— Потому что мне было такое видение: Сурай без галош в обнимку с нашим Сам Самычем. Ты что, хочешь, чтобы я с ним обнималась?
— Нет, пожалуй, ты лучше занимайся реабилитацией нашего Просто Шаха. Это целомудреннее.
Геймураз попросил принести из машины пояс верности, надел его на Пелагею и закрыл на электронный замок. Пелагея тихо плакала: судьба разлучала ее с только что обретенной мечтой — подняться из избушки на бетонных ножках прямо под золотой купол. Поэтому лучше, рассудила она, провести пару лет в эмиграции в шахском дворце, чем на рублевских огородах в каком-нибудь дырявом вагончике среди нелегальных туркменских иммигрантов, что, собственно, и предстояло теперь Геймуразу, пока он не пройдет процесс легализации в новом образе. Пелагею одели в паранджу и памперсы, упаковали в ящик для дипломатической почты с надписью «Строго секретно» и отправили в Домодедово на ближайший рейс «Туркменских авиалиний» до Ашхабада.
Бабушка Сурай тоже плакала — ее мечта о возвращении на родину к солнцу и внукам отдалялась на неопределенное время. Но бабушка Сурай всегда подчинялась не только властям, но и галлюциногенным видениям. Поэтому она покорно взвалила на спину еще не просохший ковер-самолет, взяла в руки клетчатую пластиковую сумку с личными вещами и побрела пешком в сторону «Золотых куполов», где с нетерпением ожидала ее возвращения мать одного из претендентов на пост будущего президента России мадам де Голь.
Геймураз не плакал. Гордый потомок знатного рода, он стойко переносил выпавшие на его долю испытания. Тем более что произошедшее было результатом его собственного просчета: он должен был держать руку на пульсе последних российских изобретений в области безопасности, и просто обязан был знать о существовании Сергея Богова и его «Сюртеля». Он клял свое гуманное отношение к Сачкову, которое, как он теперь знал, все равно не спасло Николая, но поставило под угрозу дело всей его, Геймураза, жизни. Поэтому он подставил посольскому цирюльнику голову, которую пробрили, после чего на его холеное лицо приклеили круглую пышную бороду, наложили слой сажи, обозначив морщинки, обкусали ухоженные ногти, натерли руки кирпичной крошкой, надели на его мускулистое тело бесформенный халат с подпалинами, из которых торчала вата, увенчали засаленной тюбетейкой и вывезли за МКАД, в район Ярославского шоссе, где он должен был найти соплеменников, внедриться в их группу и начать все заново.
14 апреля, 19 час. 30 мин
Якорение Иванько
Боря открыл глаза и вперился в совершенно незнакомый потолок, разрисованный под полярное сияние. Обои на стенах имитировали дремучий хвойный лес. В углу стояла металлическая этажерка с книгами, напоминающая нефтяную вышку. К ней прислонилось охотничье ружье «Зубр» с оптическим прицелом. Пол был застелен медвежьими шкурами. Боря закрыл глаза и попытался осознать себя. Он был жив — это точно. Ныли растянутые тайскими массажистками суставы и болела челюсть, в которую врезал ему Аполлонский. Уже хорошо. Он пошевелил конечностями: не связан — значит, обошлось без смирительной рубашки. Отлично.
Он услышал кукушку и повернул голову на звук. Часы на стене показывали половину восьмого — видимо, вечера. Он попытался подняться с дивана, на котором лежал, но голова его закружилась, в глазах помутилось, и он рухнул назад. Диван жалобно заскрипел. Когда Иванько рискнул вновь открыть глаза, на него пристально смотрела Нина Вольфовна Кох.
— Где я? — рискнул поинтересоваться Боря.
— Не волнуйтесь, Борис, вы — в надежных руках.
— А куда делся Аркадий Исакыч?
— Отлучился по неотложной надобности. Обещал быть с минуты на минуту.
— А какое сегодня число?
— То же, что и осталось в вашей памяти — четырнадцатое.
— То есть моя жена еще не прилетела?
— Не прилетела. Воды хотите?
— Да, если можно, — Боря жадно приложился к протянутому стакану. — Мне бы теперь еще, извините, в туалет.
— Сами идти можете или утку принести?
— Сам, сам, — торопливо уверил Борис, поднимаясь с дивана.
