«Но Малич – не по статусу!»
Это было последнее, что сказала Вика... в ближайшие полчаса. Потому что главдракон разразился такой тирадой в ответ, что успокаивали ее примчавшийся из своего кабинета ректор, два проректора, заглянувшие на обеденный перерыв, и пробегавшая мимо библиотекарша, у которой единственной с собой была таблетка корвалтаба.
Но главным следствием этого происшествия был тот факт, что на имя Евгении Малич в тот же день был заказан в типографии отдельный пригласительный, когда все остальные давно уже отпечатали. А главдракон лично принес его Жене в день выплаты, а именно двадцать четвертого, когда девушки-расчетчицы наряжали елку в своем отделе.
- Евгения Андреевна, пляшите! – объявила Любовь Петровна прямо с порога, с прищуром глядя на Женю и помахивая над головой яркой открыткой.
- Плясать? – переспросила она, переглянулась с Ташей и удивленно воззрилась на главдракона. – По какому поводу?
- Ну можете спеть, если у вас это лучше получается, - радостно пошутила Горбатова. – А вообще, дорогая моя Женечка, неважно! Важно другое! Я поговорила с Владимиром Павловичем, и мы оба считаем, что вы как самая достойная представительница финансовой службы в этом году идете на прием в ресторан. Вам еще и горсовет грамоту даст – я оформила представление!
И с этими словами главдракон протопал к Жене, стоявшей возле их с Ташкой маленькой настольной елочки, и подала ей приглашение. Женя машинально протянула в ответ руку и взяла пеструю открытку, на которой действительно значилось ее имя, а также дата, время и место проведения ректорского приема.
- А если я не могу? – спросила она, подняв глаза на Горбатову.
- Ну как это не можете? – удивилась та. – Это же под самые праздники, никто работать не будет. Я вам даже отгул дам – ну там... на салоны и магазины, хотите? Вы у нас будете самая красивая!
Согласиться на отгул означало добровольно отдаться в рабство главдракону на веки вечные.
- Нет, отгула не надо, - Женя едва сдержалась от того, чтобы начать протестующе махать руками, и решительно помотала головой.
- Но красоту же наведете? – зачем-то спросил главдракон. Очень вкрадчиво. Настолько, что личный интерес был написан у нее на лбу.
- Постараюсь, Любовь Петровна! – не менее вкрадчиво ответила Женя.
- Ну вот и умница, - похвалила ее Горбатова и, уже уходя, добавила: - А вообще я восхищаюсь вами, Женечка. Это непростое время показало, что если на кого и можно положиться, то это на вас. Обещаю – я это учту в будущем.
И с этими словами тысячекрылая дракониха упорхнула в свое высокогорное гнездо, высиживать золотые яйца на следующий год.
- И что это такое было? – ошалело поинтересовалась Женя у Ташки, которая от удивления потеряла дар речи, потому что от нее не раздалось ни звука за все время разговора напарницы и главдракона, что было совершенно не в характере Шань. Она всегда и везде успевала вставить свои пять копеек.
Но сейчас глядела на Женьку и медленно возвращалась в реальность, после чего, сверкнув своими раскосыми глазами, обиженно выдала:
- Она тебе и премии больше, чем мне, дала. Я смотрела расчетные листы!
- Мне отказаться от премии? – усмехнулась Женя.
- Щаз! В следующем году быть тебе замом, вот куда я клоню! – заявила Таша и пошла включать чайник, потом повернулась к Малич и спросила: - Платье когда идем выбирать?
Но выбирать платье Женя отправилась одна, потратив на это половину субботы и обойдя все бутики двух торговых центров. В одном из них и пообедала, с целью набраться сил для продолжения поисков. А в другом – сходила в кинотеатр и посмотрела мультфильм в ознаменование совершенной удачной покупки.
И словно возвращалась к себе прежней. Ей очень хотелось отыскать в себе ту ушедшую будто бы навсегда легкость, когда каждый день она чувствовала себя счастливой и свободной. Она так сильно нуждалась в том, чтобы снова смеяться по любому поводу и находить забавным и интересным все на свете, как во времена, когда не существовало в ее жизни никакого Моджеевского. Она отчаянно стремилась к тому, чтобы снова радоваться происходившему вокруг, пусть это все и не имело никакого отношения к истории, в которой она была бы главной героиней. Быть главной героиней, оказывается, штука незавидная. И совершенно безнадежная, а Женя ни раньше, ни теперь не имела амбиций к главенству.
