А дела в тресте тем временем хромали больше и больше. Прослышал об этом начальник, который выше Самоварова, и приехал посмотреть, что и как. Ходил, с людьми говорил, узнал, в чем корень бед, и сказал:
— Товарищ Самоваров, мы издадим приказ о вашем освобождении… Вы не соответствуете.
И, повернувшись к помощнику, который его сопровождал, добавил:
— Напомните мне.
Это очень походило на сцену из детективного фильма.
…Автомобиль марки «Волга», в котором ехали председатель постройкома Угрюмов и заместитель начальника УРСа Шлепок, остановился на опушке леса.
— Пройдемся, — холодно сказал Угрюмов своему спутнику.
Оба вышли из машины, несколько минут молчали, потом Угрюмов строго спросил:
— Итак, Шлепок, ты не помнишь?..
— Не помню.
— Подумай лучше… Где это было? Кто это мог сделать? Мы уже объехали четыре магазина…
— Так их еще несколько, — извиняющимся тоном сказал Шлепок. — И на этом берегу, и на том, и в поселке. Расстояния…
— Расстояния пусть тебя не смущают, — раздраженно-наставительно заметил Угрюмов. — Поезжай хоть за тысячу километров, а узнай… Сейчас приедем в город, я сойду, а ты — дальше. Вечером заедешь ко мне и скажешь результат…
Результата пришлось ждать долго. Весь вечер Угрюмов простоял у окна: смотрел, не покажутся ли на дороге огни «Волги». Но огней видно не было. За окном лежала темная, тихая осенняя ночь.
«Волга» вернулась только к десяти.
— Нашел? — нетерпеливо выкрикнул Угрюмов, обращаясь к Шлепку.
Шлепок отрицательно покачал головой.
— И никто ничего не мог подсказать?
— Никто. Ничего.
— Ну, а сам-то ты, черт возьми, так и не можешь вспомнить, кому поручал…
— Нет. Мало ли дел каждый день. Мотаешься туда-сюда, а ведь это полгода назад было…
— Тогда вот что: я отдаю тебе сто двадцать рублей новыми, что равно тысяче двумстам старыми, и девай их куда хочешь…
— А куда я их дену, на какой счет? Нет, денег я принять не могу…
Председатель постройкома Угрюмов переживал тяжелые минуты: он не знал, куда внести 120 рублей.
Полгода назад он переехал в новую квартиру. Попросил Шлепка «организовать что-нибудь из мебели». Заместитель начальника УРСа тут же распорядился, и на квартиру Угрюмова доставили 12 стульев.
Кто доставлял, Угрюмов не знает, он не видел, был на работе. Не помнит этого и Шлепок: то ли с базы брали, то ли из магазина какого. Он, Шлепок, только «команду подал», исполняли другие. А кто? Может, эти люди сейчас уже не работают… Во всяком случае, куда приходовать 120 рублей — неизвестно.
Тревоги бы не возникло, если бы Угрюмов не получил трех анонимных писем одинакового содержания: «Ув. тов. Угрюмов! Как поживают 12 стульев? Не колют ли в сиденье, ибо вами за них не уплачено. Ответ просим дать на профсоюзной отчетно-выборной конференции».
Угрюмов представил себе зал конференции, много народу. Он, Угрюмов, говорит о достижениях коллектива, а где-то в партере или на балконе сидит автор анонимки и пишет письмо в президиум…
Ночь Угрюмов не спал. Утром вызвал врача. Врач измерил давление и сказал:
— В общем не очень хорошо, но и страшного ничего нет. Если хотите, дам больничный лист.
— Дайте, — попросил Угрюмов. — Голова у меня прямо разрывается.
Когда врач ушел, Угрюмов снял с головы компресс, вытерся полотенцем, попрыскался одеколоном, причесался и стал звонить по телефону своему заместителю:
— Вася, я заболел. Доклад будешь делать ты…
Потом Угрюмов снова переживал. Конференция уже шла. Угрюмов шагал по комнате из угла в угол и уговаривал себя: «Ну, если бы кто о стульях сказал или записку написал, то Вася позвонил бы мне… А может, не хочет расстраивать больного? Все может быть…»
Вася позвонил после того, как конференция окончилась.
— Хорошо прошла? — спросил Угрюмов.
— Хорошо.
— А это… обо мне никто ничего не говорил? Записок не писали?
— Нет.
«А я, дурак, испугался», — подумал Угрюмов и с облегчением вздохнул.
…Прошло несколько месяцев. В коридоре постройкома Шлепок встретил работницу УРСа, вернувшуюся из декретного отпуска.
— Марья Ивановна, не помните ли, откуда мы брали двенадцать стульев для товарища Угрюмова?
