– Одиннадцать, сэр.
– Одиннадцать? Тем хуже.
– А вместе с Уилтом, вражеским агентом, двенадцать.
– Так что же вы говорите «одиннадцать»? – возмутился генерал, поигрывая моделью бомбардировщика Б-52.
– Лейтенант Хара, сэр, пострадал в ходе операции. С гордостью должен отметить, сэр, что, если бы не отвага, которую он проявил, подавляя ожесточенное сопротивление врага, мы понесли бы тяжелые потери, а возможно, кое-кто был бы взят заложником.
Генерал Бельмонт поставил модель Б-52 и потянулся за бутылкой виски, но вовремя вспомнил, что обязан оставаться на высоте положения.
– Про сопротивление мне не докладывали, – произнес он более благожелательным тоном.
– Так точно, сэр. Учитывая настроения общества, мы не посчитали нужным предоставлять информацию прессе, сэр, – сообщил Глаусхоф. Он обрадовался, что удалось отвертеться от расспросов генерала, и решил воздействовать на него энергичнее. Поскольку начальника базы даже упоминание об огласке выводило из себя, Глаусхоф о ней и упомянул:
– Мне представляется, сэр, что всякая огласка…
– Боже ты мой, Глаусхоф! – взвился генерал. – Сколько раз повторять: никакой огласки. Это распоряжение высшего командования, директива номер один. Никакой огласки, черт бы ее драл! Как бы мы смогли защитить Свободный мир, если бы каждый факт становился достоянием прессы? Зарубите себе на носу: никакой огласки!
– Я так и подумал, генерал. И поэтому в целях безопасности отдал приказ приостановить работу информационной службы и ввести особый режим секретности. Ведь если станет известно о проникновении вражеского агента…
Глаусхоф сделал паузу и дал генералу возможность собраться с силами для новой вспышки гнева. Генерал действительно не замедлил предпринять эшелонированную атаку на гласность. Когда взрывы негодования отгремели, Глаусхоф исподволь указал генералу нужную цель:
– Позвольте обратить ваше внимание, сэр, что деятельность разведки не позволяет надеяться на полное сохранение секретности.
– Ах, вот как? Ну так имейте в виду, майор: я отдаю приказ исключительной важности, обязательный для исполнения всеми службами базы. Я приказываю приостановить работу информационной службы и ввести особый режим секретности. При-ка-зы-ва-ю, слышите?
– Так точно, сэр. Я немедленно передам его разведслужбе. Потому что, если пресса пронюхает…
– Майор Глаусхоф, вы слышали мой приказ. Незамедлительно доведите его до сведения всех служб.
– В том числе и разведки, сэр?
– Ну конечно, – прорычал генерал. – Наша разведка лучшая в мире, и я не желаю, чтобы настырность прессы мешала ей выполнять свои обязанности на прежнем высоком уровне. Вам ясно?
– Так точно, сэр, – и Глаусхоф помчался отдавать распоряжения. Скоро к штабу разведки была приставлена вооруженная охрана, а на базе объявлен особый режим секретности. Поскольку никто не мог точно сказать, что это за режим, приказ вызвал самые разные толки. Кто-то понял его в том смысле, что въезд и выезд с территории для гражданских лиц будет запрещен; по мнению других, это означало, что весь летный состав должен быть поднят по тревоге. Собственно, этой ночью летный состав поднимался по тревоге не один раз, так как из-за ПГ-2 то и дело срабатывала сигнализация, сообщающая о действии химического оружия. К утру по базе распространились столь противоречивые слухи, что Глаусхоф успокоился, вернулся к себе, устроил жене выволочку за то, что подбивает лейтенанта Хару нарушить субординацию в постели начальника, и наконец завалился спать. Ему следовало хорошо выспаться: впереди допрос Уилта, надо быть в форме.
Через два часа он вошел в надежно охраняемую больничную палату. Но Уилт, как видно, не склонен был отвечать на вопросы.
– Да уходите же, дайте поспать, – прокурлыкал он и перевернулся на другой бок.
Пылая гневом, Глаусхоф смотрел ему в спину.
– Вкатите-ка ему еще, – велел он врачу.
– Чего вкатить?
– Того, что кололи вчера.
– Вчера дежурил не я, – сказал врач. – А что это вы командуете, чем лечить? Вы кто такой?
Глаусхоф все с той же ненавистью уставился на врача.
– Я Глаусхоф. Майор Глаусхоф, чтоб вы знали. И я приказываю дать этому коммуняке какое-нибудь лекарство, чтобы он сию же секунду встряхнулся и я мог его допросить.
– Как скажете, майор, – врач пожал плечами и взглянул на табличку с указанием болезни на кровати Уилта. – Что бы вы посоветовали?
– Я? Какого черта? Что я вам – врач?
