— Право, не знаю. Посоветуйтесь с Илюшей.
Сольди пошел к Самарскому.
«Если хорошенько попросить старика, — думала Инга Федоровна, — можно уговорить его не продавать нейлоновое диво. Но стоит ли?»
Ей почему-то не хотелось этого делать. «Старею я», — с грустью решила она.
Ее диагноз был не совсем точным. Незаметно для Инги Федоровны ее жизнь наполнилась другим содержанием. Она быстро и неожиданно легко освоила обязанности ассистентки мага. Через какую-нибудь неделю она уже уверенно выходила на сцену в черном обтягивающем трико и небрежно накинутом на плечи шелковом бурнусе. На ее голове горделиво возвышался головной убор из перьев, какой обычно одевали куперовские индейцы, когда, потрясая томагавками, выходили на тропу войны.
Нечего и говорить, что она была осыпана царственными драгоценностями, которые хранила в большой трехкилограммовой банке из-под маринованной салаки. Она научилась подходить к старому магу не сгибая колен, что придавало ее походке очаровательную торжественность, столь необходимую для совершения даже самого маленького чуда.
Инга Федоровна с особым эстрадным шиком подавала своему старику волшебные аксессуары: ларцы с двойным дном, металлические кольца, взрывающиеся сигары, веера, цепи, игральные карты, платки, цилиндры и безропотную утку Элеонору, которая, как и все утки, обладала счастливой способностью «складываться», что давало возможность прятать ее в самые неожиданные и укромные уголки аппаратуры.
Днем Инга Федоровна подготавливала реквизит, чистила аппаратуру, репетировала. Она тренировалась в пальмировке — умении держать монету в открытой руке, зажав ее в ладони, в филировании — незаметной подмене карт — и многом другом. Короче, Инга Федоровна была увлечена новой, своеобразной работой. Быть может, впервые в жизни она с удивлением узнала, что не только вещи могут приносить радость.
Сольди вернулся с Самарским. Гитарист с видом знатока — участника пушного аукциона осмотрел шубку.
— Покрышка стоящая! — определил он. — Такие шубки являются модницам только в праздничных сновидениях!
— С Тимофеевке ее не продашь, — заметила Инга Федоровна.
— Напрасно так думаете. Прежде чем повезти вас сюда, я собрал кое-какую информацию.
Он вынул записную книжку и вслух прочел:
— Тимофеевка. Три тысячи жителей. Колхоз «Красный партизан». Зажиточность: восемь миллионов рублей дохода. Общественное пользование: свиньи, овцы, крупный рогатый скот. Личные библиотеки, автомашины, мотоциклы. Тяга к культуре. Знатные люди: профессор Славинов — селекционер, заслуженный фельдшер Мясоедов…»
— Зачем вам знатные люди? — удивилась Инга Федоровна.
— Для отзывов! Отзыв, подписанный знатным человеком, — эстрадная валюта. Читаем дальше: «Заслуженная учительница Гурова, свиновод Корж…»
— Постойте! Корж? Я знаю его! — воскликнула Инга Федоровна. — Он хотел купить в Москве такую шубку!
— Тогда не будем медлить! Трубите большой торговый поход!
У Афанасия Коржа была хорошая память на лица. Он сразу узнал Ингу Федоровну.
«Только этой придурковатой дамочки-трясогузки здесь не хватает, — подумал свиновод. — Видать, командированная. Приехала цифры собирать».
— Вы, часом, не на ферму? — спросил Корж.
— Свиньи ее интересуют лишь после кулинарной обработки, — пошутил Илюша, прижимая к груди нейлоновую шубку, завернутую в газету. — Мы в данный момент по торговой части.
— Работаете от разъездной лавки или универмага на колесах? Как у нас пишут в газетах, магазин пришел в дом?
— Мы не от магазина. Мы от себя, — пояснил Самарский.
— Частная торговая самодеятельность?
— Что-то в этом роде.
— Тогда, извините, придется искать другого покупателя.
— Такой вы принципиальный?
— Такой я принципиальный.
— Так вы же не знаете, что мы предлагаем.
— Из-под полы не покупаю. Мне магазинов хватает.
— Илюша, разверни газету! — попросила Инга Федоровна.
Солист-гитарист выхватил из газеты шубку.
— Узнаете? — спросила Инга Федоровна.
— Та самая! — подтвердил Корж.
— Вот мы ее и продаем.
— Не по плечу пришлась?
— Разве такая вещь может прийтись не по плечу? — сказала Инга Федоровна.
— А в чем же дело?
— Обстоятельства вынуждают, — объяснил Илюша.
— Какие это обстоятельства?
— Сложные…
— Я с рук не покупаю, — повторил Корж.
Сколько Инга Федоровна ни убеждала, что лучшего подарка для жены Корж не найдет, что нельзя упускать такой случай, сколько Илюша ни клялся, что он не спекулянт, свиновод оставался непреклонным.
