и то – все его жестикуляции в воздухе, приукрашенные умными высказываниями, происходили после трёхсот граммов крепенькой. И только три карикатуры, однажды попавшие в местный неказистый журнал, а ныне висевшие на выцветших обоях в зале, напоминали о прошлом несостоявшегося художника.
На мгновение остановившись возле двери в свою квартиру, где, как предполагал Николай всё ещё перемывали ему кости Марья с Татьяной, он с сожалением вздохнул и начал подниматься выше, бережно держа в руках две по ноль семь. И зачем он только подал это глупое объявление? Теперь весь подъезда, да что там – весь дом будет над ним потешаться! Удумал старый под конец жизни любовь найти, вот ведь срам.
В таких же потёртых тапочках как у Филыча, художник нехотя откликнулся на звонок в дверь и вышел встречать гостя, бормоча себе под нос то ли проклятья, то ли благодарности, что не забыли его. Хотя, может, это снова мальчишки балуются, как на днях. Позвонят, а потом опрометью вниз по лестнице, пока одинокий пенсионер не откроет дверь и не накричит на них.
– Здорово, Багданыч, – с порога, с трепетом показывая бутылки, сказал Филыч. – Вот, в гости решил зайти.
Глаза художника моментально заблестели при виде бесцветной жидкости, закупоренной в красивые бутылки. Красивые только потому, что в них колыхалась бесцветная жидкость сорока градусов.
– Что ж ты сразу не сказал. Проходи, гость дорогой, – ответил Багданыч, не сводя глаз с гостинца. – Сейчас я сальца нарежу, хлебушка.
Николай передал бутылочки хозяину, а сам в очередной раз решил взглянуть на выцветшие обои украшенные карикатурами. Кажется, что и они потеряли в краске, стремясь слиться с общим интерьером. Некогда розовые и зелёные портреты то ли бывшего президента, то ли обезьяны в костюме, теперь почти не выделялись своими цветами. Вторая работа художника, висевшая рядом, была репликой на знаменитую работу какого-то там мастера, писавшего в основном море и корабли. Хлипкая лодочка, помещённая Багданычем на самый верх волны, едва ли могла справиться с бушующей стихией, отчего, ясное дело, можно было и закричать, изобразив совсем уж нереальную физиономию, что и сделал мастер карикатуры. По всем углам картины красовался человек в маске.
– Слышь, а где третья? – крикнул Николай из зала.
– Матроскин-то? – уточнил художник, хотя прекрасно знал, какой именно работы не хватает на стене. – Я его в туалет повесил.
Шаркая по полу, Филыч прошёл на кухню, будто услышал заветное журчание. На столе уже стояли тарелки с закуской и рюмки, в которые Багданыч и правда разливал бесцветную жидкость.
– Ему там самое место, – закончил художник.
– Жалко котика.
– Ну, тогда за него и выпьем. Уф, – выдохнул художник на рюмку, а затем и опрокинул её в свой рот.
– Аа, хорошо, – поморщась от удовольствия, добавил хозяин квартиры.
Николай проделал тот же трюк, а художник уже наливал себе вторую порцию.
– Не часто ты заходишь, сосед. Давай, что ль, за встречу, – предложил гостю Багданыч. – Жена опять довела?
Николай кивнул, подтвердив догадку художника. Но сегодня не совсем однозначно, кто и кого довёл. Конечно, Марья нарочно всё это устроила, но ведь Филыч сам повод дал. С другой стороны он бы не пошёл на этот опрометчивый шаг, будь Марья чуточку добрее и моложе. Но ведь и Филыч красотой не блещет, так что вопрос остаётся открытым.
– На этот раз пить запрещает? Или под табак место на огороде не выделяет?
– Эх, не в этом дело, – отвечал Николай с грустью. – Перед соседями стыдно, Таньку и Зинку втянула, теперь весь дом меня засмеёт.
Художник удивился, не понимая, о чём говорит Филыч, но с расспросами не спешил. Первая бутылка только началась, так что Николай ещё успеет всё подробно изложить.
– Зинка дура, а моя и того лучше, – продолжал Николай, наблюдая за действиями художника. Тот с видом мастера разливал по рюмкам очередные пятьдесят грамм. – Удумали меня проучить. А за что, собственно? Ты газету не читал?
– Нет ещё, всё, знаешь, занят как-то. Ну, давай за Зинку и Марью, чтоб их.
– Ну так вот, – продолжил Тёскин после ещё одной стопки. – Звоню я, значит, в газету, спрашиваю, можно ли подать объявление. Мне говорят, что можно, ну я им и продиктовал. Познакомлюсь, мол, с ведьмой. Рыжей, красивой, и обязательно с зелёными глазами.
– Ведьмой? – переспросил Смешков. Ему показалось, что Филыч оговорился.
– Ведьмой, так и продиктовал.
– Хм, ну ладно. Ещё по одной, – предложил Илья Багданыч, наполняя рюмки. – Ну и?
– Ну и моя взяла газету, а там это объявление.
– Мда, – после паузы протянул художник, будто уже узрел в корень проблемы друга. – А Зинка причём тут?
– Жёнушка моя возьми да расскажи ей, мол, ведьмочку мне подавай. А сегодня, поди ещё сидят у меня на кухне, Танька зашла. Ну эта, из соседнего подъезда, дочка Зинки.
– Ну-ну. И?
– Рыжая, размалеванная вся. Вы, говорит, объявление подавали? Я говорю, я. А она такая, а я ведьма, вот пришла. И моя заходит.
– А где она была? – спросил художник.
– Сделала вид, будто на рынок собирается вместе с Зинкой.
– А сама, значит, караулила.
– Выходит. Подослали ко мне Таньку. А в парике-то я её и не узнал.
– Вот как. Ну, за душевное равновесие, – предложил очередной тост Багданыч. – Нам с тобой вредно волноваться, так что давай душу с нервами в равновесие приведём.
Незатейливо опрокинув рюмку в рот, Илья Багданыч потянулся за сигаретой. К проблеме друга стоило подойти основательно, обмозговать её со всех сторон, иначе делу не поможешь.
– Выходит, что за простое объявление они решили тебя разыграть.
– Так розыгрышем-то это не назовёшь.
– Посмеялись со злобой, – уточнил Смешков. – Нехорошо. Я, конечно, не знаю, на кой тебе ведьма, да ещё и рыжая, у тебя вон Игнатьевна та ещё кикимора. И всё же эти бабы на каждом углу теперь будут трепаться, что ты решил загулять на старость лет. На самих-то ни один мужик не позарится. Надо их проучить.
– Месть, точно, – согласился Филыч.
– Я сейчас.
Смешков поднялся из-за стола, чтобы проделать путь в соседнюю комнату. Оттуда донеслось шуршание бумаги, причитания художника, а затем он вернулся к стратегическому столу.
– Вот, – показал он соседу снизу карандаш и огрызок белого листа. – Сейчас я им такое нарисую, что в жизни не забудут.
– Ты это чего? – не понял Филыч.
– А то, что я это в газету отправлю, и пусть про них потом весь дом судачит. Наливай, что сидишь.
Смешков трясущимися пальцами марал бумагу, вычерчивая карандашом силуэты старушек, в то время как Филыч разливал водку и следил за движениями художника. У старушек появились кошёлки, по всей
