— Этот молодой господин был одет в красный камзол, белокурый парик и шляпу с перьями?
— Да, он был одет так, как вы говорите, добрый барин. Может быть, вы с ним знакомы?
— Нет, я не был с ним знаком, но мне приходилось с ним встречаться, — ответил дядя. — А молодая дама была высокого роста и с веснушками на лице?
— Да, ростом она была пять футов три дюйма, а кожа у нее, как скорлупа индюшечьего яйца.
Господин Менкси потерял сознание.
Бенжамен отнес господина Менкси в постель и пустил ему кровь. Затем приказал провести себя к Арабелле. Ибо та молодая женщина, которой суждено было скончаться от родов, была дочь господина Менкси. Она занимала комнату, которую ее любовник отвоевал ценой собственной жизни. Это была поистине жалкая комната, не стоящая того, чтобы из-за нее затевать поединок.
Арабелла лежала в постели под пологом из зеленой саржи. Откинув занавески, дядя некоторое время в молчании созерцал молодую женщину. Матовая бледность, напоминающая белизну мраморных статуй, покрывала ее влажное лицо. Полуоткрытые глаза были тусклы и безжизненны, дыхание короткими всхлипами вырывалось из груди. Бенжамен приподнял безжизненно свисавшую с постели руку. Нащупав пульс, он грустно покачал головой и послал сиделку за доктором Дебри.
При звуке его голоса Арабелла задрожала, как труп, пронизанный гальваническим током.
— Где я? — обводя комнату безумным взором, спросила Арабелла. — Не во власти ли тяжелых сновидений? Вас ли я слышу, господин Ратери? Нахожусь ли я еще в доме отца моего в Корволе?
— Вы не в отцовском доме, но отец ваш здесь, — ответил Бенжамен. — Он готов простить вас и хочет только одного, чтобы вы остались в живых.
Взгляд Арабеллы остановился на пропитанном кровью мундире де Пон-Кассе, висевшем на стене. Она попыталась приподняться, но страшная судорога свела ее члены, и она упала навзничь, как труп, приподнятый в гробу. Бенжамен положил руку ей на сердце — оно уже не билось, приблизил к губам зеркало — оно не затуманилось. Горе и радость — все было кончено для бедной Арабеллы. Держа ее руку в своей, погруженный в горькое раздумье, Бенжамен остался стоять у ее изголовья.
В это время на лестнице послышалась неуверенная и тяжелая поступь. Бенжамен торопливо запер дверь. Господин Менкси постучал в дверь и крикнул:
— Это — я, Бенжамен, открой мне, я хочу взглянуть на свою дочь, я хочу ее видеть, она не может умереть прежде, чем я не увижу ее!
Страшно считать живым уже умершего и приписывать ему поступки живого. Но дядю это не устрашило.
— Уйдите, господин Менкси, умоляю вас. Арабелле уже лучше, она отдыхает, и ваше внезапное появление может убить ее.
— Говорю тебе, несчастный, я хочу видеть свою дочь! — И он так сильно дернул дверную ручку, что она упала на пол.
— Ну, вот, — все еще надеясь обмануть его, сказал Бенжамен, — вы видите — ваша дочь уснула. Теперь вы довольны? Ступайте.
Несчастный старик бросил взгляд на дочь.
— Ты лжешь! — закричал он голосом, который заставил Бенжамена содрогнуться. — Она не спит, она мертва!
И, бросившись на тело дочери, он судорожно прижал его к груди.
— Арабелла! Арабелла! — стонал он. — О! Вот как нам суждено было свидеться с тобой, моя дочь, мое единственное дитя. Убийцы доживают до седых волос и бог допускает это, а отца он лишил единственной дочери. Как смеют утверждать, что бог справедлив и благ!
И внезапно его скорбь обратилось в гнев, направленный против дяди.
— Это ты, негодяй Ратери, виноват, что я отказал господину де Пон-Кассе. Если бы не ты, она сейчас была бы полна жизни и замужем.
— Вы шутите, — ответил дядя, — разве я виноват, что она влюбилась в мушкетера?
Все человеческие страсти не что иное, как приливы крови к мозгу. Рассудок господина Менкси не выдержал бы тяжести страданий, но от сильного волнения его вена (напомним читателю, что, незадолго до этого, Бенжамен пустил ему кровь) вскрылась. Бенжамен не остановил кровотечения, и вскоре спасительная слабость сменила страшный нервный подъем. Это спасло несчастного старика. Попросив хозяина гостиницы достойным образом похоронить Арабеллу и ее любовника и снабдив его деньгами, Бенжамен вернулся к господину Менкси и ухаживал за ним, как мать за больным ребенком. Старик три дня находился между жизнью и смертью, но, благодаря умелому и заботливому уходу дяди, пожирающая его лихорадка начала, наконец, ослабевать, и вскоре оказалось возможным перевезти его в Корволь.
