда ли, что Дед путал, кому чего дарить? А может, просто не все мог?!

Вздрогнул я от этой дерзкой мысли, как вздрагивает всякий верующий, впервые засомневавшийся в боже­стве своем. Две последних декабрьских недели неот­ступно творил я молитву известного вам содержания, присовокупляя:

—   ...Но не забудь и щедрые дары свои: джинсики голубенькие с блямбочкой на заду и маечку безрукав- чатую, на груди — тигр. Их же неси и не тряси!