– Нет, врач я. И я считаю, что больному в настоящее время никакие лекарства не нужны. Он был отравлен химическим веществом…
Глаусхоф не дал ему договорить. Он злобно зарычал и вытолкнул врача в коридор.
– Слушай меня внимательно? – гаркнул майор. – В гробу я видал вашу медицинскую этику. Тут в палате лежит опасный вражеский агент. Слово «больной» к нему неприменимо. Понял?
– Еще бы не понять, – нервно сказал врач. – Конечно, понял. Только руки уберите.
Глаусхоф отцепился от его халата
– Тогда быстренько делай так, чтобы этот паршивец заговорил. Пошевеливайся. Дело серьезное: может пострадать безопасность базы.
– Да, с безопасностью у нас плохо, – согласился врач и поспешил сбыть опасного больного с рук. Минут через двадцать вконец озадаченного Уилта с головой укрыли одеялом и вывезли из госпиталя. Не успел он и глазом моргнуть, как уже сидел на стуле в кабинете Глаусхофа.
Глаусхоф включил магнитофон.
– Ну что ж, рассказывай, – велел он.
– Что рассказывать?
– Кто тебя послал?
Уилт задумался. Вопрос никак не был связан с его нынешними злоключениями, но. как и они, наводил на мысль о каком-то кошмарном сне.
– Кто меня послал? Я вас правильно понял?
– Правильно, правильно.
– Значит, я не ошибся, – заметил Уилт и снова погрузился в размышления.
– Ну? – сказал Глаусхоф.
– Что – «ну»? – Уилт надеялся, что оскорбительно развязный вопрос поможет ему стать хозяином положения.
– Кто тебя послал?
Силясь собраться с мыслями, Уилт воззрился на портрет президента Эйзенхауэра над головой Глаусхофа, но так ничего и не надумал.
– Кто меня послал? – снова переспросил Уилт и тут же пожалел: Глаусхоф взглянул на него не так приветливо, как покойный президент. – Никто не посылал.
– Слушай, покамест с тобой обходились по-хорошему, но это ненадолго. Скоро тебе придется круто. Будешь говорить или нет?
– Да-да, я охотно с вами побеседую. Хотя. по-моему, выражение «обходиться по-хорошему» тут не к месту. Когда тебя травят газом и…
– Может, тебе объяснить выражение «придется круто»?
– Нет, это лишнее, – поспешно отказался Уилт.
– Ну так выкладывай.
Уилт сглотнул слюну.
– Вас интересует какая-то конкретная тема?
– К примеру, кто твои хозяева?
– Хозяева?
– На кого ты работаешь? Только не вздумай лепить чернуху про Фенландский колледж гуманитарных и технических наук. Я хочу знать, кто организовал операцию.
– Понятно, – кивнул Уилт, чувствуя, что опять сбился с панталыку. – Вот вы говорите «операция». Может, вы мне… – но Глаусхоф скорчил такую свирепую мину, что язык Уилта прилип к гортани. – Я не представляю, о чем вы говорите, – выдавил он.
– Ах, не представляешь?
– Увы, нет. То есть, если бы я…
Глаусхоф помотал пальцем перед самым носом Уилта:
– Между прочим, тут кое-кому недолго и коньки откинуть. Поди потом узнай. Если тебе такой конец улыбается, только скажи.
– Нет, не улыбается, – Уилт глаз не сводил с пальца, надеясь хоть так отсрочить этот конец. – Лучше задавайте мне вопросы.
Глаусхоф откинулся на спинку кресла.
– Для начала расскажи, где достал передатчики.
– Передатчики? Вы говорите, передатчики? Какие передатчики?
– Которые у тебя в машине.
– У меня в машине? Вы ничего не путаете?
Глаусхоф изо всех сил вцепился в край стола, досадуя, что не может сию же секунду совершить смертоубийство.
– Ты что же себе думаешь, пробрался на территорию Соединенных Штатов и…
– Англии, – твердо заявил Уилт. – Точнее, Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирлан…
– Ни фига себе! Сукин сын, коммуняка, а вякает про королевскую фамилию…
– Это моя страна, – настаивал Уилт. Сознание того, что он англичанин, придавало ему сил. Прежде это обстоятельство его мало трогало. – И, к вашему сведению, я не коммунист. Сукин сын – возможно, хотя я на этот счет другого мнения. Об этом вам лучше спросить у моей матери, но она умерла десять лет назад. А вот что не коммунист – это точно.
– Так как насчет передатчиков в машине?
– Да-да, вы спрашивали. Но я ума не приложу, что за передатчики. Вы меня случайно ни с кем не перепутали?
– Ты Уилт? – заорал Глаусхоф.
– Да.
– Ты ездишь на потрепанном «форде», номер ХПР 791 Н, так?
Уилт кивнул.
– Можно сказать и так. Хотя, по правде, моя жена…
– Так это твоя жена засадила в машину передатчики?