Господин Менкси по прочности своего организма принадлежал к допотопным временам. Он напоминал живучие растения, способные еще цвести тогда, когда все остальные уж увяли от мороза.
Его мощного чела не бороздили морщины, и годы пронеслись над его головой, не отметив его признаками увядания. Хотя он перешагнул уже за шестой десяток, но казался еще молод, и подобно тропической зиме, зима его жизни была цветущей и полной сил. Но время и горе никого не щадят. Смерть дочери, ее бегство из дома и внезапное открытие ее беременности — все это смертельно ранило этот могучий организм. Медленная лихорадка подтачивала его силы. Он отказался от шумной жизни, которая превращала его дни в непрерывное празднество, не лечился, считая это бесполезным. Друзья юности, уважая его скорбь, не переставая его любить, постепенно отошли от него. Его дом, немой и замкнутый, как могила, бросал украдкой через полуотворенные ставни взгляд на деревню. Во дворе не раздавалось больше шагов снующих взад и вперед людей; аллеи заросли весенними травами, ползучая одичавшая зелень взбегала по стене, образуя род роскошного украшения. Подобно умирающему дикому животному, которое уползает в темную лесную чащу умирать, эта несчастная, погруженная в печаль душа жаждала лишь мрака и тишины. Жизнерадостность моего дяди разбивалась о мрачную меланхолию господина Менкси. Он отвечал ему только сумрачной и печальной улыбкой, как бы давая этим понять, что ценит и благодарит его за доброту. Дядя надеялся, что весна вызовет его к жизни, но она, покрыв цветами и зеленью даже самую чахлую землю, уже ничего не могла пробудить в этой отчаявшейся душе, и когда все вновь возродилось к жизни, бедняга медленно угасал. Это было в один из майских вечеров. Опираясь на руку Бенжамена, старик бродил с ним по полям. Небо было безоблачно, благоухала и зеленела земля, в прибрежных кустах, раздавался треск крыльев стрекоз, у корней плакучих ив, усыпанная цветами боярышника, журчала вода.
— Какой дивный вечер! — сказал Бенжамен, желая вырвать господина Менкси из того круга мрачных мыслей, которые, как саваном, окутывали его.
— Да, — ответил господин Менкси, — дивный вечер для крестьянина, возвращающегося с лопатой за плечами вдоль цветущих изгородей, в свою хижину, над которой вьется дымок. Но для отца, оплакивающего дочь, больше нет прекрасных вечеров.
— Укажите мне тот дом, где кого-нибудь не оплакивают, — сказал дядя. — У кого из нас не найдется на кладбище могильной насыпи, на которой ежегодно, в день всех святых, не проливались бы слезы? А среди городской, нарядной и блестящей толпы всегда промелькнет и темное пятно. Старея, сыновья обречены хоронить родителей, а если умирают в юности, то оставляют на земле неутешную мать. Верьте мне, людским очам чаще суждено проливать слезы, чем любоваться миром. Точно так же и людские души созданы для страданий, а цветы на то, чтобы их уничтожали насекомые. Но тому, кто бредет дорогой жизни, бог даровал способность забвения. Оно медленно следует по пятам за смертью, стирая оставляемые ею следы, воскрешая то, что она уничтожила. Послушайте моего доброго совета, господин Менкси. Поезжайте на берег Женевского озера лакомиться карпами или в Неаполь — макаронами, пить херес — в Кадикс или наслаждаться мороженым в Константинополе, и через год вы вернетесь таким же круглым и здоровым, каким были раньше.
Господин Менкси дал дяде договорить и спросил его:
— Скажи мне, Бенжамен, сколько дней мне еще остается жить?
— Как сколько дней жить? — ошеломленный таким вопросом и думая, что ослышался, спросил Бенжамен.
— Я тебя спрашиваю, сколько мне еще остается жить?
— Вот, черт возьми, вопрос, на который мне не легко ответить. С одной стороны, я хотел бы вам угодить, а с другой — не знаю, будет ли благоразумно с моей стороны удовлетворить ваше желание. Приговоренного к смерти только за несколько часов предупреждают об этом, а вы…
— Я требую от тебя этой дружеской услуги, — прервал его господин Менкси, — и только ты один в состоянии оказать ее мне. Путешественник должен знать время, когда ему пора отправляться в путь, чтобы успеть уложить свои вещи.
— Вы совершенно искренне желаете знать правду, господин Менкси? Вы можете дать мне слово, что вас не испугает мой приговор?