Он последовал за Вольфовной по коридору, со стен которого на него во все глаза глядел Сан Саныч: то с группой товарищей, то с тушей медведя, то в обнимку с кактусом, то в обнимку с супругой. Последние сомнения рассеялись — он был в квартире Газидзе. Он заперся в туалете и присел на унитаз, пытаясь выстроить причину своего перемещения из кабинета Лора в квартиру соперника. Ситуацию мог прояснить только доктор Лор. Борис пошарил в кармане в поисках мобильника. Телефон был новый, поспешно купленный сегодня после ночного купания старого. Но на сим-карте телефона Лора не оказалось. День сегодня был на редкость невезуч. Иванько попробовал включить логику. Логически рассуждая, он пришел к заключению, что был взят в семью Газизде в качестве заложника. В первом порыве он решил позвонить в полицию, к тому же у него был прямой телефон следователя, с которым он общался сегодня утром. Позвонить и сидеть в туалете, пока за ним не приедут. Но он еще порассуждал логически и передумал. Какая у него сейчас главная опасность? Аполлонский с его Бармаглотом. Будет ли Бармаглот искать его в квартире Газидзе? Никогда! У Сан Саныча же только вид суровый, а характер мягкий. Его можно будет разжалобить, поиграть на струнах его доброй сибирской души.
Тут он услышал дверной звонок, а потом и голос явно разозленного Газизде.
— Нина, доставай ружье! — услышал Борис сквозь шум в ушах.
— Уже достала и почистила, — донесся до него ответ Вольфовны.
«Да, все не так однозначно, — промелькнуло в шумящей голове Иванько. — Затаиться, и не в коем случае не открывать», — решил он.
Но в дверь уже рвались.
— Нина, кто у нас в туалете? — прокричал Сан Саныч.
— Санечка, ты сходи в гостевой, а потом я тебе все объясню.
— Там унитаз некомфортный, с обратным выплеском, я хочу в свой! — закапризничал Сан Саныч.
— Ну тогда придется потерпеть. Там сейчас Иванько.
— Кто там?!
— Борис Иванько.
— А что делает Борис Иванько в моем частном туалете?!
— То же, что и ты, дорогой!
— А почему он делает это в моем сортире?
— Потому что об этом меня попросил коллега Лор, и я не смогла ему отказать.
— И что, теперь все пациенты Лора будут ходить к нам в туалет?!
— Лор просил не об этом. У Бориса — нервный срыв. Ему вкололи сильное успокоительное. У Аркадия была неотложная встреча, попросил пронаблюдать. Борис только что пришел в сознание и попросился в туалет. Он еще слаб и плохо передвигается. До гостевого он бы не дошел.
Вот все и объяснилось, слава богу. Борис поспешно открыл дверь.
— Здравствуйте, Сан Саныч. Извините меня за бессознательное вторжение на вашу частную территорию. Прошу вас, располагайтесь поудобнее, я уже закончил.
Обалдевший Газизде вошел в санузел и со стуком захлопнул дверь.
Борис остался в коридоре, не зная, куда теперь ему двигаться: обратно в комнату или лучше на выход. Он прислушивался к своим ощущениям. На выход ему не хотелось. Там ждали одиночество и опасность. Надо было зацепиться внутри. И он зацепился рукой за портьеру в дверном проеме.
— Вам нехорошо, Борис? — озабоченно спросила Вольфовна. — Обопритесь на меня, я вам помогу.
— Вы — фея, дорогая Нина Вольфовна. Просто фея, — уверил ее растроганный Иванько.
— Да ладно, — скептически проговорила Кох. — Разве не вы называли меня Бациллой Кох каких-то три месяца назад?
— Был отчаянно неправ, драгоценная Нина Вольфовна. Сожалею о содеянном, раскаиваюсь и приношу глубочайшие извинения.
— Ой, не лебезите, Борис, я этого не люблю.
— Как скажете, как скажете. Но я совершенно искренен. Можно я пока прилягу?
— Ложитесь, конечно. Надеюсь, Аркадий Исакич скоро будет.
Они услышали звонок в дверь.
— А вот и он, легок на помине, — и Вольфовна поспешила к входной двери. Но по ее реакции Борис понял, что за дверью был не Лор.
— Гражданка Лор? — услышал Борис официальный бас. К нам поступила информация, что вы прячете в квартире труп. Вот ордер на обыск.
— Нина, кто там пришел? — крикнул вышедший из туалета Сан Саныч. — Это Лор? Зови его сюда, я сейчас сделаю из него кошерную отбивную для нашего семейного ужина.
— Нет, Санечка, это полицейские с обыском.
— И что же они ищут? Золото ТСЖ?
— Нет, Санечка, труп.
— Скажи, что я еще живой, и так просто умертвить себя не дам.
— Думаю, Санечка, они другой труп ищут, Бориса. Проходите, господа. Я вам его покажу.
В комнату вошли двое в погонах. Навстречу им со стороны туалета вышел Сан Саныч.
— Вот он, Борис Иванько, собственной персоной, — указала на распростершегося Иванько Нина Вольфовна. — Пока жив, но слаб. Находится на постельном режиме.
