– Уважаемый заместитель директора, – возмутился доктор Мейфилд. – Я вынужден выразить протест. Поведение доктора Боарда абсолютно непонятно. Если бы доктор Боард…
– Был в состоянии понять хотя бы десятую часть того жаргона, который с точки зрения доктора Мейфилда является английским языком, то, возможно, он и смог бы выразить свое мнение, – прервал его доктор Боард. – В данной же ситуации слово непонятно" скорее относится к синтаксису доктора Мейфилда, а не к моему поведению. Я всегда считал…
– Джентльмены, – вмешался заместитель директора, – полагаю, будет разумнее сейчас оставить распри между отделениями и перейти непосредственно к делу.
Последовало молчание, прерванное доктором Коксом. – Как вы думаете, нельзя убедить полицию сделать какое-то ограждение вокруг ямы?
– Непременно попрошу их об этом, – заверил доктор Мейфилд. Затем они стали обсуждать, чем развлечь членов комитета.
– Я распорядился насчет выпивки перед обедом, – сказал заместитель директора, – да и сам обед надо, по возможности, растянуть, чтобы создать у них соответствующее настроение. Тогда на послеобеденные заседания и останется мало времени, и надо надеяться, они пройдут более гладко.
– – Если наша столовая не приготовит на обед. бифштекс в тесте, – заметил доктор Боард.
На этой саркастической ноте собрание закончилось.
Как и встреча мистера Морриса с корреспондентом газеты «Сандей пост».
– Разумеется, я не говорил полиции, что у меня есть правило нанимать на работу маньяков, склонных к убийству, – орал он на репортера. – Кроме того, все, что я говорил, должно было остаться, как я понял, строго между нами.
– Но вы же сказали, что считаете Уилта сумасшедшим, и что, по вашему мнению, большинство преподавателей отделения гуманитарных наук – чокнутые?
Мистер Моррис с ненавистью посмотрел на репортера.
– Если быть точным, то я сказал, что некоторые из них…
– С придурью? – спросил репортер.
– Нет, не с придурью, – закричал Моррис, – а просто, ну скажем, слегка неуравновешенны.
– А полиция говорит, вы сказали иначе. Они "утверждают…
– Мне безразлично, что говорит полиция о том, что я якобы сказал. Я знаю, что я говорил, а чего нет, и если вы подразумеваете…
– Ничего я не подразумеваю. Вы сделали заявление, что половина ваших преподавателей с приветом, и я хочу, чтобы вы это подтвердили.
– Подтвердил? – зарычал Моррис. – Вы приписываете мне слова, которых я никогда не говорил и еще хотите, чтобы я их подтвердил?!
– Так говорили или не говорили? Вот все, что я хочу знать. То есть, если вы высказали ваше мнение о подчиненных…
– Мистер Макартур, мое мнение о подчиненных – мое личное дело. Оно не имеет никакого отношения к той газетенке, которую вы представляете.
– Три миллиона людей познакомятся с вашим мнением в воскресенье утром, – сказал Макартур, – и меня совсем не удивит; если этот Уилт подаст на вас в суд. конечно, если они выпустят его из каталажки.
– На меня в суд? За что, черт побери?
– Прежде всего за то, что вы обозвали его маньяком, склонным к убийству. Заголовки «ЗАВЕДУЮЩИЙ ГУМАНИТАРНЫМ ОТДЕЛЕНИЕМ НАЗЫВАЕТ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ МАНЬЯКОМ. СКЛОННЫМ К УБИЙСТВУ» потянут тысяч на пятьдесят. Удивлюсь, если он получит меньше.
Мистер Моррис поразмыслил над перспективой оказаться нищим.
– Ваша газета такого, не напечатает, – пробормотал он. – Я имею в виду, Уилт и на вас может подать в суд.
– Ну, нам-то не привыкать к этому. У нас это сплошь и рядом. Мы заплатим, для нас это копейки. Вот если бы вы захотели нам помочь… – Он замолчал, давая Моррису возможность переварить услышанное.
– Что вы хотите знать? – спросил мистер Моррис с несчастным видом.
– Может, какие-нибудь смачные истории с наркотиками? – оживился Макартур. – Ну, сами знаете. ЛЮБОВНЫЕ ОРГИИ ВО ВРЕМЯ ЛЕКЦИЙ. Такое нравится читателям. Еще насчет онанизма и тому подобное. Дайте нам хорошенькую историю, и мы отпустим вас с крючка в деле с Уилтом.
– Вон из моего кабинета! – завопил мистер Моррис.
Макартур встал.
– Вы еще об этом пожалеете, – сказал он и направился вниз в студенческую столовую в надежде собрать грязь о мистере Моррисе.
– Никаких тестов, – сказал Уилт возмущенно. – Они врут.
– Вы полагаете? – спросил доктор Питтмэн, психиатр-консультант из Фенлэндской больницы и профессор криминальной психологии университета. Голова у него была какая-то яйцевидная.