— Жалко, — сказал на прощание солист-гитарист, — что мы не убедили вас. Не хотелось бы продать эту шубку какому-нибудь иностранному индивидууму.
— Какому индивидууму? — насторожился Корж.
— Тут один иностранец бродит. Корреспондент из ФРГ. Спрашивал, нет ли чего продать, иконок, золотишка.
— И вы к нему пойдете?
— А муки голода?
«Такой прохвост не постесняется, — подумал Корж. — Ах, чертов пережиток! Он пойдет. А потом корреспондент раззвонит по всему свету, что в колхозе-миллионере колхозники с голодухи продают носильные вещи!»
— Я покупаю! — сказал Корж.
— Все же не выдержала душа поэта! — ухмыльнулся Илюша. — Я так и знал, что вы деловой человек!
На улице Самарский, давясь от смеха, оказал Инге Федоровне:
— Кажется, я неплохой психолог! Видели, как наш знатный свиновод клюнул на приманку?
— Вы разве не пошли бы к иностранцу?
— За кого вы, детка, меня принимаете? Что я, фарцовщик? Ай-ай, дорогая! Илюша может продать залежавшийся эстрадный номер, но не свою совесть!
Окончание новеллы о знатном свиноводе АФАНАСИИ КОРЖЕ, ГАНСЕ ХОЛЬМАНЕ и ФЕДЕ АКУНДИНЕ
ТЯЖЕЛОЕ ПОХМЕЛЬЕ. ГИБЕЛЬ ТАМЕРЛАНА
Федя проснулся от свирепой головной боли. В голове стоял какой-то индустриальный гул. Во рту было паршиво, будто туда спустили сточные воды. Отравленный перцовкой и дубняком, организм тимофеевского бизнесмена требовал огуречного рассола. Но после смерти Фроси никто не готовил ему этого эликсира алкоголиков.
Мотая кудлато-плешивой головой, Акундин сполз с постели. Он вышел во двор. Было холодное утро. Пахло навозом и давно немытым медведем. Из сарайчика донесся хриплый рев.
«Это еще что за хреновина?» — удивился Федя.
Рев повторился. Акундин открыл сарайчик. Из полумрака возникла фигура Тамерлана. Он стоял, вытянув лапы в классической позе всех ресторанных и гостиничных медведей, которых завхозы помещают обычно в вестибюлях перед лестничными маршами.
— Ты живой? — спросил Федя, все еще не веря своим глазам.
В ответ медведь рявкнул.
«Охмурили, гады! — с тоской подумал Акундин, силясь вспомнить, сколько же он отвалил за эту зверюгу. — Охмурили пьяного человека!»
От медвежьего духа новая волна тошноты подкатила к горлу Феди. Он выскочил из сарайчика.
Полдня Федя размышлял над тем, что ему делать со свалившимся на голову медведем. Продать? Никто не купит. Кормить? Колхозники засмеют. Выпустить на волю? Еще наделает бед. Акундин заскрипел зубами. От тяжких дум у него еще сильнее разболелась голова. «Надо опохмелиться!» — решил он.
Федя накидал медведю хлеба и сахара, чтобы тот не ревел без толку, не будоражил общественность, и поспешил в столовую.
После первых же двух стаканов перцовки к Феде начал возвращаться былой оптимизм. Третий стакан окончательно восстановил его моральные силы. Мысли Акундина прояснились и обрели, как ему показалось, небывалую логическую стройность.
«Что медведь? Начхать на медведя! И на соседей начхать! И на сельсовет! И на Коржа! Хочу кормлю, хочу держу на цепу, хочу — за собой таскаю, хочу — зарежу!»
Мысль зарезать медведя очаровала Федю своей первобытной простотой.
«Зарежу — и дело с концом! Свой, не краденый. Сам кормил, сам поил, сам выращивал! По́том медведь достался! На мясо зарежу! Почем нынче на базаре медвежатина?»
— Эй ты, куроедка! — крикнул он буфетчице. — Почем нынче медвежатина? Не знаешь? Ну и жри своих курей!
«Не видать нынче на базаре медвежатины, — продолжал думать Федя. Привозу нет. Не режут медведей. На зиму запасают. Цену набивают».
Далее мысли тимофеевского тунеядца поплыли по знакомому руслу.
«Рублей по пятнадцать за кило дадут. Сколько же, интересно, косолапый потянет? Центнера три — не меньше! Минус голова, лапы, обратно же шкура. «Заготсырье» шкуру не примет, справку потребует. На стороне продам. С убитого медведя шкуру завсегда продать можно. Факт! Однако по пятнадцать рублей за кило дешево. Потому как привозу нет. Днем с огнем не сыщешь на рынке медвежатины. Двадцать пять целковых за кило — ни копеечкой меньше! Что, дорого? А ты поди убей! Походи с мое по тайге! Это тебе не корова. Жизнью своей рискуешь! Приходи, налетай, покупай! Эй, дамочка, бери, не ошибешься! Вот кусочек с косточкой для супа! Замечательная медвежья косточка! Просю, дамочка!»
