– Что же, – отважилась Мэвис, – если вы со мной выпьете, я не откажусь. Мне спешить некуда.
Она взяла электрический чайник и подошла к крану. В раковине лежала грелка. Мэвис взяла ее и чуть не выронила: грелка была не просто холодная, она была ледяная. Уилт угрожающе заворчал. После минутного колебания Мэвис обернулась. Так и есть: ей угрожает опасность. Опасность глядела на нее из плохо запахнутого халата Уилта.
Мэвис взвизгнула, подскочила к черному ходу, рванула дверь и, сбивая крышки с мусорных бачков, помчалась к воротам, где стояла ее машина.
Оставшись один, Уилт бросил шприц в ведерко и принялся стягивать перчатки за пальцы. Не лучший способ: перчатки стаскивались с трудом. Наконец Уилт с ними справился, вытащил из морозильника вторую грелку и приложил к своему члену.
– Гнусная баба, – ругнул он Мэвис. Что же теперь делать? Если она пойдет в полицию… Нет, едва ли. И все-таки принять контрмеры не помешает. Плюнув на гигиену, Уилт сунул грелку из раковины в морозильник и поплелся наверх, в спальню. «По крайней мере, мы раз и навсегда избавились от Мэвис М.» – подумал он, забравшись в постель. Хоть какая-то польза от происшествия, которое еще сильнее подмочит его репутацию. Однако Уилт и на этот раз рано радовался.
Минут через двадцать к дому подкатила Ева. По дороге она повстречала Мэвис. Войдя в дом, она первым делом крикнула:
– Генри, поди-ка сюда! Что ты тут вытворял с Мэвис?
– Иди ты к чертовой матери, – буркнул Уилт.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Я не говорил. Я стонал.
– Нет, говорил. Я же слышала, – Ева поднялась в спальню.
Не успела она и рта раскрыть, как Уилт вскочил с постели и, прикрыв причинное место грелкой, объявил:
– Вот что. Вы мне осточертели. И ты, и твоя чувырла Мэвис, и эта Корее со своими ядами, и близняшки, и долбанные головорезы, которые рыскают за мной по пятам. Весь свет осточертел. Ишь, завели моду: я, значит, должен ходить по струнке и всем угождать, а они делают, что им заблагорассудится, и хоть трава не расти. Заруби себе на носу: а) я вам не мальчишка и б) изголяться над собой я больше не позволю. Ни тебе. ни Мэвис, ни близняшкам, чтоб им повылазило. У тебя мозги, как губка, впитывают любую белиберду, а я чихать хотел, что пишут всякие шарлатаны про новомодные идеи в воспитании, лечение старческих болезней сексом и целебные свойства цикуты…
– Цикута – это отрава, – попыталась перевести разговор Ева. – Никто не…
– А бредни, которыми ты забиваешь голову, – не отрава? – ерепенился Уилт. – Оголтелое распутство, голые шлюхи из порножурналов для. так сказать, интеллигенции, страхи и трахи по видюшнику на радость безработным. Суррогаты для тех, кто не способен ни думать, ни чувствовать. Не знаешь, что такое «суррогаты», – загляни в словарь.
Уилт остановился, чтобы перевести дух, и Ева воспользовалась паузой:
– Тебе хорошо известно, как я отношусь к порнографическим видеофильмам. И девочкам смотреть никогда не разрешу.
– Она не разрешит! Ни мне, ни мистеру Геймеру от этого не легче! Ты только взгляни на этих маленьких похабниц – неужели непонятно, что скоро страхи и трахи будут твориться у тебя под носом? Куда там! Они у нас умницы, они одаренные, прямо вундеркинды. Разве можно мешать их умственному развитию – учить, как себя вести, воспитывать по-человечески? Боже упаси! Никакого воспитания: мы образцовые современные родители. И пусть эти распущенные шмакодявки превращаются в ограниченных технократок, у которых на уме одни компьютеры, а совести не больше, чем у Эльзы Кох, когда она не в духе…
– Кто такая Эльза Кох?
– Садистка, которая уничтожала людей в концлагере. Да ты, чего доброго, заподозришь, будто я мечтаю завести зверские порядки, заделался твердолобым консерватором? Черта с два! У этих кретинов тоже мозги не варят. Я во всем держусь середины, и какие убеждения правильные, какие нет – не разбираю. Но зато я хотя бы думаю – по крайней мере, пытаюсь думать! Так. что оставь меня в покое – вернее, в непокое. А своей подружке Мэвис передай: будет опять сватать тебе кастраторшу Корее – снова нарвется не непроизвольную эрекцию.
Ева спустилась на кухню. Как ни странно, после этого разноса она воспряла духом. Давно уже Генри те говорил с таким чувством. Ева, правда, поняла не все и считала, что на близняшек он напустился понапрасну, но как замечательно, что он наконец показал себя настоящим мужчиной! А то она уж совсем расстроилась, когда негодяйка Корее молола всякую чушь про… как это?.. «сексуальное превосходство женских особей у млекопитающих». Ева не хочет во всем превосходить мужа. И никакое она не млекопитающее. Она человек. А это не одно и то же.