– Полагаю, это очевидно, – сказал Уилт. – Вы показываете мне чернильное пятно, и я нахожу, что оно похоже на мою бабушку, лежащую в луже крови. Вы что, считаете, я" так вам и скажу? Что я, идиот? Для этого надо быть полным придурком. Нет, я скажу, что оно напоминает мне бабочку, сидящую на герани. И каждый раз будет то же самое. Я буду думать, на что это похоже, но говорить я буду прямо противоположное. И что это вам даст?
– Можно и из этого сделать кое-какие выводы, – заметил доктор Питтмэн.
– Вам что, для выводов обязательно чернильное пятно? – спросил Уилт. – Доктор Питтмэн сделал пометку относительно интереса Уилта к крови. – Вы можете сделать выводы, просто исходя из формы головы человека.
Доктор Питтмэн с мрачным видом протер очки. Он не любил, когда делали выводы, исходя из формы головы.
– Мистер Уилт, – сказал он, – я здесь по вашей просьбе, чтобы подтвердить, что вы нормальны, а самое главное – решить, способны ли вы, по моему мнению, убить свою жену и поступить с ее телом так отвратительно и бессердечно. Я не хочу чтобы ваши слова как-то повлияли на мой окончательный и объективный вывод.
Уилт озадаченно посмотрел на него:
– Должен заметить, вы не слишком много оставляете себе места для маневра. Поскольку мы с вами отказались от всяких тестов, я полагал, что единственное, на чем вы можете основывать свои выводы, это мои слова. Вряд ли вы способны определить что-то по шишкам на моей голове. По-моему, этот метод слегка устарел, не так ли?
– Мистер Уилт, – сказал доктор Питтмэн, – тот факт, что у вас есть садистские наклонности и вы получаете удовольствие от привлечения внимания к физическим недостаткам других людей, ни в коей мере не заставит меня признать, что вы способны на убийство…
– Очень порядочно с вашей стороны, – сказал Уилт, – хотя. честно говоря, я считаю, что на убийство способен любой при подходящих, вернее, неподходящих, обстоятельствах.
Доктор Питтмэн едва удержался, чтобы не подтвердить его правоту. Вместо этого он улыбнулся одними губами.
– Генри, как вы думаете, вы рациональный человек? – спросил он.
Уилт нахмурился:
– Если не возражаете, я предпочел бы обращение «мистер Уилт». Хоть я и не плачу вам за эту консультацию, но все же предпочитаю официальное обращение.
Улыбка исчезла с лица мистера Питтмэна:
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Нет, я бы не назвал себя рациональным человеком, – сказал Уилт.
– Тогда, может быть, иррациональным?
– Ни то ни другое. Просто человеком.
– Разве человек ни то ни другое?
– Мистер Питтмэн, хоть это ваша специальность, а не моя, но я полагаю, что человек способен рационально рассуждать, однако действует он не всегда в рациональных рамках. Человек – это животное, разумеется, развитое животное, хотя, если вспомнить Дарвина, все животные развиты до определенной степени. Давайте скажем так: человек – это одомашненное животное, временами склонное к насилию…
– А какое животное вы, мистер Уилт? – спросил доктор Питтмэн. – Одомашненное или склонное к насилию?
– Опять все сначала. Современный человек просто одержим этими примитивными противопоставлениями. Или-или, по Кьеркегору13, как сказала бы эта сучка Салли Прингшейм. Нет, не скажу, что я полностью одомашнен. Спросите мою жену. Она лучше знает.
– В каком смысле вы не одомашнены?
– Доктор Питтмэн, я люблю пердеть в постели. Мне это нравится. Этим трубным звуком антропоид. сидящий во мне, единственно доступным ему способом утверждает свое право на территорию.
– Единственно доступным способом?
– Вы не видели Еву, – сказал Уилт. – Когда вы с ней познакомитесь, вы поймете, что утверждать что-то – ее прерогатива, не моя.
– Вам кажется, что миссис Уилт вас подавляет?
– Мне не кажется, это на самом деле так.
– Она помыкает вами? Она взяла на себя господствующую роль в семье?
– Ева такая, какая она есть. Она ничего не взяла. Она просто такая.
– Какая?
– Вот здесь и закавыка. – сказал Уилт. – Что у нас сегодня? У меня здесь все дни перепутались.
– Четверг.
– Значит, сегодня четверг: Тогда она Бернард Лич.
– Бернард Лич?
– Керамист, мистер Питтмэн, известный керамист, – сказал Уилт. – Завтра она будет Маргот Фонтейн, а в субботу мы играем в бридж с Моттрамами, значит, она будет Омаром Шарифом. В воскресенье она превратится в Элизабет Тейлор или Эдну О'Брайен, в зависимости от того, что там будет в цветном приложении, а днем мы поедем покататься, и она будет Евой Уилт. Пожалуй, это единственное время за всю неделю, когда я вижу подлинную Еву, да и то потому, что я сижу за рулем, а ей нечего делать, кроме как тихо сидеть и приставать ко мне со всякими глупостями.