— Двенадцать стульев? — переспросила Марья Ивановна. — Как же, помню, помню. Во втором промтоварном, у Выдрина, который за недостачу сидит.
Игорь Стогов уже второй час сидел в приемной заведующего роно Жмуркина. Газету «Кудеяровская заря» он прочитал от первого столбца, который был посвящен увеличению гусиного поголовья, до последнего, где горожане уведомлялись о том, что артель «Игрушка-статуэтка» покупает на вес битые чашки и стаканы. Больше читать было нечего, другой духовной пищи в приемной не имелось.
Свернув газету, Игорь поднял глаза. В комнате находились те же люди, что и полтора часа назад.
Старушка в пестром полушалке уже в который раз объясняла своему соседу, что у нее есть внучек Вовик. Вовик — мальчик очень способный: пока пил чай, успел целиком выучить «Буря мглою…». Но он чересчур живой, непослушный, и исправить его может только интернат. Вот по этому делу бабушка и пришла в роно.
Солидный мужчина с толстенным портфелем на коленях слушал рассказ про Вовика, понимающе кивал, но было заметно, что старушкины откровения его мало волнуют. Кивал он совсем не в тех местах повествования, когда это было нужно. Мужчина думал о своем.
Две девушки, видимо учительницы, полушепотом спорили между собой. Игорь услышал несколько обрывков фраз: «…это непедагогично», «…явное искажение методики», «…недоучтение детской психики». Игорь догадался, что молодые учительницы пришли к своему районному начальству решить неотложный вопрос, касающийся «искажения методики» и «недоучтения психики».
В приемной однотонно и размеренно звучал голос молодой женщины, сидевшей за двумя секретарскими телефонами. Она «обзванивала» школы.
— Школа номер один? Иван Петрович?. Юнона Михайловна говорит. Завтра к четырем тридцати дайте нам сведения, сколько у вас двоек по рисованию, троек по пению, четверок по арифметике и пятерок по поведению…
— Школа номер два? Григорий Мартьянович? Юнона Михайловна говорит. Завтра к четырем тридцати дайте нам сведения…
Когда женщина дошла до школы номер тринадцать, язык у нее начал заплетаться и она несколько раз спутала заученную формулу. Положив трубку на рычаг, секретарша вздохнула, включила вентилятор. Лицо Юноны выражало усталость и одичание.
«Богиня, а трудится, как раб, — усмехнулся про себя Игорь. — Зачем используют человека там, где его мог бы заменить магнитофон?»
В это время женщина снова самоотверженно сняла трубку:
— Школа четырнадцать?.. Василий Сидорыч?.. То есть Сидор Васильевич? Завтра, пожалуйста, к тридцати четырем часам…
Стогов терпеливо выждал, когда кончится «обзвон», и вежливо напомнил Юноне Михайловне о себе, о бабушке Бовина, о двух учительницах и о мужчине с толстым портфелем на коленях.
— А вы что, делегация? — меланхолично спросила секретарша, — Нет? Тогда зачем вы говорите за других? Вы говорите за себя. По какому вопросу пришли?
— По личному.
— А, насчет перевода в другую местность? — оживилась Юнона. — В Москву, в Ленинград?
— Нет.
— По поводу дров?
— Дрова меня тоже не волнуют…
— Странный у вас какой-то вопрос. Впрочем, это безразлично. Вы не первый в очереди? Нет? Ждите. Раньше тех, кто впереди, все равно не пройдете.
Прежде других Игорь проходить не собирался. Хотя мог бы: стоило лишь назвать себя, сказать, что я, мол, школьный товарищ Жмуркина, не видел его девять лет, хочу только пожать ему руку и условиться о встрече. Но так поступать Игорь не пожелал, он решил пересечь жмуркинский порог только на общих основаниях.
Юнона Михайловна скрылась за дверью кабинета и через минуту, проследовав к своему столику, сообщила неприятную весть:
— Товарищ Жмуркин беседовать сегодня ни с кем не сможет…
— Да, но часы-то приемные, — неуверенно попытались возразить молодые учительницы. — На дверях ясно написано: «От двух до пяти».
— Девушки, не будьте формалистами… Жизнь вносит свои поправки…
Против поправок жизни молодые учительницы ничего не имели и умолкли.
— Ты уж запомни меня, девушка. Я завтра приду, — попросила бабушка Вовика.
— Завтра я не дежурю. Еду в район с комиссией но обследованию… — Юнона Михайловна замолчала, видимо сообразив, что никого не интересует, куда и зачем она поедет, и, чтобы закончить разговор, строго спросила: — Есть еще вопросы?
Такой оборот всегда имеет ясный подтекст — пора, мол, по домам — и позволяет быстро закруглить беседу.