И потому в те последние дни самого странного в ее жизни года воспользовалась поводом – ректорским приемом, где, откровенности ради, совершенно себя не представляла, но не жалела ни сил, ни времени, чтобы вечером накануне корпоратива из зеркала на нее смотрела молодая, красивая и нарядная женщина, в которой Женька и сама себя узнавала с трудом, но знала, что вот такая она была раньше.
На ней было воздушное платье свободного покроя, собранное из нескольких слоев натурального шифона разной длины и оттенков, которые, наслаиваясь один на другой, давали перелив цветов. По верхнему слою был пущен узор в виде крупных, но редких мазков краски – бледно зеленой, желтоватой и терракотовой, придававший наряду налет винтажности и, определенно, шика. Широкие полупрозрачные рукава, схваченные внизу манжетами, оставляли открытыми запястья, которые Женька украсила тонкими витиеватыми браслетами. Начавший обозначаться на ее теле животик, хотя и был еще почти незаметным, но уже не позволял надевать обтягивающую одежду. Ее она избегала и в ежедневном гардеробе – что уж говорить о праздничной, но вот такая, необычная, чуточку неформатная, романтичная и легкая, – она себе нравилась. Волосы, не собранные в прическу, свободно струились по плечам. А довершением озорного образа стали непарные ботинки с городским принтом и яркими контрастными шнурками.
Именно такую, она изучала себя заново и чему-то улыбалась. Может быть, празднику. Праздника, ничем не омраченного, в ее жизни так давно не было.
В это же самое время, где-то за городом, на собственной совсем не пафосной даче точно так же перед зеркалом придирчиво рассматривал себя в отражении и Роман Романович Моджеевский, облаченный в костюм-тройку приятного глазу светло-серого цвета в едва заметную клетку. Тот факт, что празднество хоть и будет проходить в весьма приличном заведении, нисколько не сглаживал основного вывода: учитывая контингент, смокингов и, уж тем паче, фраков там не будет. Алена уточнила, разумеется, насчет дресс-кода, но вразумительного ответа не воспоследовало. Владимир Павлович сообщил, что сам будет в костюме.
Как Моджеевский умудрился принять это смешное приглашение, он и сам по здравом размышлении не до конца понимал. Сначала оно обнаружилось в кипе бумаг на Аленкином столе, на котором он искал свой органайзер, пока она ходила на перерыв. Потом грянул скандал на тему того, какого черта ему не доложили об этом капец каком важном в масштабах его деятельности мероприятии, на что бедная секретарша лопотала, что он никогда не посещал подобных, если они проходят не официально под патронажем городских властей. И под занавес Моджеевский велел ей ответить согласием и узнать, какая предполагается форма одежды.
Наверное, он мазохист. К такому выводу пришел Моджеевский примерно на десятой минуте разглядывания себя в зеркале. Гладко выбритый, недавно подстриженный, вооружившийся очками в темной оправе, он самому себе не нравился. Нет, не внешне. Внешне это был не первой молодости мужчина, который все еще способен увлекать женщин и ворочать миллионами. Но в целом... как он так умудрился? Намеренно причинять себе боль, сдирать корку на только-только запекшейся ране?
Чепуха.
Время шло.
Ничего не менялось.
Только постепенно стирались воспоминания о том, с чего все началось и почему он сейчас один.
Моджеевский по складу своему был довольно отходчив. Но тем не менее, обиды обычно помнил долго, а эту, на Женю, не получалось долго. Оставалось только смириться с тем, что она не с ним и ее все устраивает, но нет-нет, да колотилось сердце в нетерпении: ему хотелось ее увидеть. После их беседы в кофейне – такой нелепой и не о том – ему вдвойне хотелось ее увидеть. Рассказать про жулика, представившегося ее отцом, предупредить, чтобы внимательно присмотрелась к окружению – вдруг не замечает того, что ее кто-то использует в своих целях.