А вот инспектор Роджер к концу следующего дня уже не чувствовал себя человеком. Уилт из дома не выходил, Ева в автомобиле с передатчиками то челночила между школой и домом, то моталась по Ипфорду, и Роджер тратил драгоценное время. наблюдая за ее передвижениями.
Автофургон, который Рождер переоборудовал в пост подслушивания, следовал за «эскортом» Уилтов по пятам. Сидя в автофургоне, инспектор поучал сержанта Ранка:
– Мы набираемся опыта. Он нам очень пригодится.
– Когда? – спросил сержант и пометил на карте города магазин «Сейнбери», возле которого сейчас стоял «эскорт». До этого Ева уже побывала в универмагах «Теско» и «Фаин фэр». – Когда пригодится? Когда будем искать магазин, где стиральный порошок подешевле?
– Когда Уилт осмелеет и отправится на дело.
– А долго дожидаться? Пока что он из дома ни ногой.
– Послал жену проверить, нет ли слежки, а сам сидит себе тише воды, ниже травы.
– Вы же говорили, что как раз этого он делать не станет. Я еще спорил, что он затаится, а вы сказали…
– Без вас помню, что я сказал. Тогда он точно знал, что за ним следят. А сейчас совсем другие обстоятельства.
– Так, значит. Вот ведь гад какой: ни за что ни про что гоняет нас по магазинам. Хоть бы на чем-нибудь его подловить!
Той же ночью такая возможность представилась. Днем инспектор сжалился над сержантом, твердившим, что работа бессонными ночами его доконает, и отпустил его вздремнуть. В час ночи Ранк забрался в машину Уилта и поменял магнитофонную пленку. Через полчаса полицейские слушали запись. Роджера она как громом поразила. Он вырос в семье, где самое слово «секс» не произносилось. Близняшки же обсуждали ночные похождения Уилта, не стесняясь в выражениях. Чтобы убедиться, что мистер и миссис Уилт нераскаявшйеся преступники, достаточно было послушать, как Эммелина упрямо допытывается, почему папочке вздумалось ночью украшать свой пенис глазурью. Маловразумительные объяснения Евы ее не устраивали.
– Папочке нездоровилось, – отбивалась Ева. – Он выпил много пива и никак не мог уснуть. Спустился в кухню и думает: дай-ка я поучусь украшать торт глазурью.
– Я бы такой торт есть не стала, – перебила Саманта. – И к тому же это была не глазурь, а крем для лица.
– Знаю, доченька, но ведь он только учился. Капнул немного.
– Себе на хрен? – уточнила Пенелопа.
Ева тут же принялась внушать ей, что это слово нехорошее.
– Не надо больше такие гадкие слова говорить. Тем более в школе.
– А зачем папа из кулинарного шприца смазывал пенис кремом для лица? Это тоже гадко, – возразила Эммелина.
В таком духе они беседовали до самой школы. Когда запись подошла к концу, в лице у Роджера не осталось ни кровинки. Сержант тоже приуныл.
– Невероятно, – бормотал Роджер. – Не верю своим ушам.
– А моя чуть не завяли, – отозвался Ранк. – Про всякие непотребства приходилось слышать, но это вообще уже…
– Нет-нет, не может быть. С чего вдруг человек в здравом уме станет так охальничать? Опять нас за нос водят.
– Как сказать. Знавал я одного типа, так он обмазывал свой фитилек клубничным вареньем и заставлял жену…
– Идите к черту со своей клубничкой! – взорвался Роджер. – Ненавижу, когда похабничают. Я сегодня уже слышать не могу о сексе – с души воротит.
– Уилта, наверное, тоже. Невелика радость – ходить, сунув конец в банку со льдом. Только знаете что? Вдруг у него в шприце был не крем и не глазурь?
– Бог ты мой! – ахнул Роджер. – Думаете, он накачивал себя наркотиками? Да нет, он бы уже ноги протянул. А мерзость эта – она же вытечет в два счета.
– Смешайте с кольдкремом – не вытечет. Вот вам и разгадка.
– А что? Есть же такие, кто нюхает эту гадость. Может, кто-то и таким манером одурманивается. Только для расследования это ничего не дает.
– Еще как дает, – оживился сержант. Он был рад возможности отвертеться от утомительных ночных дежурств в автофургоне. – Это значит, что зелье у него дома.
– Или в члене.
– Пусть так. Главное – нам есть за что его повязать и о чем расспросить.
Но честолюбивый инспектор замахнулся на большее.
– Ну расколется он, а что проку? Придумали бы что-нибудь поумнее. Почитайте, как он провел старика Флинта…
